— А я помню Вэлли-Филдз с тех времен, когда тут не было ни единого кинотеатра.

— Этого типуса один раз носорог загнал на дерево и продержал там шесть часов.

— Точно то же произошло с неким мистером Уолкиншо, который проживал в «Балморале» на Акасия-роуд. Как-то днем в субботу он вернулся из Лондона в новом твидовом костюме, и его собака, обознавшись, загнала беднягу на крышу беседки… Ну, мне надо идти, мистер Брэддок. Я обещал почитать главы из моей истории Вэлли-Филдз мистеру Шоттеру. Быть может, и вам будет интересно?

— Я бы с огромным удовольствием, но мне нужно лететь в Лондон обедать с тетей Джулией.

— Так в другой раз?

— Абсолютно… Кстати, тот человек, про которого я вам рассказывал… Так его чуть-чуть не укусила акула.

— А, это пустяки по сравнению с тем, что случается в Вэлли-Филдз, — сказал мистер Корнелиус с патриотической истовостью. — Обитатель «Сосен» — угол Буллер-стрит и Мэртл-авеню — мистер Филлимор… Возможно, вы о нем слышали?

— Нет.

— Мистер Эдвин Филлимор. Имеет отношение к фирме Беркетт, Беркетт, Беркетт, Сын, Подмарш, Подмарш и Бер-кетт, нотариусы.

— Так что с ним произошло?

— Прошлым летом, — сказал мистер Корнелиус, — его укусила морская свинка.

Существует весьма любопытный факт, весьма часто отмечавшийся философами, что в этом мире каждая женщина таит в себе неколебимую, гранитную уверенность, будто тот мужчина, кому она отдала свою любовь, лично виноват практически во всех неприятностях, которыми чревата жизнь. Люди поверхностные и легкомысленные сочли бы их случайностями, но она знает истинное положение вещей. И когда приезжает на вокзал в пять минут десятого, чтобы успеть на поезд, который ушел в десять минут пятого, она знает, что виноват в этом ее Генри, как накануне он был виноват, что пошел дождь, когда она была в своей новой шляпке.

Но Кей Деррик была отлита из металла высшей пробы. Хотя в глубине сердца она, несомненно, чувствовала, что прискорбного упущения со стороны покойного мистера Эдварда Фингласса скрыть преступно нажитое богатство под полом верхней задней комнаты «Мон-Репо» удалось бы тем или иным способом избежать, прояви Сэм чуточку предприимчивости и здравого смысла, она не произнесла ни слова упрека. Более того, когда он увидел, что она ждет его на лужайке «Сан-Рафаэля», и перелез через изгородь с печальной вестью, поведение Кей раз и навсегда окончательно укрепило его высочайшее мнение о ее душевных качествах. Другие винили бы — а она сочувствовала. И, не ограничившись сочувствием, старалась ласковыми доводами уменьшить шок от катастрофы.

— Какое это имеет значение? — сказала она. — У меня есть ты, а у тебя — я.

Пути мужского ума — не менее, чем женского, — неисповедимы. Когда лишь несколько дней до этого Сэм прочел точно ту же трогательную мысль, облеченную почти в те же самые слова, и в речи, которую Лесли Мордайк обращал к своей избраннице в очередных гранках захватывающего сериала Корделии Блэр «Пылающие сердца», он не удержался и написал на полях: «Ну и дурак же!» А теперь он почувствовал, что никогда еще не слышал ничего не только столь прекрасного, но столь абсолютно разумного, практичного и вдохновенного.

— Верно! — вскричал он.

Будь перед ним стол, он бы стукнул по столу кулаком. Но посреди лужайки он мог лишь поцеловать Кей, что он и сделал.

— Правда, — сказал он, когда первый пароксизм восторга миновал, — есть одно обстоятельство, которое следует учесть. Я потерял место и не знаю, как найти другое.

— Ну конечно ты его найдешь!

— И действительно! — сказал Сэм, пораженный ясностью и неопровержимостью ее логики. Утверждение, будто женский интеллект ниже мужского, представилось ему грубейшей ошибкой. Много ли нашлось бы мужчин, способных оценить ситуацию столь молниеносно и полно?

— Возможно, что-нибудь скромное, но куда более интересное.

— Так и будет!

— Мне всегда казалось, что люди, вступающие в брак без ничего, живут просто чудесно.

— Сверхзамечательно!

— Настоящее приключение.

— Вот-вот!

— Я умею готовить — немножко.

— Я умею мыть посуду.

— Если вы бедны, то сполна наслаждаетесь удовольствиями, которые можете позволить себе лишь изредка. А если вы богаты, то удовольствия скоро вам наскучивают.

— До чертиков.

— И вот мало-помалу вы становитесь чужды друг другу.

Тут Сэм решительно не мог ей поддакнуть. Как ни тяжко ему было возразить ей хоть в чем-нибудь, это было уже слишком.

— Нет! — твердо отрезал он. — Будь у меня миллион, ты мне чуждой не станешь.

— Но вдруг?

— Никаких вдруг.

— Но это же лишь предположение.

— Ко мне оно не относится.

— Ну, — сказала Кей, уступая, — я ведь только говорю, что будет куда приятнее и веселее жить в нужде, считать каждый пенни и по субботним вечерам ходить в дансинг в Хэммерсмите, или на мой день рождения, или еще по какому-нибудь поводу; и самим готовить обед, и самой шить себе платья, чем… чем…

— …чем жить в позолоченной клетке и наблюдать, как любовь задыхается, — докончил Сэм, припомнив заявления Лесли Мордайка на эту тему.

— Да. А потому я правда рада, что клад в «Мон-Репо» оказался сказкой.

— И я. Чертовски рад.

— Мне было бы противно им воспользоваться.

— Мне тоже.

— И по-моему, очень хорошо, что твой дядя лишит тебя наследства.

— Лучше не придумать.

— Это все испортило бы, назначь он тебе большое содержание.

— Абсолютно все.

— Я хочу сказать, мы лишились бы всех радостей, которые нас ждут, и не чувствовали бы себя такими близкими друг другу, и…

— Вот именно. Знаешь, я знавал в Америке беднягу, который получил в наследство от отца миллионов двадцать, а потом взял да и женился на девушке, у которой их было вдвое больше.

— И что с ним сталось? — глубоко шокировано спросила Кей.

— Не знаю. Мы потеряли друг друга из виду. Но ты только вообрази такой брак!

— Ужасно!

— Ну какие у них могли быть радости?

— Ни малейших. Как его звали?

— Его фамилия, — сказал Сэм приглушенным голосом, — была Бленкирон. А ее — Поскит.

Несколько секунд они простояли молча, потрясенные трагедией этих двух жалких изгоев рода человеческого. Сэм еле сдерживал слезы и решил, что Кей держит себя в руках лишь с трудом.

Дверь дома, ведущая в сад, открылась. На них легла полоса света.

— Кто-то идет. — Кей слегка вздрогнула, точно очнувшись ото сна.

— Черт бы их побрал! — сказал Сэм. — Впрочем, лучше не надо, — тут же поправился он. — По-моему, это твой дядя.

Даже в такой момент он был не способен пожелать ничего дурного любому из ее родственников.

Действительно, это был мистер Ренн. Он остановился на крыльце, поглядывая по сторонам.

— Кей! — позвал он. — Что?

— А, вот ты где? Шоттер с тобой? — Да.

— Вы не зайдете в дом ненадолго? — осведомился мистер Ренн. Голос его — ведь он был очень чутким человеком — прозвучал несколько виновато. — Пришел Корнелиус. Он хочет прочесть вам ту главу из его истории Вэлли-Филдз.

Сэм испустил мысленный стон. В такую ночь юный Троил взбирался на стену Трои и созерцал шатры греков, в одном из которых спала Крессида, а вот ему надо идти в душный дом и слушать, как зануда с седой бородой будет вякать и вякать о заплесневелом прошлом лондонского пригорода.

— Ну да, я знаю, но…

Кей положила руку ему на локоть.

— Мы не можем огорчить бедного старика, — шепнула она. — Он будет так удручен.

— Да, но я хотел…

— Нет.

— Ну, как скажешь, — сказал Сэм.

Из него, несомненно, должен был выйти прекрасный муж.

Мистер Корнелиус ждал в гостиной и, когда они вошли, обвел их из-под седых бровей приветственным взглядом человека, который любит звуки своего голоса и видит перед собой покорных слушателей. Он поднял с пола большой пакет в оберточной бумаге и, аккуратно развязав веревочку, извлек на свет пакет чуть поменьше, тоже в оберточной бумаге. Из нее он извлек пакет в газетной бумаге, под которой оказался еще слой газетной бумаги, и, наконец, взял в руки внушительную рукопись, перевязанную сиреневой ленточкой.