— Открывать редакционные тайны прямо противоречило бы этическим правилам «Домашнего спутника» Пайка. Но положитесь на мое слово, Тетушка Исобель — самое оно. Она тает. Можно сказать, она знает все.

— Интересно, знает ли она, что у меня вот-вот начнется пневмония.

— Боже великий! Я все забываю. Я не должен задерживать вас здесь ни секундой дольше.

— Именно. Всего хорошего.

— Погодите! — сказал Сэм. — Раз уж мы заговорили о Тетушке Исобель, то скажите, вы обратили внимание на ее вердикт в деле Ромео (Миддельсборо) на этой неделе?

— Я не читала этого номера.

— А! Ну так суть в том — цитируя по памяти, — что нет ничего дурного в том, чтобы молодой человек пригласил девушку в театр при условии, что спектакль — дневной. Напротив, девушка сочтет это милым и деликатным знаком внимания. Ну так завтра суббота, а у меня есть два билета в «Зимний сад». Пойдете?

— А Тетушка Исобель указывает, что означает принятие девушкой этого приглашения?

— Оно подразумевает, что она начинает отвечать — возможно, чуть-чуть, но все-таки заметно — на почтительное чувство джентльмена.

— Ах так! Довольно-таки серьезно. Мне надо подумать.

— Само собой разумеется. А теперь, если вы простите мою смелость, вам необходимо поскорее переодеться. Вы же промокли насквозь.

— Действительно. Вы как будто знаете все — точно Тетушка Исобель.

— Возможно, некоторое сходство и существует, — сказал Сэм.

Когда Сэм вернулся в «Мон-Репо», он столкнулся с Фаршем Тодхантером.

— А, вот и ты! — сказал Фарш. — Минуту назад тебя спрашивали люди.

— Неужели? Кто они?

— Ну, в дверь позвонила молодая дамочка, но я вроде бы заметил грузного типа немного в сторонке.

— Мои старые друзья. Томас Г. и мисс Ганн, так мне кажется. Настойчивая парочка. Они просили что-нибудь мне передать?

— Нет. Она спросила, дома ли ты, а когда я сказал, что ты тут где-то, она сказала, что это не важно.

Тот же вечер. Апартаменты лорда Тилбери.

— Да? Да? Говорит лорд Тилбери… А, это вы. Твист? Есть новости?

— Кухарка девушки только что приходила передать, что девушка пойдет завтра в театр с мистером Шоттером на дневной спектакль.

— Ух! — сказал лорд Тилбери.

Он положил трубку и на несколько секунд погрузился в раздумье. Затем, приняв решение, направился к бюро и взял бланк каблограммы.

Составление каблограммы стоило ему немалых усилий. Первый вариант был настолько сжатым, что он сам, перечитывая, не понял его. Он смял и выбросил лист, а затем пришел к выводу, что теперь не время давать волю инстинкту экономии, который просыпается в самых богатых людях, когда они пользуются услугами телеграфа. Взяв другой бланк и бесшабашно махнув рукой на расходы, он сообщил мистеру Пинсенту, что, вопреки практически отеческой заботе пишущего, племянник мистера Пинсента Сэмюэл, к сожалению, тайно от нее увернулся и спутался с девицей, проживающей в пригороде.

Он просил мистера Пинсента сообщить ему свои пожелания.

Это сочинение его удовлетворило. Превосходно изложено. Он позвонил и отправил служителя со своим творением на телеграф.

В жизни почти нет ничего приятнее, чем сидеть под собственным кровом и курить первую утреннюю трубку, которая завершает наслаждение от завтрака. Сэм смотрел, как Фарш убирает остатки потрясающей яичницы с беконом и кофей-пик, недавно содержавший кофе, душистее которого не пинал никто, и его переполняло ощущение возвышающей радости бытия. Было субботнее утро, и чертовски хорошее субботнее утро, если на то пошло, такое теплое, что можно было открыть окно, но с оттенком прохлады, оправдывающим пылание огня в камине.

— Фарш, — сказал Сэм, — ты когда-нибудь испытывал непреодолимое желание излиться в песне?

— Нет, — ответил Фарш по зрелом размышлении.

— Никогда не испытывал необоримый порыв разразиться какой-нибудь старинной провансальской chansonnette [17], воспевающей любовь, юность и романтичное счастье?

— Не-а.

— Пожалуй, оно и к лучшему. Взыскательным требован и ям ты не отвечал бы, а надо считаться с соседями. Но признаюсь тебе, что нынче утром меня на это так и подмывает, Что ты там постоянно цитируешь из Браунинга? Ах да!

В алмазах все поле,

Свет утренний ясен,

Господь на Престоле,

И мир так прекрасен.

Вот что я чувствую.

— А что ты скажешь насчет этого бекона? — осведомился Фарш, беря уцелевший ломтик и держа его против света будто редкое objet d'art [18].

Сэм заметил, что его аудитория не была настроена на лирическую ноту.

— Я слишком вознесен духовно, чтобы судить о подобных предметах, — сказал он. — Но мне представляется, что с ним все в порядке.

— На полпенса за фунт дешевле, чем вчерашний, — сообщил Фарш с сумрачным торжеством.

— Неужели? Ну, как я уже упоминал, жизнь нынче утром выглядит очень и очень недурной. Днем я веду мисс Деррик в театр, так что вернусь совсем не рано. А посему до своего ухода я должен кое-что сказать тебе, Фарш. Вчера я подметил в тебе тенденцию изничтожать нашего подручного. Не допускай ее развития. Когда я вернусь вечером, то надеюсь найти его в целости и сохранности.

— Будь спок, Сэм, — благодушно ответил мистер Тодхантер. — Всего-то и случилось, что я действовал сгоряча. А теперь все обдумал и ничего против него не имею.

Что было чистой правдой. Сон, клубок забот распутывающий [19], во многом утишил смятение духа Фарша Тодхантера. Целительный его бальзам убедил его, что он был несправедлив к Клэр, и теперь он захотел заручиться квалифицированным мнением Сэма по этому вопросу.

— Вот, скажем, так, Сэм, скажем, барышня одного парня пошла и угостила другого парня чашкой горячего чая и отрезала ему кусок кекса. Это же не значит, что она с ним заигрывала, ведь так?

— Вовсе нет! — с жаром ответил Сэм. — Ничего подобного. Я бы сказал, что это свидетельствует о сердечной доброте, а не о легкомыслии.

— А!

— Может, я чересчур современен, — продолжал Сэм, — но, на мой взгляд — и я излагаю его бесстрашно, — девушка может отрезать много кусков кекса и все-таки остаться хорошей, душевной, женственной женщиной.

— Понимаешь, — стоял на своем Фарш, — он был мокрым.

— Кто был мокрым?

— Ну, этот тип Твист. Оттого что мыл собаку. А Клара налила и отнесла ему чашку горячего чая и кусок кекса. Не спорю, я тогда взбеленился, но теперь вижу, что, может, я к ней зря придрался.

— Конечно, зря, Фарш. Она всегда делает что-нибудь такое из чистого благородства. Да в первое же утро, когда я добрался сюда, она меня накормила полным завтраком — яичница с беконом, поджаренный хлеб, кофе, мармелад — ну все!

— Правда?

— Святая правда. Она жемчужина, и тебе очень с ней повезло.

— А! — пылко воскликнул Фарш.

Он быстро составил все на поднос и спустился с ним в кухню, где Шимп Твист опасливо на него покосился. Хотя, вернувшись накануне вечером, Твист не претерпел никакого ущерба от рук Фарша, он приписал такое милосердие исключительно заступничеству Сэма, который настоял на официальном примирении. А сейчас он услышал, как за Сэмом захлопнулась входная дверь. И Шимп съежился от дурного предчувствия, потому что был нервным человеком и терпеть не мог физического насилия, особенно когда оно, как в данном случае, обещало быть односторонним. Но благодушие Фарша вскоре его успокоило.

— Хороший денек, — сказал Фарш.

— Чудесный, — сказал Шимп с облегчением.