Утром Эми, как обычно, ждала, что Лори зайдет к ней в гостиницу. Но вместо этого ей вручили записку, начало которой вызвало у нее улыбку, а конец – тревожный вздох.
«Мой дорогой Ментор,
можете передать мой поклон тетушке и порадоваться, что Лежебока Лоренс наконец отбыл к дедушке. Приятной Вам зимы, и пусть боги даруют Вам счастливый медовый месяц в Вальрозе. Желаю успехов в воспитании Фреда, которому так же, как и мне, не мешает прочистить мозги. Так и передайте ему, вместе с моими поздравлениями.
«Хороший мальчик. Как я рада, что он поехал», – улыбнулась Эми.
Но оглядев пустую комнату, она сказала, грустно вздохнув:
– Конечно, я рада, но мне его будет очень не хватать.
Глава XVIII
Долина теней
Бет уже не становилось лучше. И, пережив много горестных дней, семья постепенно стала привыкать к неизбежному. Беда еще теснее сплотила родителей и сестер. Все досадные мелочи отступили перед великим несчастьем. Каждому хотелось лишь одного, чтобы последний год с Бет оставил после себя хоть какие-то счастливые воспоминания.
Больной отвели самую уютную комнату в доме, и там было собрано все, что она особенно любила: цветы, картины, ее пианино, рабочий столик и обожаемые ею кошки. Сюда же были перенесены лучшие книги отца, любимое кресло матери, письменный стол Джо, лучшие рисунки Эми.
Каждое утро Мег совершала с детьми паломничество в родительский дом, чтобы порадовать «тетю Бет». Джон тайком от всех откладывал немного денег на фрукты для Бет. Постаревшая от горя Ханна со слезами на глазах чуть ли не ежедневно замешивала тесто, чтобы ублажить неважный аппетит своей любимицы. А письма, приходившие из Европы, казалось, несли в себе тепло и аромат краев, не знающих зимней стужи.
Оберегаемая всеми, словно священная реликвия в ковчеге, Бет проводила целые дни в этой уютной комнате, пребывая в спокойствии и занимаясь различными делами. Она и в страдании оставалась кроткой и внимательной к людям. Она знала, что ее дни сочтены, и старалась оставить по себе добрую память у тех, кому предстояло жить без нее. Силы с каждым днем оставляли ее, но Бет не позволяла себе лениться.
Она придумала себе занятие: каждый день мимо ее окон гурьбой пробегали школьники и она, выбрав среди них кого-то одного, делала ему подарок. Мальчику с вечно красными от холода руками она связала варежки, а «куклиной маме» сшила игольницу. Каждому ребенку она дарила что-нибудь нужное: перочистку, карандаши, альбом. И дети отвечали ей добром. Все, кому она старалась скрасить трудный подъем по лестнице знаний и кого осыпала дарами, звали ее доброй феей, удивляясь тому, как она угадывает их вкусы и желания.
И Бет не нужно было никакой иной награды, кроме сияющих детских лиц, обращенных к ней, и записок с каракулями и кляксами, которые протягивались ей через окно.
Эти месяцы можно было даже назвать счастливыми. Бет оглядывала свою комнату и восклицала: «Как же у меня тут красиво!» Все семейство собиралось теперь у нее: малыши возились и шумели возле ее ног, мать и сестры занимались рукоделием.
Отец же своим прекрасным, выразительным голосом читал фрагменты из старых и мудрых книг, полных слов доброты и утешения, книг, ничуть не устаревших, хотя и написанных сотни лет назад. Он и дома напоминал священника в маленькой церкви, наставляющего паству и дающего уроки, которые надлежало исполнить. И его простые проповеди проникали глубоко в их души еще и потому, что он был отцом не только духовным. Когда голос его начинал срываться от душевного волнения, это лишь усиливало впечатление от того, что он читал или говорил.
И слава Богу, что это счастливое время было им ниспослано: они успели приготовиться к печальным дням, последовавшим затем. Однажды Бет сказала, что иголка «такая тяжелая», и более ей уже не суждено было открыть шкатулку для рукоделия. Даже самые близкие люди стали ее утомлять, и страдание, мучившее слабую плоть, начинало пересиливать ее кроткий дух. О Боже! Какие это были тяжелые дни, какие долгие, нескончаемые ночи; какая боль проникала во все сердца, какие горячие возносились молитвы, когда Бет в мучениях протягивала им навстречу исхудалые руки, умоляя помочь, и неоткуда было взять помощи.
Но мятеж всегда покорной души, борение юного существа в тисках смерти милосердной волею неба продолжались недолго. Восстание окончилось – и в душу девушки опять пролился покой, может быть, еще более прекрасный, чем прежде. Чем больше слабело хрупкое тело, тем сильнее становилась душа, и окружающие по очень скупым словам Бет могли понять, что готовность в ней растет. Те сияющие фигуры, о которых сестры читали в «Путешествиях пилигрима» уже готовились к встрече с ней, радуясь тому, что первой призывается самая достойная.
Джо, с тех пор как услышала от Бет, что сестренка в ее присутствии чувствует себя сильнее, не оставляла ее в одиночестве ни на один час. Она спала рядом с ней на кушетке, часто просыпаясь, чтобы расшевелить огонь в камине, поправить подушку или просто поддержать милую терпеливицу, не хотевшую лишний раз причинять близким беспокойство. Тем, что именно ей суждено было стать сиделкой, Джо гордилась больше, чем любой другой честью, которая могла бы выпасть на ее долю. Это были важные, полезные для Джо дни, ее порывистая натура обретала новые и столь необходимые качества.
Младшая сестра преподала ей в самой ненавязчивой форме уроки терпения и доброты. Джо училась понимать, что такое душа любящая, прощающая и забывающая зло, что такое чувство долга, помогающее сносить любые трудности, что такое искренняя вера, не знающая ни страха, ни сомнений.
Однажды ночью, лежа без сна, Бет взяла со стола книгу и увидела то, что заставило ее на время забыть слабость смертного тела, нестерпимую не меньше, чем боль. Среди страниц «Путешествия пилигрима» она нашла листок, исписанный рукою Джо. В посвящении стояло ее имя, а расплывшиеся кое-где чернила убеждали, что писавшая стихи плакала.
Бет не стала будить сестру и спрашивать позволения прочесть. Глядя на нее, уснувшую на ковре перед камином и готовую пробудиться, как только рассыпется головня, она лишь сказала про себя: «Спи, милая, а я пока прочту твое стихотворение».
