Эми и польский граф являли ту же резвость, но при этом куда бо?льшую грацию. Лори казалось, что к ее атласным туфлям приделаны крылышки. Но графу Владимиру нужно было отбыть по каким-то делам, и он с огромным сожалением оставил зал. Только тогда Эми вспомнила о своем изменнике. Как он там переносит наказание?

Когда тебе двадцать три года, даже самые тяжелые душевные раны исцелятся в столь приятном обществе: очарование красоты, музыки, движения и света не могут не подействовать – кровь начинает быстрее бежать в жилах, нервы – трепетать, а душа – радоваться. Одним словом, спящий проснулся. «Я знала, ему это пойдет на пользу», – с улыбкой подумала Эми.

– Что это за ткань? – спросил он, рассматривая ее шарф.

– Она называется «иллюзия».

– Очень точное название. Она что, совсем недавно вошла в моду?

– Господи, она стара как мир. Ты десятки раз видел ее на других девушках.

– Я точно знаю, что прежде не видел ее на тебе. Ты сегодня…

– Сэр, я запрещаю вам говорить комплименты. Сейчас мне нужны не лестные слова, а чашечка кофе. Ну, что же ты сидишь?

Лори послушно принес ей кофе и почувствовал странное удовольствие от того, что над ним взяли власть. Ну а Эми, утратив прежнюю застенчивость, продолжала им помыкать. Так ведут себя все девушки, если обнаружат в своих кавалерах хоть намек на покорность.

– Когда ты успела всему этому научиться? – спросил он с усмешкой.

– Чему этому? Будь любезен уточнить.

– Ну, манера держаться, весь стиль, тон… – Лори замешкался, подыскивая нужные слова.

Эми была обрадована, услышав это, хотя и не показала виду.

– Когда живешь за границей и живешь, как говорят, «играючи», все приходит само собой. Ну а это, – она небрежно показала на платье, – это почти ничего здесь не стоит, а я давно уже научилась представлять скромные вещи в наилучшем свете.

Эми запнулась, пожалев о своей излишней откровенности. Но Лори почувствовал уважение к ней, умеющей обходиться немногим и так искусно скрывающей свою бедность.

Эми еще не понимала, почему он смотрит на нее так ласково и почему написал свое имя на всех оставшихся строчках ее бальной книжки. Хотя все было проще простого: в новой обстановке они произвели друг на друга новое, неожиданное впечатление.

Француженки проводят свои юные годы довольно скучно и монотонно, зато после замужества они пользуются неограниченной свободой. Американки, напротив, наслаждаются свободой в юности, а выйдя замуж, оказываются в заточении. Как только свадебные волнения остаются позади, о них все забывают, и большинство моих соотечественниц повторили бы слова, которые я услышала недавно от одной красивой и молодой дамы: «Я все так же хороша собой, но до меня больше никому нет дела, потому что я замужем!»

Мег не была красавицей, ей не доводилось блистать в свете, поэтому она не испытывала подобных огорчений, пока ее малышам не исполнился год. В том маленьком мирке, которому она принадлежала, ее так же любили и восхищались ею так же, как прежде.

Она была воплощением женственности, поэтому и материнский инстинкт оказался у нее очень сильным, так что детьми она была поглощена всецело, до самозабвения. Поручив все заботы о муже наемной кухарке, Мег не выходила из детской, лелея и пестуя своих крошек. Успевший привыкнуть к ее заботам, Джон явно страдал теперь от недостатка внимания, но во имя любимых чад готов был до поры до времени терпеть лишения, с присущей большинству мужчин наивностью полагая, что скоро все войдет в свою колею.

Однако шел месяц за месяцем, а семейная гармония никак не восстанавливалась. У Мег был что называется замученный вид, дети полностью занимали ее время, даже заботиться о хозяйстве было совершенно некогда, а Китти, кухарка, прибывшая из Ирландии, только и знала, что повторять: «Принимайте все полегче, хозяюшка», тем самым оправдывая собственную леность.

По утрам, когда Джон выходил из дому, он изо всех сил старался запомнить множество поручений мамаши-затворницы, а вечером, когда ему так хотелось обнять жену и малышей, он слышал уже с порога: «Прошу тебя, тише! Они весь день капризничали, только сию минуту уснули». Стоило ему предложить ей как-нибудь развлечься, хотя бы в стенах дома, он слышал в ответ, что этого ни в коем случае делать нельзя – дети могут перепугаться. Если же он пытался вытащить Мег из дома на лекцию или на концерт, то обычно раздавалось однозначно-укоризненное: «Я не из тех, кто бросает детей ради собственного удовольствия!»

Спалось бедному отцу семейства обычно плохо: то его будил детский плач, то видение призрачной фигуры, блуждающей взад и вперед по комнатам. На обед он зачастую получал на одно блюдо меньше, потому что жена, заслышав наверху плач, удалялась и уже не показывалась до следующего утра. Неудивительно, что, читая по вечерам газету, он в списке торговых судов находил имя «Дейзи», а среди фамилий биржевых магнатов глаза отыскивали знакомое – «Демиджон».

Словом, дети отняли у него Мег. Постепенно весь дом превратился в одну большую детскую, а он чувствовал себя варваром-поработителем, незаконно нарушившим границы Священной Детской империи. Полгода он кротко терпел, но поскольку никаких перемен не намечалось, он поступил так, как поступают все мужья, которыми пренебрегли их жены, – постарался найти утешение среди друзей.

К тому времени его приятель Скотт успел тоже жениться и завести свое хозяйство. Но детей в молодом семействе пока не было, так что у прелестной миссис Скотт была только одна забота – быть приятной и радовать мужа. И вот, сидя в пустой гостиной и слушая долетающие сверху нескончаемые колыбельные, Джон в какой-то момент не выдержал и зачастил к Скоттам.

У друзей его ждали приятная обстановка, шахматная доска с расставленными фигурами, хорошо настроенное пианино и вкусный ужин. И все эти радости предлагались с необычайной любезностью.

Лучше, конечно, иметь свой такой же уютный домашний очаг, но когда его нет, приходится обходиться соседским.

Поначалу его частые отлучки очень устраивали Мег. Ее совесть была спокойна: Джону есть где провести время. По крайней мере, он не засыпал над газетой в гостиной и не будил детей, расхаживая по дому. Но когда у малышей наконец прорезались первые зубки и они стали мирно засыпать, оставляя маму на целый вечер в покое, Мег, сидя с рукоделием у камина, начала думать, что хорошо бы и Джону сидеть напротив и развлекать ее беседой, подпаливая на каминной решетке войлок своих шлепанцев.

Нет, она была слишком горда, чтобы попросить его остаться дома, но в душе у нее зрела обида. При этом она и не подумала вспомнить, сколько вечеров подряд он понапрасну ждал, когда она спустится к нему из детской. Еще не оправившаяся от бессонных ночей, Мег пребывала в том тревожном состоянии духа, которое знакомо большинству добросовестных молодых матерей. Измотанные заботами женщины многое видят в превратном свете. К этому еще следует добавить неподвижный образ жизни, отсутствие свежего воздуха и приверженность американок к крепкому чаю. Понятно, что в подобной ситуации женщина чувствует себя так, словно состоит из одних только нервов.

– Да, – сказала она, глядя в зеркало, – я старею и теряю красоту. Разумеется, ему приятнее смотреть на хорошенькую и беззаботную соседку. Ну и пусть. По крайней мере, дети меня любят, даром что я худая, бледная и непричесанная. Я все же верю, что и Джон со временем оценит мою жертву. А вы что думаете, мои солнышки?

Деми в ответ забубнил, Дейзи заворковала, как голубка, и Мег от жалоб перешла к восторгам. Конечно, занятия с малышами скрашивали ее заточение, но обида и тревога мало-помалу росли. Джон увлекся политикой и стал еще чаще сбегать к Скоттам, чтобы обсудить последние новости, он и не замечал, что она по нему скучает. Однажды мать, заглянув к ним в гости, застала ее в слезах. Она и раньше замечала уныние дочери, а теперь появился повод обо всем хорошенько расспросить.