Джо часто наблюдала за ним, пытаясь понять эту парадоксальность, и пришла к выводу, что все дело в его сердце. Конечно, в жизни профессора случались большие неприятности, тем не менее он умело скрывал печаль, всегда обращаясь к миру своей светлой стороной. Время не оставило на его лице грубых следов: симпатичные складки у рта и морщины на лбу являлись памятью веселого смеха и добрых слов. Даже когда он напускал на себя строгость, глаза выдавали его, они никак не хотели становиться суровыми. А его крепкое дружеское рукопожатие говорило больше, чем могли выразить слова.
Приветливость его натуры сквозила даже в одежде – ей как будто нравилось принадлежать хозяину. Просторный жилет соответствовал широте его души, выцветшее пальто свидетельствовало о подвижности и общительности хозяина, а оттянутые карманы красноречиво подтверждали, что мистер Баэр любит одаривать всех и вся. Даже у его ботинок был доброжелательный вид, а воротнички никогда не врезались в шею, как у других мужчин.
Да, все дело в этом. Благородная доброта к людям – вот что отличало этого бедного иностранца, который сам штопал себе носки, набрасывался на еду, как волк, и носил медвежью фамилию.
Высоко ценя в людях доброту, Джо, однако, в такой же степени почитала и ум. И вот один случай довершил облик профессора: как-то к Баэру приехал в гости соотечественник, и в разговоре с мисс Нортон обмолвился, что у себя на родине, в своем родном городе, профессор – человек весьма известный и почитаемый, которого все ценят за большие познания и редкие человеческие качества. А здесь он всего-навсего бедный учитель. Это открытие сделало образ профессора возвышенным и романтическим в глазах Джо.
А в следующий раз она открыла в Баэре новую черту – более значительную, чем ум. С некоторых пор Джо стала вхожа в литературные круги, куда ее ввела мисс Нортон. Одинокой женщине приглянулась любознательная и честолюбивая девушка, и она стала покровительствовать Джо так же, как и немецкому профессору.
Однажды она взяла их на обед, даваемый в честь каких-то знаменитостей, где обещало собраться самое изысканное общество. Джо пошла туда, чтобы увидеть вблизи тех, кого боготворила издали. И тут ей пришлось убедиться, что великие мира сего – всего лишь люди со всеми присущими им слабостями. Она увидела, как знаменитый поэт, чьи строфы она с упоением читала по ночам, с красным лицом обжоры уплетает устриц; как великий романист не сводит глаз с заветных графинчиков, а знаменитый теолог грубо и похотливо флиртует с дамами.
Пиршество еще было в самом разгаре, а Джо уже чувствовала себя измученной оттого, что воодушевлявшие ее иллюзии рассыпались в прах. Мистер Баэр тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Два известных философа мельтешили перед его носом, ожидая случая вызвать его на интеллектуальный поединок. Их разговор был единственным, что доставило Джо некоторое удовольствие, хотя Кант и Гегель оставались для нее неведомыми богами, а Субъективное и Объективное с трудом поддавались пониманию. Философы на глазах разбивали мир на куски, созидали его заново и готовы были упразднить религию, провозгласив разум единственным божеством. Их рассуждения увлекли и захватили Джо, ее понесло по течению, как бумажный кораблик. Она оглянулась на профессора и увидела, что он слушает философов с самым мрачным выражением лица. Заметив ее взгляд, Баэр подошел к Джо и предложил уйти вместе. Однако, несмотря на головную боль, ей захотелось понять, что же такое новое эти ученые мужи намерены воздвигнуть взамен старого.
Мистер Баэр не любил споров, потому что был скромен и не хотел обсуждать с посторонними свои выстраданные убеждения. Но переведя взгляд с Джо на нескольких молодых людей, тоже воодушевленных спором, он решил вступить в борьбу за неокрепшие души. И как только его попросили высказать свое мнение, он с восхитительным красноречием встал на защиту Истины в лице Вездесущего и Всесильного Бога Творца. Теперь его несовершенный английский звучал как чудесная музыка, его невзрачное лицо стало самым красивым на свете. Ему пришлось выдержать не одну схватку, потому что ученые мужи умели спорить, но он, как отважный боец, сумел отстоять свое знамя. Его речь вернула для Джо мир в привычное состояние. Никто бы теперь не заставил ее усомниться в истинности Бога, бессмертия и новой жизни. Все другое – выдумка, а сказанное Баэром – правда.
Джо хотелось аплодировать ему. Она понимала, что профессору, чье имя никому не было здесь известно, трудно было вступить в спор, но совесть не позволила ему промолчать. Да, обладание цельной и сильной натурой лучше всех богатств. И если величие, по выражению одного мудрого человека, это «правда, благоговение и добрая воля», то ее друг Фридрих Баэр не просто хороший, но великий человек.
Она по-новому оценила его внимание к себе, ей захотелось добиться его уважения, захотелось стать достойной его дружбы. И именно тогда, когда желание это было особенно горячим, все едва не рухнуло.
Начало всем бедам положила треуголка. Однажды профессор вошел в гостиную, чтобы заняться с Джо очередным уроком, и на его голове красовался этот военный головной убор, сделанный из бумаги: Тина, как всегда, надела его на профессора, а он позабыл снять.
«Он, наверное, никогда не смотрит на себя в зеркало», – с улыбкой подумала Джо, но вслух ничего не сказала.
Поздоровавшись, он занял свое учительское место, не подозревая о том, какой комический диссонанс возник между его внешностью и темой урока: он должен был разбирать с Джо «Смерть Валленштейна» Шиллера.
Джо молчала и думала о том, как громко, от души он будет смеяться, обнаружив последствия своей рассеянности. Джо очень нравилась его способность смеяться над самим собой.
Слушать, как он читает вслух, было для нее одно удовольствие. Потом начались серьезные вопросы, а у Джо было самое что ни на есть веселое настроение, так как бумажная треуголка все время маячила перед ее глазами и заставляла их искриться задорным смехом. Профессор недоумевал. Что это с ней такое? Наконец, не выдержав, он обратился к ней – с удивлением, но очень мягко:
– Миз Марч, отчефо это фы смеетесь ф клаза сфоему учителю? Разве у фас нет ко мне уфажения?
– Между прочим, у вас ко мне тоже. – Джо показалось, что она нашла остроумный выход. – В присутствии дамы вы не сняли головной убор.
Профессор потешно вздрогнул, потом нащупал и снял бумажную треуголку и уставился на нее так, словно видел впервые. Через мгновение он уже смеялся раскатистым хохотом, похожим на рокот большого контрабаса.
– Axa! Это бесенок Тина очеретной раз фыставила меня на посмешиче. Однако я кое-что притумал. Это у нас будит «дурацкий колпак». Его будут носить те, кто плёхо готовит уроки. Боюсь, что сегодня и фам притётся его примерить.
И тут вдруг Джо заметила на лице у профессора гримасу отвращения. Расправив треуголку и просматривая газетный лист, из которого она была сделана, он проговорил с горечью:
– Я не хочу фидеть в доме подопные казеты! Они фредны молодежи, а детям просто нельзя их показыфать. Кто их фыпускает, делает большое зло!
Джо придвинула к себе лист. Посередине красовался рисунок, изображавший змею, сумасшедшего, убийцу, мертвеца… Джо подумалось, что это газета Дэшвуда с ее собственной публикацией. Но нет, газета была другая. Хотя если бы даже и та – какая разница? Она ведь не ставила подписи под своими рассказами. И все же она выдала себя жгучим румянцем на щеках и пристыженным взглядом. Профессор, хоть и слыл рассеянным человеком, на деле замечал многое из того, о чем другие и не подозревали.
Баэру было известно, что Джо пишет рассказы и где-то уже печатается. К тому же он частенько сталкивался с нею в квартале, где располагались редакционные конторы. Ему, конечно, ужасно хотелось познакомиться с ее работами, но сама Джо никогда не предлагала, а он стеснялся попросить. И вот теперь ему пришло в голову, что она не показывает того, что публикует, не из скромности, как он полагал прежде, а потому, что ей стыдно.
