Последняя была от его дома в каких-либо двухстах саженях, но ехать даже на такое краткое расстояние было в обычае, и, чем знатнее был боярин, тем ему невозможнее было идти хотя два шага пешком.

Народное гулянье уже началось. Со всех сторон слышались крики, и то тут, то там затевались драки. Мальчишки с гиканьем сновали между старшими, старшие ругались, пели и хохотали; появились скоморохи, уже изображавшие, как русские шведа бьют и в полон берут, города рушат и немчуру заушать.

Воевода остановился на крыльце губной избы и с умилением глядел на пьяную потеху. А в избе тоже уже слышались пьяные голоса.

— Гляди, как радуемся! — сказал воевода Савелову, — потом царю доложи!

— Ладно, — безучастно произнес Савелов, почти не видя буйного веселья и не слыша громких криков.

Все его мысли были поглощены только одной мыслью: «Где Катя и как найти ее?» Сердцем чуял он, что она тут, где-то недалеко, и что воевода отлично знает, где купец Пряхов, и что во всем этом есть какая-то тайна, но как проникнуть в нее?

— Идем, что ли? — толкнул воевода Савелова.

«Там поспрошаю», — подумал молодой человек и пошел следом за воеводою.

Пир начался. За длинным столом сидели государевы слуги, земские и купцы, во главе с губным старостой. Увидев воеводу, все радостно закричали, а губной староста тотчас очистил место подле себя.

— Сюда, сюда, Ферапонт Лукич! Без тебя еще здравицы не пили! — густым басом сказал он, махая рукою. — А тебе, господин, любое место! — прибавил он, оборотясь к Савелову.

Несколько человек закричали ему:

— Сюда пожалуй! Ко мне!

Савелов опустился на лавку меж двух бородачей, и ему тотчас поднесли кубок с травником.

— Выкушай!

Слуги понесли миски с супами, и пирование началось снова.

— За царя нашего батюшку, Петра Алексеевича! — то и дело слышался возглас, и тогда все вставали, выпивая свои кубки и стопки, а затем опрокидывали их над головами в знак того, что все выпито.

Кругом стоял гул. Кто-то запел.

— Расскажи нам, господин, как вы шведский острог брали? — обратился к Савелову его сосед.

Тот стал рассказывать. Несколько человек придвинулись к нему ближе; сидевшие напротив перегнулись. Они слушали рассказ, как теперь в деревенской избе слушают рассказ о войне бывалого человека, и не могли сдержать свои возгласы:

— Крепкий острог! Ишь ты: «Выпусти жен!» Ловко им государь ответил! Наш боярин Голицын — орел! Вот страхи-то! Ишь ты, коротки?..

Савелов догадался вспомнить Пряхова.

— Да, лестницы коротки! — продолжал он рассказ — Да на наше счастье объявился Яков Пряхов, сын вашего купца; говорит: «Вязать лестницы по две!»

— Ловко! Ай да Яша! То-то отец рад!

— А где отец-то? — сказал кто-то.

— И рад не будет! Он — старовер!..

— Ну, а дальше-то?

Савелов, жадно прислушивавшийся к разговору, снова начал свой рассказ.

Когда он окончил, все громко рассмеялись царскому слову.

— Ишь ты как загнул! Труден был орешек, да ин раскусили. Виват! С нами Бог! За царя!

И началась снова попойка.

Савелов обратился к своему соседу с расспросами о Пряхове.

— Как же!.. Пряхова, Василия Агафоновича! И даже очень хорошо знаем! — ответил сосед.

— Где же он?

Сосед покачал головой.

— А это объяснить не могу. Был здесь, приехав из Спасского, и опять сгинул. Слышь, — шепотом сказал он Савелову, — воевода его по оговору в застенок брал. Его поспроси!

— Воевода говорит: не знаю!

Сосед пожал плечами.

— И мы, милостивец, не знаем. Приказчик его, Грудкин, бывает и торг ведет, а про хозяина молчит. Может, убег Василий Агафонович, — еще тише добавил он.

— За здравие царя-батюшки! — завопил чуть не в двадцать раз губной староста, хотел подняться и не мог.

Савелов выпил свою чару и осторожно вышел из-за стола. Пир делался все шумнее.

Воевода кричал:

— Я — Бельский! Наш род от Всеволода Большое Гнездо, а ты — кто? Смерд?

— Я — смерд? — рычал губной староста.

Поднялся общий крик.

Савелов вышел из избы, сразу же очутился на шумной площади и, слегка покачиваясь от выпитого, пошел среди пьяного, шумливого народа. Одна дума занимала все его мысли, и он сам не понял, как очутился в кабаке за длинным столом, с чаркой в руке, с круглой сулеей перед носом.

Кругом люди неистовствовали. Свистел гудок, пели скверные песни, скоморохи играли в чехарду и один другому загибал салазки, а какие-то разгульные бабы звонким голосом выкрикивали: «лен-коноплю». Вдруг подле Савелова очутился безобразный, грязный оборванец с рыжей, лохматой головою и гнусливым голосом сказал:

— Не откажи убогому в доброй чарке!

— Пей! — ответил Савелов.

Рыжий не заставил повторять предложение и жадно придвинул к себе сулею.

— Пирожка бы подового…

— Спроси! — не глядя на него, ответил Савелов и продолжал сидеть, опустив голову на облокоченную руку, и все думал, каким путем повидать Пряхова.

— Прости на слове, господин, — вкрадчиво заговорил оборванец, — я твое горе знаю и ему пособить могу.

Савелов с удивлением оглянулся.

— Ты? — и потом сказал: — Какое мое горе, дурак?

— Может, обмолвился я не тем словом, — снова загнусил оборванец, — а ведомо мне, что ты купца Пряхова ищешь, а где тот купец таится, мне тоже ведомо.

Савелов вздрогнул и повернулся к оборванцу так стремительно, что тот даже откачнулся.

— Где? Сказывай! На тебе рубль серебра! Еще дам… Где?

Оборванец оторопел, но все же успел схватить монету и быстро сунул ее в одну из дыр своих лохмотьев. Потом он придвинулся ближе к Савелову и спросил:

— А сколько дашь? Дашь десять рублей?

— Дам! — быстро ответил Савелов.

Оборванец радостно рассмеялся.

— Вот люблю! Настоящий господин! Я тебе ножки поцелую, не то что Пряхова доставлю. Его разом! Чик — и он! Агафошка тебе услужит! Да я… тебе!

— Где же он? Как найти его?

— Тсс!.. — сказал прищуриваясь Агафошка, — его так-то голыми руками никак нельзя. Его с воинами надоть, с солдатами! Во!..

Савелов оторопел.

— Что ты брешешь?

— Брешет собака, господин мой, а Агафошка человечьей речью разговаривает, — произнес он наставительно.

— Суди сам, — и, придвинувшись, Агафошка стал говорить Савелову шепотом, — Пряхов-то старовером был. Как его сын к царю пошел на службу, так он и смирился… вот! А староверы про то дознали, сманили его со всем семейством к себе в скит и заперли! Грудкин-то, его приказчик, — всему коновод. Хочет в купцы выйти!..

Савелов сразу протрезвел и впился горящим взором в подлое лицо Агафошки.

— Ну, ну!

— Он через меня воеводе жаловался, а те воеводу купили. Воевода мне горячих всыпал, и вся недолга, а про него словно и не слыхал.

«Так вот она, тайна!» — подумал Савелов и ударил кулаком по столу, а затем вскочил и, как безумный, бросился из кабака.

— Денежки мои! — закричал целовальник.

— Небось, не пропадут! — крикнул ему Агафошка и бросился вслед за Савеловым. Он едва догнал последнего и ухватил за рукав. — Куда ты, господин?

— К нему… к воеводе! Я ему всю бороду выдеру! Царю донесу! Он ему спасибо не скажет! Я ему!..

Перепуганный Агафошка загородил ему дорогу.

— Что ты! Что ты! — заговорил он, — и купца не выручишь, и дело испортишь. Воевода шепнет, а староверы-то этого Пряхова еще дальше повезут и всех…

— Что же делать? — растерянно спросил Савелов, которого отрезвили слова Агафошки: ведь, правда, этот воевода все может сделать, если уж за деньги продал человека.

— А ты вот что! — Агафошка приблизил свое лицо к Савелову и, дыша на него водкой, стал говорить: — Спроси у воеводы солдат. Скажи, что крамолу сыскал, а что и где — не сказывай! Я тебе дорогу укажу, и мы скит весь заберем, и Пряхова освободим. Вот! А там воевода чеши бороду потом!

Савелов кивнул головою. Его лицо просветлело. Он не только возьмет свою Катю, но явится для нее и ее отца спасителем! Погоди же, корыстный воевода! Будет тебе!