Вдруг Брыков пошатнулся.

— Постой! Ты что же? Эй, кто там! — закричал растерявшийся полковник, но в этот момент Семен Павлович упал так тяжело, как мешок, на вощеный пол и остался лежать без движения в глубоком обмороке.

С Семеном Павловичем Брыковым сделалась нервная горячка. Полковой лекарь пустил ему кровь и поставил пиявки, но он метался, бредил и кричал в беспамятстве.

Полковник Авдеев, пыхтя и краснея, говорил:

— Вот оказия! Но я не могу его держать у себя в лазарете. Его нет, он выключен!

Ввиду этого больного перевезли в его квартиру.

— Батюшка, — в тот же день вопил и плакал старик Сидор, прибежав к Ермолину и упав ему в ноги, — пособи барину моему! Вместе вы хлеб-соль водили!

— Что такое? Что с барином? — всполошился добрый адъютант.

— Да что! Из полка его, голубчика, без чувствия всякого привезли. Горячка, слышь. А у нас в доме-то и положить некуда. Да это еще полбеды. Был братец евонный, Митрий Власьевич, кричит: «Все мое!» — из дома гонит. Говорит — барин-то наш мертвый! Хоть ты заступись, родимый!

— Как? — возмутился Ермолин. — Гонит из дома? Ах, он, негодяй! Постой, я сейчас! — и он, поспешно одевшись, пошел к Брыкову, кипя благородным негодованием.

Все офицеры знали историю двух братьев, догадывались о завистливой злобе Дмитрия, видели, что он без зазрения совести завладевает имуществом брата, но никто из них не мог бы допустить такую злобную жестокость, которую проявил Дмитрий Брыков.

— У себя твой барин? — входя в квартиру последнего, спросил Ермолин у Еремея, который с самого приезда из усадьбы водворился в прихожей нового барина.

— У себя, — лениво поднимаясь, ответил тот.

— Доложи, что капитан Ермолин!

Еремей ушел, и почти тотчас из комнаты выбежал Брыков, протягивая пришедшему обе руки.

— Что ж это ты с докладами? — радушно заговорил он. — Ты всегда для меня гость дорогой! Иди! Сейчас пунш устроим!..

Но Ермолин не подал ему руки и холодно ответил:

— Вы уже в отставке и мы — не товарищи.

Дмитрий Власьевич удивленно отшатнулся.

— Я пришел сказать, — продолжал Ермолин, — что ваш брат болен, что ему нужен покой, уход! Можете ли вы оставить его в покое или нет?

Брыков вспыхнул, потом побледнел и резко произнес:

— Я не знаю, о ком вы говорите. Мой брат умер.

— Вы знаете, что это только на бумаге.

— Мне это все равно, и я никому не советую вмешиваться не в свое дело!

Ермолин не выдержал.

— Тогда вы, сударь, негодяй! — вскрикнул он. — Если вам угодно драться, я жду ваших секундантов!

Недобрый огонь блеснул в глазах Брыкова, но он только желчно засмеялся:

— Ха-ха-ха! Мне драться! С вами? Вот потеха! Вы глупите и все! — и с этими словами он быстро скрылся за дверями.

Ермолин в бешенстве потряс кулаком, а затем, выходя на двор, сказал Сидору:

— Я возьму к себе твоего барина!

Старый дворецкий всхлипнул и сказал с чувством:

— Пошли вам Бог всего хорошего!

Ермолин в тот же вечер перевез к себе несчастного Семена Павловича и поместил в одной из комнат. Старый Сидор не захотел расстаться с барином.

— Пусть тот разбойник волоком тащит меня — не пойду! Умру лучше!

— Не бойся, старик, — говорили ему заходившие офицеры, — мы не дадим тебя в обиду.

Семен Павлович возбуждал общее сочувствие. Каждый день то тот, то другой офицер заходили справляться о его здоровье и вместе с этим выразить свое презрение к его корыстному брату.

А тот не терял времени. С помощью Воронова и подкупа он уже совершил ввод во владение и с ликующим видом путешествовал по Москве. Старый приказный Федулов принимал его снова с раскрытыми объятиями и шептался с ним целыми часами.

— Сделаю! — говорил он. — Разве она посмеет выйти из послушания? Прокляну!..

При этих словах Дмитрий, как ни был жесток, вздрагивал. Он все же любил Машу, и ему хотелось жениться на ней без грубого насилия.

— Подождем! — отвечал он старику. — Мы лучше так сделаем. Вы с нею в Брыково переезжайте. Пройдет полгода, год, и она сама уломается!

— Можно и так, — соглашался старик, но все же по целым дням мучил бедную Машу. — Твой Семен умер, — твердил он ей, — возьми ты себе это в толк!

— Не возьму, — тихо, но настойчиво отвечала Маша, — я видела его, люблю его, он — мой жених!

— Дура! Он — покойник!

— Живой-то?

— Да, живой покойник! У нас царская воля — закон, матушка, вот что! Ежели царь говорит: «Ты умер», значит, так и есть!

— Здесь ошибка! Он к царю пойдет!

— Тьфу! Пущай идет! А ты пойдешь за Дмитрия!

— Никогда. Лучше смерть!..

Маша страдала невыносимо. Она знала теперь все: знала, что ее жених по бумагам считается мертвым, что он ограблен братом и что он действительно борется со смертью.

— Марфа! — со слезами говорила она старухе-няньке, — что я за несчастная! Что будет со мною!

— А что, голубка, не возьму я в толк, — шамкала нянька. — Мучает тебя барин-то, а ты плюнь. Вот как сокол твой выздоровеет, так и свадебку справим! Я сегодня у Иверской молилась.

— Ах, няня, ведь он — мертвый.

— Как мертвый? С нами крестная сила! Убережет Господь, выздоровеет!

Маша не могла говорить с нею и оставалась одна со своим горем. Только раз, улучив час времени, она успела сбегать к Ермолину и взглянуть на своего жениха.

— Не робейте, — утешал ее славный Ермолин, — он поправится. А там мы его в Питер снарядим. Да царя доберется и авось правду сыщет!

— Дай Господь! — набожно произнесла Маша.

У нее осталось одно утешение — молитва. И она молилась за здоровье своего жениха и за успех дела, молилась за его и за свое счастье.

Сильный и молодой организм Семена Павловича победил болезнь. На девятый день он пришел в себя и стал медленно поправляться.

Прошло еще две недели — и Брыков мог уже, не боясь волнений, говорить о своих делах.

— У тебя одно средство, — с жаром сказал ему Ермолин, — ехать в Петербург, увидать царя и молить его.

— И в Сибирь?..

— Брось. Ведь это говорят больше. Поверь, что ему доступны и участие, и сожаление. Я слыхал, что он даже не сердится, если его ошибку укажут. Да и потом, — прибавил он, — ей-Богу, Сибирь даже лучше, чем твое теперешнее положение. Ну, что ты теперь? А? Мертвец, да и только! Смотри, твой милый братец уже завладел твоим добром! У тебя ни имени, ни прав. Ты жить не можешь!.. А кроме того и твоя невеста!

Семен Павлович не выдержал.

— Ты прав! Я еду! Только, — и он грустно улыбнулся, — на что я поеду?

— Об этом не хлопочи! — сказал Ермолин, — мы все тебе собрали на дорогу денег, а в Питере ты прямо у Башилова остановишься. Он уж уехал.

Брыков с благодарностью пожал руку Ермолину.

— Брось, — сказал тот, — это даже не услуга. Мы ведь знаем, что твое дело выигрышное, и попируем у тебя на свадьбе.

После этого разговора к Семену Павловичу вернулась энергия. Его здоровье крепло с каждым днем, и через два месяца он уже стал собираться в дорогу.

— Надо все-таки, чтобы твой братец ничего не знал о наших планах, — сказал ему Ермолин. — Ведь он просто убийц подослать может.

— Да, он отравлял меня, но ему не удалось, — ответил Семен Павлович.

— Тьфу, гадина!.. — плюнул Ермолин и, побеседовав еще немного, ушел.

— Сидор, — сказал Брыков в тот же вечер, — сделай мне доброе дело. Проберись сегодня к Марии Сергеевне. Скажи, что барин, мол, едут и вас повидать желают.

Старик только кивнул головой и тотчас взялся за картуз. Через час он вернулся и сказал:

— Ввечеру будут… как стемнеет.

— Я уйду на это время, — сказал Ермолин.

Семен Павлович благодарно пожал ему руку и с нетерпением стал ждать вечерних сумерек.

Старая Марфа кряхтела и ворчала, с трудом поспевая за Машей, которая спешно шла на последнее свиданье со своим несчастным женихом.