Брыков успокоился мало-помалу и заснул. Ему приснился странный сон. Будто лежит он в постели без сна. В комнате темно и кругом тихо, и вдруг в углу затеплился свет, разлился, засиял, и среди серебристого сияния появилась Маша, бледная, взволнованная. Она подошла к нему, торопливо взяла его за руку и потянула с постели. Он встал и пошел следом за ней. Они идут по улицам. Кругом темно, безмолвно и глухо, только воет ветер да плещется о набережную Фонтанка. Они идут без остановки мимо домиков, мимо огородов, через Екатерининский канал, к Мойке, и вдруг Маша торопливо толкает его за выступ забора и исчезает. Он изумленно оглядывается. Кругом темно и безмолвно. Но вот луна медленно выплыла из-за туч и осветила пустынную улицу. По ней идет какой-то человек в шляпе с плюмажем. Вдруг на него нападают двое, он кричит, отбивается. Что-то толкнуло Брыкова, и он, мгновенно выскочив из засады, бросается на помощь. Разбойники убегают. Господин что-то говорит ему, жмет ему руки, целует…

Брыков проснулся. В комнате стоял полумрак. Семен Павлович подумал о сне и невольно усмехнулся. Какие удивительные, неподходящие к делу вещи снятся иной раз! Что может значить такой сон? Чепуха!

— Сидор! — закричал он, вставая с постели.

Старик тотчас явился, и на его лице была написана его беспредельная преданность: в огонь и воду.

— Проснулся, батюшка? — заговорил он, кланяясь барину, — отдохнул? Ну, и слава Тебе, Господи! Покушать хочется?

— Да, Сидор! Есть, пить. А где хозяйка?

— Приехали это за ней подруженьки ее и офицеры с ними и укатили. Надо полагать, на всю ноченьку.

— Ну, и один поем! Давай!

Сидор поспешно бросился исполнять приказание.

Усталый Брыков, отдохнув и выспавшись, чувствовал волчий голод здорового, сильного человека и ел с жадностью и похлебку, и горячие котлеты, после чего напился до пресыщения кофе и закурил трубку. В его голове снова возникал план борьбы. Ведь люди — не звери и не безумцы. Ведь все, происшедшее с ним, — нелепый сон, кошмар, козни злых людей, и ему надо только выяснить государю дело. Не удалось раз, удастся в другой! Сегодня он напишет письма: Маше с уверениями в любви, с просьбой надеяться, ждать и не падать духом; Ермолину — с просьбой о деньгах и со справками о своем братце. Завтра он снова пойдет к Грузинову, к Кутай — сову и снова напишет прошение и станет ждать государя.

— Сидор, — закричал он, — неси огонь и чернила!

Он уже приготовился писать письма, когда в сенях раздался сипловатый голос: «Барин-то дома?» — и вслед затем в комнату ввалился Башилов.

— Здорово! — заговорил он, обнимая Брыкова, — я к себе, а его уже нет, голубчика! Что? Как? Слышал, слышал! Живой мертвец! Ха-ха-ха! Я ему, каналье, уже морду набил! А ты ловко устроился! А! Женишок и у Виолы! Ха-ха-ха!

— Не говори глупостей! — остановил его Брыков. — Лучше расскажи о себе. Давно вышел?

— Вчера! Третьего дня указ был. Думали — на месяц закаталашат, а всего на одну неделю. Вру — десять дней! Потеха! Знаешь, кто нас выручил? И не догадаешься! Ваксель, поручик! Шутник! Государь на постройку поехал, а Ваксель с караула шел да так ему лихо честь отдал, что тот похвалил его, а Ваксель и бухни: «Еще лучше сделал бы, коли бы в печали не был!» — «В какой печали?» А тот: «Товарищи мои на гауптвахте сидят и, боюсь, от службы отстанут». — «Кто такие». Он нас и назвал. Государь уехал и в тот же день указ!

Башилов засмеялся, а Брыков прояснел. Если государь таков, неужели же его дело погибнет?

— Не может быть этого! — сказал и Башилов. — Постой! Я вот тебя познакомлю с Вакселем. Он все может! Ты знаешь, как он государя за косу дернул? Потеха! Ха-ха-ха! Подержал он заклад, что дернет государя за косу в театре, когда дежурным будет. Понимаешь? Ну, и настало его дежурство. Стоит он у государя за креслом, а государь-то не в духе. Ваксель ломает себе голову, думает: «А, ну, и заклад этот самый!» Вдруг видит он, Зиновьев смотрит на него и головой качает. Не вытерпел Ваксель, хвать государя за косу, дерг ее и обмер. Государь обернулся, сердитый такой. «Это, — говорит, — что?» А тот: «У вашего величества тупея на сторону сдвинулась!» — «А, — говорит государь, — спасибо!..» И пили мы потом! Страсть! Ты не бойся: Ваксель поможет! Такой фортель выкинет…

— Ах, если бы кто-либо помог! — и Брыков рассказал о своей неудаче.

— Бывает! — ответил Башилов. — Это в какую минуту попадешь. Иной раз и в Сибирь укатишь! У нас офицеры, как во дворец зовут, деньги в сюртук зашивают… не ровен час… А я за тобой! — вдруг встрепенулся Башилов. — Едем!

— Куда?

— У Зиновьева картеж. Тебя звали!

— Нет! Уволь! Ты попадешься под арест, а со мною Бог знает что быть может!

— Эх, ты! Трус! Ну, так дай на счастье!

— Сколько тебе?

— Ну, дай… дай, что ли, пятьдесят рублей.

Брыков открыл ларец и дал приятелю деньги.

Башилов горячо расцеловал его.

— У здешних, питерских, в жизнь не взял бы! — сказал он и спохватился: — Ах, я! А ведь к тебе письма!

— Где? Давай скорее! — задрожав произнес Брыков.

— А вот! — и Башилов, опустив руку в карман, вытащил два объемистых пакета, после чего сказал: — Ну, читай, а я поеду! Я к тебе еще наведаюсь! — и он снова обнял Брыкова и вихрем умчался снова пытать счастье на зеленом поле.

Семен Павлович сел к столу, положил перед собою пакеты и долго не решался вскрыть их. Что в них? Понятно, горе! Но какое? Вдруг Маша уже замужем? При этой мысли кровь бросилась ему в голову, и он быстро вскрыл первый пакет. Развернув лист серой бумаги, он впился в него глазами и позабыл весь окружающий мир, свое горе и свое странное положение.

Первое письмо было от Маши, и мало радостного прочитал в нем Брыков.

«Неоцененный друг мой сердешный, — написала она, — горька моя доля, и не чаю я себе спасения, если Вы, сокол мой ясный, не будете мне защитником. Папенька — мне не папенька, а как злой ворог: каждый день меня мучает, грозит проклясть и заставляет идти за Дмитрия Власовича, а я не могу и видеть его, и теперь все время только плачу и молюсь Богу, чтобы Он помог Вам в Вашем деле».

Брыков вытер набежавшие на глаза слезы и продолжал тяжелое чтение:

«Сейчас, как Вы уехали, папенька продали свой дом и переехали в усадьбу Вашу Брыково, где теперь Дмитрий Власович будто хозяин. Кричит он и мужиков бьет, а папенька мой у него за управителя, и все от того бранятся и плачут. Дмитрий Власович все ко мне пристает с разными презентами и сувенирами, а я те презенты и сувениры все за окно бросаю, и он с того серчает и папеньке жалится; а папенька меня терзает, и я беспрестанно слезы лью. Что Вы там делаете и думаете ли обо мне? А я о Вас неустанно мысли имею. Папенька откуда-то дознался, что Вы в Петербург уехали, о том сказали Дмитрию Власовичу. Он очень испугался и тотчас послал за подьячим Вороновым. Вы его, может, не знаете. Это — очень дурной человек, со свиным рылом и гнилыми зубами. Он приехал, и они долго спорили, а потом тот сказал, что отошлет в Петербург такую бумагу, по которой Вас сейчас схватят. За это ему Дмитрий Власович дал бричку старую и лошадь, а он ему руку целовал и клялся, что Вас со света сживет. А потому остерегайтесь очень, ибо Воронов хоть и приказный, но как-то к полиции очень близок и хитер очень. Пошли Вам Господи успеха в деле Вашем, а молюсь я о Вас неустанно. Верная Вам по гроб Маша».

Брыков вторично отер слезы и в грустном раздумье откинулся на спинку стула. Все против него! Двоюродный брат советуется с каким-то приказным и кует злые ковы. За что? За то, что позавидовал его деньгам и невесте. Тот самый Сергей Ипполитович, отец Маши, что бывало провожал его до середины улицы и кланялся ему в пояс, теперь весь передался на сторону злодея и мучает родную дочь. Где правда?

Семен Павлович вскрыл второе письмо и невольно улыбнулся, читая его: столько дружеского участия и любви было в нем. Писал Ермолин, передавая поклоны всех товарищей. Он рассказывал ему о мелких полковых событиях, спрашивал о его деле, о том, не надо ли ему денег, и выражал твердую надежду покутить на его свадьбе.