Однако человеку, перебирающемуся с семьей на новое место, скорее высказывают сочувствия, чем поздравления. Каждый считает своим долгом порассуждать о неудобствах переезда. Но все говорит о том, что тот, кто однажды сменил местожительство, скорее всего будет переезжать еще в отличие от того, кто никогда не двигался с места. Французский социолог Ален Турен объясняет: «Переселившись один раз и не будучи столь привязанными к окружающему, они более склонны к новой смене обстановки…»[60] А английский профсоюзный деятель Р. Кларк в своем выступлении на международной конференции заявил, что мобильность могла быть привычкой, сформированной еще в годы студенчества. Он обратил внимание, что те, кто учился вдали от дома, действуют в не столь ограниченных рамках, чем не имеющие образования и более привязанные к дому работники физического труда. Люди с университетским образованием не только более подвижны в своей последующей жизни, утверждал он, но свои жизненные установки, склонность к перемене мест они передают детям. Тогда как для многих рабочих семей переезд — это тягостная необходимость, вызванная безработицей или иным жизненным испытанием, для среднего и высшего класса переезд большей частью ассоциируется с улучшением жизни. Для них переезд всегда радость. Повсюду в странах, переживающих переходный период к супериндустриализму, среди людей будущего движение является образом жизни, освобождением от ограничительных рамок прошлого, шагом в светлое будущее[61].

Однако же «не передвигающиеся» люди кардинальным образом отличаются друг от друга. Речь идет не только о занятых в сельском хозяйстве жителях Индии или Ирана, которые большей частью закреплены всю свою жизнь на одном месте. То же относится и к миллионам рабочих, в особенности к тем из них, кто трудится в отсталых отраслях промышленности. Когда технологические перемены врываются в передовые экономики, делая целые промышленные отрасли не соответствующими современности и с невероятной быстротой создавая новые отрасли, миллионы неквалифицированных и малоквалифицированных рабочих оказываются вынужденными перебираться на новое место. Экономика требует мобильности, и большинство западных правительств, особенно таких стран, как Швеция, Норвегия, Дания и Соединенные Штаты, расходуют значительные суммы, поощряя рабочих выучиться новой специальности и перебраться в места, где они могут найти себе применение. Для шахтеров в Аппалачах, как и для рабочих текстильных предприятий во французской провинции, это оказывается мучительно трудно. И происходящий в больших городах процесс обновления вынуждает рабочих переменить место жительства пусть не столь далеко от прежнего дома, но это воспринимается также болезненно.

По утверждению доктора Марка Фрида из Центра общественных исследований Главного госпиталя Массачусетса, «вполне можно расценивать реакцию этих лиц как ощущение случившейся беды. Они испытывают чувство тягостной утраты, тоски, общей депрессии, крайней раздражительности, проявляют симптомы психологического, социального или физического недомогания… испытывают чувство беспомощности, склонны идеализировать утраченное место». Все это, констатирует он, «поразительно похоже на скорбь по случаю потери близкого человека»[62].

Социолог Моника Вьо из французского министерства социального обеспечения говорит: «Французы очень привязаны к местам, откуда они родом. Из — за работы они неохотно, крайне неохотно переезжают километров за тридцать или сорок от родных мест. Профсоюзы называют такое переселение «депортацией»[63].

Даже некоторые образованные и состоятельные переселенцы болезненно переживают переезд на новое местожительство. Писатель Клифтон Фадиман, рассказывая о своем переезде из тихого городка в Коннектикуте в Лос — Анджелес, жаловался, что вскоре после того как он прибыл на новое место, на него «навалилась беспрестанная череда странных недугов, физических и душевных… В течение полугода моя болезнь сошла на нет. Невролог… диагностировал мое нездоровье как «культурный шок»[64]. Переселение человека пусть даже в лучшие условия сопряжено с трудной психологической приспособляемостью.

В известном исследовании канадского пригорода Криствуд Хайте социологи Дж. Р. Сили, Р. А. Сайм и Э. У. Лусли констатируют: «Скорость, с которой должен быть совершен переход, и сила его воздействия на личность таковы, что это требует чрезвычайной гибкости поведения и устойчивости личности. Мировоззрение, а порой и манера говорить, привычная еда, вкусы в оформлении должны сравнительно быстро перемениться, причем в отсутствие четких ориентиров поведения»[65].

О том, как люди приспосабливаются к происходящим переменам, пишет психиатр Джеймс С. Тайхерст из университета Британской Колумбии: «В области исследования людей, переживших иммиграцию, может быть обозначена несомненно стойкая модель. В начальной стадии человека больше всего заботит настоящий момент, когда он пытается получить работу, заработать денег и найти крышу над головой. В это время обычно проявляется нетерпение и возрастающая психомоторная активность».

Когда усиливается чувство чужеродности и несовместимости с новым окружением, наступает вторая стадия — «психологическое прибытие». «Его отличительной чертой являются возрастающая тревога и депрессия; глубокая озабоченность часто с соматической рассеянностью и соматическими симптомами; полный отход от общества по сравнению с предшествующей активностью, в некоторой степени враждебность и подозрительность. Чувство несхожести и беспомощности все усиливается, и данный период характеризуется явным дискомфортом и растерянностью. Этот период большего или меньшего смятения может длиться от одного до нескольких месяцев».

Потом наступает третья стадия. Человек относительно приспосабливается к новому окружению, привыкает или же, в крайних случаях, «развиваются более сильные нарушения, проявляемые в более тяжелом душевном состоянии, ненормальности психики и разрыве с реальностью»[66]. Некоторые люди никогда в полной мере не приспосабливаются.

Тем не менее после переезда люди уже не те, что были прежде, поскольку всякий переезд по необходимости разрушает сложную, налаженную сеть взаимоотношений и создает круг новых связей. Подобный разрыв, в особенности если он происходит неоднократно, приводит к утрате «чувства причастности», которую многие писатели отмечали среди людей, часто меняющих места обитания. Постоянно переезжающий человек обычно недолго задерживается на одном месте, что мешает ему пустить тут корни. Так, когда администратора одной авиакомпании спросили, почему он преднамеренно уклоняется от участия в политической жизни своей общины, он ответил: «Потому что через несколько лет я уже буду жить в другом месте. Я сажаю дерево и никогда не вижу, как оно растет».

Такую непричастность или, в лучшем случае, ограниченное участие резко критикуют те, кто видит в данной позиции угрозу традиционному идеалу установившейся демократии. Однако они упускают из виду важное обстоятельство: возможно, те, кто не дает в полной мере привлечь себя к участию в делах общины, проявляют больше моральной ответственности, чем те, кто демонстрирует рвение, а потом уезжает. Переселенцы горячо поддерживают расценки налогов, но избегают нести расходы, поскольку перебираются в другое место. Они деятельно участвуют в школьных финансовых делах и оставляют детей других людей претерпевать последствия. Так не честнее ли остаться в стороне, чем поступать безответственно? Если человек устраняется от участия в общественных делах, отказывается вступать в организации, избегает сближения с соседями, иначе говоря, избегает связывать себя, что произойдет с общиной и с ним самим? Смогут ли люди и общество выжить в такой ситуации?