Она проходит и садится рядом. В растянутой футболке и лосинах, глаза красные, немного припухшие без макияжа — совсем не похожа на саму себя. Так каждый год: в этот день Черелин становится слабой, но затем снова улыбается и смеется. Она живет дальше.

— Да.

Черри осматривает пристально исписанные и почерканные табулатуры, которые валяются абсолютно везде — творческий хаос — и встречают мой тяжелый взгляд.

— Ты не сдержал обещание.

— Не сдержал.

Сестра хмыкает и отворачивается, глядя куда-то бездумно на стену.

— Я прощу тебе это, если ты счастлив и делаешь счастливой Джи.

— Думаю, так и есть.

— Хорошо, я рада за тебя, за вас, — говорит Черри слабым голосом, едва заметно улыбается и встает, направляясь к дверям. — И еще, — добавляет, останавливаясь, — ты пишешь песни, поешь, значит, — делает паузу и многозначительно поднимает бровь, — скоро я стану сестрой знаменитости?

Фыркаю и провожу ладонями по лицу, глядя на ее заразительную улыбку.

— Ты уже сестра знаменитости, забыла?

Черелин закатывает глаза и качает головой.

— Точно, похититель женских сердец, — добродушно смеется она и выходит, бросая: — Люблю тебя.

— А я тебя, — произношу в ответ, беру Гибсон и тихо пою:

Пальцы замирают на струнах гитары, но музыка звучит эхом в стенах… как и голос. Голос…

Я ненавижу петь.

Нет. Не так.

Ненавидел.

Потому что…Она любила петь. Мама. Открыто улыбалась, смеялась, красивый голос разливался по комнате, и вокруг будто распускались цветы. Я всегда слушал, раскрыв рот, и мне казалось, ее голос — самый лучший в мире. Но затем вспыхивали языки пламени, сметали все на своем пути. Ее лицо искажалось, плыло — мама растворялась в адском огне. Она умирала, и голос вместе с ней. Наверное, какая-то часть меня тоже сгорела в том доме…

Но не теперь, когда музыка льется из меня бурным нескончаемым потоком. Я хочу взять в руки гитару, микрофон и петь: для нее, для себя, для людей. Голос Джи действует, как спасительный эликсир. Она и музыка — мое лекарство.

Она не отвечает на звонки, смс, дверь квартиры закрыта, а я сижу с бутылкой виски час или два, или больше. Не помню, сколько уже прошло времени, но кажется — бесконечность. Уголек сигареты тлеет в пальцах, серый пепел осыпается на плитку, и дым окутывает меня. Опускаю руку и прикрываю глаза, упираясь головой о холодную стену. Где-то рядом раздаются шаги и знакомый голос:

— Син? Что… Что ты тут делаешь?

— Почему ты не отвечаешь? — тихо спрашиваю. Джи подходит и останавливается рядом. От нее веет холодом и чем-то сладким: карамелью или ванилью.

— О… ты звонил? — роется в карманах и негромко произносит: — Черт, он разрядился. Почему ты здесь сидишь с бутылкой виски?

Теплая ладонь касается моей ледяной щеки, приводя немного в чувство. Приоткрываю глаза, встречаясь с обеспокоенным взглядом.

— Где ты была?

Джи несколько раз моргает, озадаченно осматривает мое лицо и невозмутимо отвечает:

— На дне рождении Тинки, я же тебя предупреждала. Ему сегодня восемнадцать. Но меня очень волнует вопрос: почему ты напился?

Хмыкаю и тянусь к бутылке. Снова тот ублюдыш, который трется постоянно рядом с ней. Джи сразу же отнимает виски и наклоняется.

— Так, давай, поднимайся.

Мы заваливаемся в тепло квартиры. Я каким-то чудом стою на ногах, опираясь чуть ли не всем весом на Джи. Она раздевает меня и спрашивает:

— Ты что, в таком состоянии ехал за рулем?

Качаю отрицательно головой, пробегая затуманенными глазами по ее точеной фигурке. Добираемся до комнаты и падаем на кровать.

— Тогда, что за повод?

— Да так, ничего особенного, — безразлично отвечаю и кладу голову ей на колени, обвивая руками: — Споешь?

— Син, что случилось? Ты странный сегодня, — бормочет обеспокоенно девушка, осторожно касаясь прядей.

— Ничего… спой, — шепчу, наслаждаясь тишиной и ее пальцами в волосах, которыми она неспешно водит.

— Не скажешь, что произошло? — снова спрашивает Джи через время.

— Я хочу послушать, как ты поешь, — невнятно произношу, сильнее сжимая ее бедра.

— Ты слушаешь каждый день, мы ведь репетируем.

— Мне мало.

— Ладно, ладно, хорошо, — сдается девушка и тихо поет: — Спи же, сладкий, позволь снам наводнить твоё сознание волнами нежного пламени, дающего защиту. Спи, милый, позволь своим чувствам нахлынуть и унести тебя в следующее утро… (слова из песни Рoets of the fall — Sleep sugar)

— М-м-м… колыбельная? — мурлыкаю, растворяясь в прекрасном и цепляющем до мурашек голосе.

Задираю немного свитер и прижимаюсь губами к теплой коже, ощущая ее неповторимый аромат. Целую живот и поднимаюсь выше, отстраняюсь и заглядываю из-под полуопущенных ресниц в сверкающие глаза.

— Ты пьян, — тихо бормочет она, облизывая губы и тяжело дыша.

— Я пьян, а ты прекрасна. Завтра утром я буду трезвым, а ты по-прежнему будешь прекрасна, — вспоминаю фразу из фильма и криво ухмыляюсь. (к/ф «Мечтатели»)

— Дурак, — смеется Джи и прижимается губами ко лбу.

Снимаю с нее свитер и отбрасываю в сторону, покрывая жаркими поцелуями каждый миллиметр. Она обнимает подушку и смущенно улыбается, закусывая нижнюю губу. Убираю мягкие локоны со спины и провожу языком вдоль позвоночника, расстегивая лифчик. Пальцы касаются ее матовой шелковой кожи, рисуя узоры. Вокруг — полумрак, ее тихое размеренное дыхание, и стук наших сердец.

— Люблю твой голос, — шепчу на ухо и нежно целую, а Джи вздрагивает, сжимая пальцами тонкое покрывало. Руки скользят по ее обнаженному телу, крепко обхватывают и прижимают к себе; зарываюсь носом в платиновые волосы и вдыхаю цветочный аромат, смешанный с карамелью.

— И то, как ты пахнешь, — пальцы двигаются вдоль бедра, и тишину заполняет ее хрипловатый стон, который опьяняет еще больше. — Молоком.

— Но я ненавижу молоко… — выдыхает нетерпеливо Джи. — Мы будем говорить о молочных продуктах? Ты сводишь меня с ума…

«Как и ты меня…».

— Нет…

Оставшаяся одежда летит в сторону, и мы тонем друг в друге. Смотрю на ее подрагивающие ресницы, приоткрытые влажные от поцелуев губы и ловлю горячее дыхание. Провожу носом по шее и целую маленькое углубление, двигаясь медленно, растягивая удовольствие. С ней не хочется спешить, наоборот — чувствовать каждое движение, ощущать полностью.

Нежность—это слово очень подходит. Сегодня все именно так.

Душевно. Ее сладкий голос, растворяющийся в ночной тишине; вспотевшая кожа, поблескивающая в свете одинокого фонаря; затуманенные глаза, маленькие ногти, которые скользят по спине и замирают на пояснице. Она не осознает, как заводит, как меня к ней неимоверно влечет и как сложно сдержаться, чтобы не разорвать ее на долбанной кровати, на простынях, в которых мы запутались. Провожу языком по плечу, прикусывая разгоряченную кожу и слыша ее хриплое «Черт…». Поглаживаю ладонью пульсирующий живот и спускаюсь ниже, чувствуя, до какой степени она возбуждена. Прохожу взглядом снизу-вверх по бархатной коже, наслаждаясь тем, как она выглядит: изнывающая, соблазнительная, идеальная. Нетерпеливые пальчики цепляются за мои волосы, с силой сжимая, но я сразу же заламываю ее руки над головой, ускоряя темп. Нежно и грубо. Грубо и нежно. Алкоголь в крови усиливает действие, эмоции, ощущения — все вокруг взрывается яркими красками, мириадами звёзд. Её хриплый стон, мой…

— Я знаю, что тебе нравится так…

Джи хватается за мою руку, запрокидывая голову от удовольствия, и закусывает губу.

— Или так…

Она сильнее прижимается к бедрам, подстраиваясь и двигаясь в ритм, бьется в агонии, тяжело дыша, бормочет что-то непонятное…