Вот кто за язык дергал?

— Маленькая, что за хрень ты мне только что сказала?

— Правду. — Она зачем-то подтвердила слова кивком.

— Это не правда, это чья-то тупость, которую ты приняла за правду. — Тимуру понадобилась пара минут, чтобы переварить услышанное. Он очень старался держать себя в руках, помалкивать, потому что поджимал губы, будто боялся, что не сможет сдержать рвущиеся наружу слова. Вероятно, даже те самые, которыми сегодня чихвостил нерадивых сотрудников. Потом с шумом выдохнул, улыбнулся. — Морковка, женщина может не получить удовольствие в постели лишь в двух тяжелых случаях: либо, когда у мужика нет члена, пальцев и языка, либо, когда мужик конченый эгоистичный мудак. Во всех остальных случаях женщина может кончить от традиционного секса, от орального секса, от фистинга и даже от анального секса.

Ну и еще есть всякие нетрадиционные практики, но это уже частности.

Зачем он так? Разве не видит, что она уже и так чуть не тлеет от стыда.

— Сразу видно, что у тебя богатый сексуальный опыт, — сказала она, пытаясь отвести взгляд.

Не получилось: Тимур рывком потянул ее на себя, поднял за талию и легко усадил ее на себя. От неожиданности она охнула, вцепилась ему в плечи, почти уверенная, что от головокружения просто потеряет равновесие и провалится в тягучее ванильное чувство желания.

— Смотри на меня, Морковка. Глаза в глаза. — Он зафиксировал ее взгляд своим, пальцами стаскивая с ее плеча сперва одну, а потом вторую бретельки, — Смотри на меня, не отворачивайся, и не пытайся увидеть и понять, что я делаю.

— Тимур! — Она вскрикнула, когда ткань медленно, но неумолимо поползла вниз.

— Я весь твой, моя маленькая стесняшка, — мягко откликнулся он, ловя ее взметнувшиеся вверх ладони и скрещивая их со своими пальцами. — Да, у меня богатый сексуальный опыт, в том числе и во всем перечисленном. И я этого не стыжусь, но буду рад, если мы оба не будем поднимать тему прошлого ни сегодня, ни в любой другой день. Ты же понимаешь, что мальчики и девочки устроены по-разному и наши потребности, мягко говоря, отличаются?

Ася пыталась ответить, сказать хоть что-то, но осознание того, что она сидит на нем сверху с голой грудью и широко разведенными ногами, выколачивали силу воли, лишали способности говорить. Хотелось убежать. Хотелось остаться.

Хотелось… чего-же?

— Вижу, кто-то совсем растерялся, — подразнил он, улыбаясь, казалось, как сама первозданная Сексуальность. Идеально, вызывающе, дерзко. — Ася, глаза на меня.

Все время на меня.

Она кивнула, дрогнула под напором тягучих спазмов внизу живота.

— Я хочу, чтобы ты видела все, что я буду делать. И видела реакцию своего тела на мои действия. Своим-то глазам ты точно поверишь.

Даже если бы Ася хотела сказать нет — не смогла бы, полностью подчиненная его напором и инициативой, против которой у нее не было совершенно никакой защиты.

Но она не хотела.

— Не вырывай руки, я бы не хотел сжимать пальцы сильнее, — предупредил Тимур. — А теперь поднимайся на колени. Выше. Еще выше. Глаза, Ася, смотри на меня.

Смотреть, как ее тело медленно подтягивается вверх, возвышается над ним, как грудь постепенно оказывается сперва на уровне его шеи, потом подбородка, потом рта…

— Стоп, маленькая. — Он даже не пытался скрыть, что наслаждается, отдавая приказы, которым она беспрекословно подчиняется. — У тебя охуенная грудь, стесняшка. Как ты можешь быть фригидной, если твои соски уже стоят, а я даже пальцем тебя не тронул?

— Не говори так пожалуйста! — отчаянно взмолилась она, пытаясь сесть, но Тимур держал ее за руки и рванул вверх, удерживая стоящей на коленях.

— Буду говорить, маленькая, потому что в данный момент я точно лучше тебя знаю, что тебе нужно. — Его глаза стали такими темными, какими бывает небо перед закатом: индиговая загадочная темнота, в которой может быть все, что угодно, и которая манит пропасть в ее неизвестности. — Я делаю — ты смотришь. И не шевелись. Ослушаешься — и начнем сначала, пока твои соски не будут болеть от удовольствия.

Ох, смотреть на что?

— Ах! — Она едва не упала, когда Тимур выставил язык и лизнул кончиком тугую вершину соска. — Тимур!

Что с ней происходит? Что творится с ее телом? И почему вид его склоненной над ее грудью головы вызывает дикую потребность придвинуться плотнее, стереть даже намек на пространство в том месте, где ее промежность прижимается к его твердой длине?

Тимур сложил губы трубочкой, втянул сосок в рот, поглаживая внутри языком, а потом, осторожно сжав зубами вершину, покатал шариком «штанги» по зажатому комочку чувствительной плоти.

Это невозможно терпеть, но этого хочется еще и еще. На это так стыдно смотреть, но это держит сильнее, чем гипноз.

— Маленькая, я чувствую, какая ты горячая даже через одежду, — подбросил он повод для новой порции смущения. — Ты очень чувственная сладкая девочка. А теперь, — Тимур посмотрел на нее, снизу-вверх, разбивая последнюю видимость сопротивления, — вытряхни из головы стыд, правильные слова и повадки прилежной школьницы. Здесь и сейчас — мы друг для друга, а мир с его идиотскими правилами в другой Галактике и чихать на него. Что бы ты ни сказала — тебе меня не удивить и не шокировать.

Она до боли, до непрошенных слез закусила губу, чувствуя, как что-то в ней неумолимо рушится, трещит по швам, горит под напором этого мужчины.

— Поцелуй меня еще раз, — попросила она, умирая — и воскресая вновь.

— Я тебя не целовал маленькая, не сейчас. В задницу стыд. Чего ты хочешь?

— Хочу твой язык, — она почти хныкала, почти стонала, все плотнее прижимаясь к его возбуждению. — Пожалуйста, сделай так еще раз.

— Не идеально, маленькая, но для начала хорошо, — «сжалился» он, обхватывая второй сосок губами.

Ее грудь на вкус как вишневый ликер и водка в одном стакане: убивает наповал. В ее соски хочется вцепиться зубами, сжать так сильно, чтобы она заныла, попросила пощады, стала податливой в его руках.

Челюсть заболела от сдерживаемого желания, перед закрытыми глазами пульсировали неоновые фейерверки, а член болел от желания утонуть в горячей влажности. Это похуже чем испытание на прочность, это просто адский ад, как тяжело, ведь все так близко и доступно: порвать к чертям собачьим все ее крохотные одежки, впиться пальцами в бедра и опустить на себя до звонкого шлепка.

И вдалбливаться в нее глубоко, жадно, до самого последнего миллиметра.

И он обязательно все это сделает, но в другой раз.

— Сегодня я весь твой, стесняшка. — Ох, как же Морковка одурительно краснеет.

Кажется, он успел стать наркозависимым от ее румянца, от янтарного огня огромных глаз, от запаха кожи и того, как она, дума, что он не замечает, потихоньку пританцовывает ча-ча-ча в ванной, когда чистит утром зубы. — Только не сильно за волосы дергай, а то озверею.

— Я не…

— Ты — да, — перебил он, осторожно заводя ее руку себе за голову, прикладывая узкую ладонь Морковки к своему затылку. — Давай, стесняшка, ты ведущая.

Несколько тягучих секунд Ася смотрела на него одурманенным взглядом. Как будто она уже кончила, и сейчас смаковала удовольствие послевкусия. Что же с ней будет, когда это маленькое тело распробует настоящее удовольствие?

Тимур заныл, когда она все-таки погрузила пальцы ему в волосы, сжала в кулачке — и медленно, мучительно медленно — к драной матери медленно! — оттянула его голову назад, обнажая шею. Пальцы второй руки были все еще в его власти, и Тимур наслаждался поглаживанием крохотного участка кожи у нее над большим пальцем. Ася толкнулась вперед, полностью подчиняясь естественному инстинкту объездить его член.

— Теперь ты не шевелись, Бес, — все еще дрожащим, но уже более решительным голосом, приказала она.

И здрав его голову так сильно, что горло осталось податливо беспомощным, жадно впилась губами в кожу чуть ниже уха.

Ох, бля!