Потрясенная Алька молчала, не зная, что сказать. Выходит, существует человек или группа людей, которые охотятся за кретовским наследием. Но что такого ценного в его бумагах, из-за чего можно решиться на это?

Ленка тоже сидела ошеломленная, время от времени поглядывая на Альку.

— Софья Тимофеевна, — выдавила Алька, — может, нам лучше уйти? Наверное, наш разговор сейчас не ко времени.

— Нет-нет, останьтесь, — замахала руками Кретова. — В конце концов, что такое какие-то рукописи по сравнению с тем, что Павлика нет в живых! Вы, наверное, думаете, что нам с Зиной эти бумаги принесли бы деньги? — Софья Тимофеевна грустно улыбнулась сквозь слезы. — Тогда вы ошибаетесь. Я уже сказала, что издать переложения не представляется возможным, по крайней мере, в ближайшие годы. И продать эти труды тоже нельзя. К сожалению, они сейчас ни для кого не представляют ценности.

— Но ведь кто-то украл их! — возразила Алька. — Значит, для кого-то они представляют ценность, и еще какую!

— Вот это и необъяснимо, — вздохнула Кретова. — Это противоречит всякой логике. Вы должны мне верить, я хорошо знаю, что говорю, — в бумагах моего бедного брата нет ничего, что бы могло заинтересовать мздоимцев.

— Хорошо, Софья Тимофеевна, — плавно сменила тему Лена. — Давайте предоставим милиции разбираться во всех этих загадках и поговорим о другом.

— Конечно, — спохватилась Кретова. — Я занимаю ваше время, обещала ответить на вопросы, а сама не могу остановиться. Что вас интересует?

Ленка незаметно толкнула подругу в бок.

— Расскажите нам о том, как жил ваш брат последние годы, — попросила та. — Мы знаем, что он был одинок. Зинаида Ильинична сказала, что единственным близким ему человеком были вы и…

— Она не все знала, Зина, — перебила Кретова. — Хотя по-своему очень любила Павлика. Он был не просто одинок, он был болен одиночеством. Несчастный, покинутый всеми человек, которого считали угрюмым и нелюдимым, но который на самом деле умел быть чутким и нежным и больше всего на свете хотел понимания.

Лицо Софьи Тимофеевны просветлело, морщины разгладились, глаза вдруг молодо засветились. Было ясно, что она села на своего любимого конька. Говоря о покойном брате, старушка будто снова возвращалась в то время, когда он был еще жив, нуждался в ней, в ее поддержке, наполнял жизнь одинокой женщины смыслом.

— Этот последний год был для Павлика самым тяжелым. Его преследовали болезни — гипертония, сердечная слабость. Он стал нервным, раздражался по пустякам, часто не мог заснуть по ночам, звонил мне, мы долго разговаривали. Иногда я приезжала. Он жаловался, что в оркестре его многие не понимают, считают чуть ли не чудовищем, самодуром. Мне кажется, Павлик предчувствовал свою гибель. Да-да, не удивляйтесь. У многих так бывает, а талантливый человек особенно прозорлив. Взять, к примеру, Моцарта — тот тоже знал заранее, что «Реквием» он пишет на собственную смерть.

«Эк, куда тебя занесло! — усмехнулась про себя Алька. — Кретов все-таки не Моцарт».

— Неужели в жизни Павла Тимофеевича не было никаких светлых моментов? — спросила она.

— Были, конечно, — охотно переключилась та. — Павлик строил дачу. В это строительство он вложил всю душу, долго сам выбирал проект дома, лично контролировал строителей. А какие цветники он разбил во дворе! Я сама туда доехать не могла, это ведь далеко, под Александровом, а Павлика каждую неделю возила туда Инга.

— Инга? — переспросила Алька. — Молодая женщина в темных очках?

— Да, — засмеялась Кретова. — Инга любила маскарад, одевалась так, что не видно было ни лица, ни фигуры. На то была причина — Павлик говорил, что муж Инги — большой человек и абсолютно незачем афишировать их связь. Пожалуй, Инга и стала в последние годы самым близким Павлику существом, понемногу вытеснив меня. Но я нисколько не ревную, — решительно покачала головой старушка. — Я все равно была ему очень нужна, а эта женщина… я уверена, рано или поздно все бы кончилось. Она даже не пришла на похороны, хотя я понимаю, ей не совсем удобно и все такое, но… Павлик, кажется, ее любил, во всяком случае, часто говорил о ней.

— А вы сами видели Ингу хоть раз? — с замирающим сердцем спросила Алька.

— Видела пару раз. Как-то они с Павликом зашли ко мне, возвращаясь с дачи, и принесли огромный букет роз. Павлик разводил розы, а Инга ему помогала. Однажды мы праздновали какой-то удачный концерт, и она испекла фруктовый торт. Очень быстро, буквально за полчаса.

— Но ведь не сидела же эта Инга за столом в платке и темных очках? — с надеждой проговорила Алька.

— Нет, — ответила Кретова. — Платок она сняла.

— А очки?

— А очки на ней все время. У бедняжки сильный астигматизм, без очков у нее кружится голова.

Аля увидела, что Ленка изо всех сил делает ей какие-то знаки, и поняла, что увлеклась. Вместо журналистских вопросов, она учинила сестре покойного дирижера форменный допрос, и та уже давно поглядывала на Альку с недоумением: мол, какое имеет значение, в очках или без очков сидела подруга ее брата за столом. Альке стало ясно, что нужно как-то выкручиваться, но вытянуть все сведения о таинственной Инге она должна.

— Интересно было бы увидеть женщину, которую любил Павел Тимофеевич на склоне лет, — проговорила она мечтательно. — Вы бы не могли ее описать?

— Вы хотите написать об этом в статье? — испугалась Софья Тимофеевна.

— Ни в коем случае, — успокоила ее Алька, — мне просто чисто по-женски любопытно.

— Хорошо, я скажу вам, но только не для газеты. Довольно высокая, хорошо сложена, брюнетка с длинными прямыми волосами. Черты лица, видимо, правильные. Но разобрать сложно — я говорила, что Инга носит тонированные очки из-за сильной чувствительности глаз. В ней и правда было что-то очень притягательное. Говорила она мало, но я запомнила, что голос у нее низкий и красивый, и очень интересные руки — я наблюдала за ними, когда она делала торт. Пальцы длинные, изящной формы, словно она всю жизнь играет на музыкальном инструменте. Это тем более удивительно, что Инга никогда не училась музыке и даже нот не знает.

— Где же они познакомились? — удивилась Алька.

— Вы не поверите — в поезде. Павел Тимофеевич возвращался из санатория, и Инга оказалась его соседкой по купе. С тех пор и начался их роман.

— Вот бы встретиться с этой Ингой, — нахально заявила Алька, — она бы многое, наверное, могла рассказать нам для статьи. Вы не поможете нам с ней связаться?

— Увы, — развела руками Кретова, — я ничего о ней не знаю. После смерти Павла она пропала, не позвонила, не зашла. Вероятно, опасается огласки.

— И ни у кого нет ее координат?

— Может быть, у соседей Павла по даче? — неуверенно предположила Кретова. — Они бывали там очень часто, вдали от города оба чувствовали себя спокойнее. Вдруг с кем-нибудь сошлись покороче?

— Вы подскажете, как туда добраться? — оживилась Алька. Она сделала вид, что не замечает Ленкиной недовольной гримасы. Конечно, той не хочется тащиться в Александров, да еще и на электричке. Машины у девчонок нет, а просить знакомых отвезти их на дачу Кретова нельзя: никто не знает про их нелегальное расследование. Ну да ничего не поделаешь, придется ехать.

Софья Тимофеевна записала Альке адрес дачи, потом они еще немного поговорили о Кретове, Алька для вида сделала кое-какие пометки в блокноте. Девушки уже хотели попрощаться, но разговорившаяся старушка внезапно остановила их.

— Еще минутку. — Она поднялась с кресла и подошла к старинному, тяжелому комоду, стоявшему у окна. — Я хочу вам напоследок показать… — Не договорив, она отодвинула с трудом поддающийся ящик, достала оттуда толстый фотоальбом в красивом кожаном переплете, вернулась к девушкам: — Вот. Так вам будет яснее всяких моих слов. Посмотрите, каким Павел Тимофеевич был в молодости, да что там — в молодости, здесь есть его фотографии всего пятнадцатилетней давности. Увидите, как он изменился с тех пор.

Алька с Ленкой незаметно переглянулись. Вот незадача! Теперь им не уйти отсюда еще неизвестно сколько. Что ж, назвался груздем — полезай в кузов, придется прилежно разглядывать семейные снимки и делать вид, что им это безумно интересно.