— Молчишь?
— А что тебе ответить? — холодно произнесла Алька. — Беседуй. Я тебя слушаю.
— Приезжай.
— Нет.
— Да почему вдруг ты от меня стала бегать? — взорвался Васька. — Я же вижу, ты какая-то смурная ходишь… Слушай, Аль, а мне Сухаревская чего рассказывала! Про то, где ты у нас пропадаешь. Я думал, она треплется, а давеча понял — нет, не врет. Ты чего, Аль, крышу повредила, да?
— Заткнись! — крикнула Алька. — Замолчи, пожалуйста, — уже тише повторила она. — Не надо.
— Не буду, — согласился Васька. — А ты приезжай. Я на часок отъеду по делам, а потом вернусь. Как раз к твоему приходу. И все будет отлично. Годится?
— Не очень. Я не поеду.
— Ну смотри.
Алька кроме угрозы уловила в Васькином тоне растерянность и злорадно улыбнулась. Пусть катится, что он может ей сделать? Никогда она больше не появится у него, не дождется. Хоть бы язык отсох у этой дуры Сухаревской, нашла кому рассказать про Альку. Она сама теперь про Ирку может много интересного выложить, про ее поездки на машине с Витей Глотовым, про ее новую прическу и прочие метаморфозы.
Алька свирепо зыркнула па пикающую трубку и с размаху опустила ее на аппарат.
Злость на Чегодаева и на трепуху Ирку внезапно придала ей сил. Плакать больше не хотелось, сидеть и киснуть — тоже. Хотелось действовать, но как? С какой стороны начать теперь, когда все предположения оказались пустыми? Если б можно было посмотреть еще раз кретовские партитуры. Неужели она не вникла бы, что же в них такого золотого, из-за чего можно убить? Все-таки она музыкант, прекрасно знает большинство опер, которые перекладывал Кретов. Весь облом в том, что партитур-то больше нет, свистнули все, подчистую. И нигде не осталось ни одного экземпляра. Разве что на проклятой кретовской даче, откуда она унеслась, позабыв, зачем приехала. Два часа прокопалась в Ленкиных шмотках, а в другую комнату второго этажа и не заглянула. Вдруг там находился кабинет Кретова и в нем можно хоть что-то отыскать?
Алька решительно набрала Ленкин номер. Конечно, не совсем красиво приставать к ней сегодня с вопросами, но раз та поневоле навела ее на ложный след…
— Лен, — как можно мягче сказала Алька, услышав отрешенный голос подруги. — Ты прости меня, бога ради. Ответь, на даче у Крета был кабинет?
— Что? — рассеянно переспросила Ленка. — Ты о чем?
— Я все о том же. Кретов работал на даче, сочинял?
— Нет. Я же говорила тебе, что ничего не знала о его работах. На даче он в земле копался.
— А комната рядом со спальней — это что?
— Просто комната, для гостей.
— К нему же никто не приезжал.
— Ну и что? Комната все равно была. На всякий случай.
— Лен, а ключи от дачи у тебя есть?
— Издеваешься? Он жениться на мне не собирался, мне его дача по барабану.
— А у кого они могут быть, у Софьи?
— Откуда я знаю? Аль, ты уймешься когда-нибудь? Тебе мало одной вылазки туда и одной разорванной юбки? Чего ты там не успела увидеть?
— Я хочу найти его черновики или оставшиеся работы.
— Зачем?
— Просто посмотреть.
— Там ничего нет. Он работал только в своей квартире. Все его творчество после смерти переехало к жене и пропало.
— Ладно, прости за беспокойство.
Алька повесила трубку, подошла к окну. Завтра первое апреля. Снег совсем стаял, в прошлые выходные перевели часы, и теперь долго не темнеет. Надо будет на днях съездить отдать Денису машинку. А в субботу она снова отправится на дачу. Найдет там Тараса, авось он даст ей ключи еще раз. Правда, басня про украденную сумочку уже не пройдет, но, наверное, с ним можно будет договориться.
Ночью Альке приснился странный и страшный сон. Будто она в церкви. Стоит за колонной, в темноте, и кругом — тоже темно, только мерцают свечи у алтаря. Ни души, ни звука, лишь впереди, в неясном огне свечей, чья-то белая фигура. Алька напрягает глаза, приглядывается и узнает Ангелину. Да, это Ангелина, в белом подвенечном платье, на голове свадебный венок, в опущенных руках краснеет цветок.
«Значит, я успела на ее свадьбу, — думает Алька. — Странно. Ведь мы должны были уехать в Испанию. Неужели гастроли отменили?» Она медленно движется навстречу сестре, чтобы поздравить ее, пожелать счастья и удачи в браке. А та так же медленно идет к Альке. Вот они подходят ближе, еще ближе, совсем близко. Алька различает кружева на белом шелке, пальцы, сжимающие розу. Только лицо скрыто густой вуалью-фатой.
«Ангел, — шепчет Алька, — какая ты красивая! Я приехала поздравить тебя. А где все? Где Митя, мама, папа, все наши? Ведь это венчание? Почему же ты одна?»
Ангелина молчит, голова ее опущена. Свечи трещат, пламя неровно прыгает со стены на стену. Алька протягивает руку, тихонько отодвигает край фаты, смотрит в лицо Ангелины. Внезапно ей становится жутко. Это не Ангел. Перед Алькой стоит она сама, в свадебном платье, в фате. Только вместо розы в руке — красная пожарная машинка. Алька в ужасе пятится назад.
«Ангел, где ты, Ангел?» Она зовет, кричит, но никто не отвечает ей. А та, вторая Алька, ее двойник, молча и печально глядит на нее, медленно качает головой, хочет что-то сказать.
«Ты Аля?» — одними губами шепчет Алька. Девушка утвердительно кивает.
«А кто же тогда я?» — со страхом спрашивает Алька.
«А тебя нет», — шелестит Алька-двойник.
«Как — нет? — плачет Алька. — Я же здесь. Я живая, я не умерла».
И тут купол с грохотом проседает, раскалывается на куски. Куски эти летят вниз, прямо на девушку в белом. Миг — и никого нет, только груда искореженных железных листов, куски штукатурки, пыль. Алька кричит и не слышит своего крика. Это она погребена под обломками купола? Или не она? Где реальность, а где лишь тень, отражение? Сверху слышится смех, хриплый, страшный, как воронье карканье. Алька поднимает голову и видит в дыре, образовавшейся на месте купола, лицо Кретова. Оно ужасно — красное, со всклокоченными седыми волосами надо лбом, с безумными, сверкающими глазами. Он хохочет и манит Альку к себе длинным, узловатым пальцем. Алька отступает назад и не может оторвать взгляда от этого пальца. Ее словно что-то не пускает, тянет вперед, но все же она упорно пятится и пятится.
«Нет, — мотает головой Алька. — Нет, нет, нет!»
…Она проснулась от своего крика. По спине тек холодный пот, в груди гулко стучало. Алька спрыгнула с тахты, зажгла настольную лампочку. Господи, какой сон! Что он может означать? Несчастье с Ангелиной? Алька покосилась на безмолвно стоящий на тумбочке телефон. Позвонить в Воронеж, узнать, не случилось ли чего? Ночь, на часах два тридцать, все спят. Алька напряглась изо всех сил, вспоминая кошмар, хотя по всем приметам этого делать не полагалось. Нет, в Алькином сне не было Ангелины. Там была она сама. И она должна была погибнуть. Но, кажется, не погибла. Чувствуя озноб, Алька подошла к комоду в углу, на котором стояли иконки. Перекрестилась, прочитала молитву. Ей стало немножко легче, но страх все равно не проходил. Она долго боролась с искушением оставить свет включенным, но потом все-таки справилась с собой, щелкнула выключателем и легла.
Остаток ночи прошел как и тогда, когда она нашла у двери зловещую записку.
27
В филармонии начался фестиваль хоровой музыки, и поэтому репетиции оркестра перенесли на основную базу, в один из крупных московских Домов культуры. Ехать туда Альке было намного дальше, и утром она, совершенно не выспавшаяся, натыкалась на все стены, посылая проклятия на головы хористов, завладевших прежним помещением.
Первый, кого Алька увидела, войдя в репетиционный зал, был Копчевский. Рыжая его шевелюра пламенела под солнечными лучами, проникавшими сквозь легкие шторы, лицо было недовольным и обиженным.
— Представляешь, Горгадзе отпустил всех, кроме струнников! А мы — три часа по полной программе. Только начнем на час позже, у Сухаревской в училище экзамен.
— Может, он хочет вместо симфонического камерный оркестр сделать? — мрачно пошутила Алька.