Альке стало холодно, так холодно, как не было сегодня утром в неотапливаемой бытовке. Она машинально повыше застегнула куртку и продолжала молчать.

— А я-то, дурак! — горько посетовал Васька самому себе. — Как я не понял сразу, где ты пропадаешь и чем занимаешься! Ты хоть понимаешь, что сделала? Думаешь, я побегу с тобой выручать из тюрьмы этого придурка?

— Но ведь он не виноват, — прошептала Алька, чувствуя, как к горлу подступают слезы.

— Наплевать мне, виноват он или нет! — рявкнул Чегодаев. — Ему там самое место. Из-за него я жмуриком становиться не собираюсь! А ты — пожалуйста, на здоровье.

Он резко затормозил, распахнул дверцу перед Алькой:

— Вылезай! И убирайся!

Алька смотрела на темную, безлюдную улицу. Вот все и кончилось. Никому, кроме Андрея, она не нужна. Сейчас она выйдет из машины, и те, кто следит за ней все это время, сделают свое дело. Ноги и руки похолодели еще больше, зубы выбивали дробь.

— Что смотришь? Вылезай! — повторил Васька.

Алька смотрела на него полными слез глазами и не двигалась с места.

— Дай сюда что ты там нашла! С собой у тебя эти паспорта?

— Да, — пробормотала Алька, расстегивая сумочку.

Васька нетерпеливо вырвал из ее рук голубые бланки, просмотрел.

— Ладно. — Он спрятал паспорта в карман своей кожаной куртки. — Закрывай дверцу. Треснуть бы тебя, ей-богу!

Машина снова тронулась. Алька стала угадывать в темноте окрестности Северного Бутова. Сам Чегодаев молчал, глубоко задумавшись и сдвинув брови. Альку продолжала бить холодная дрожь. Они подкатили к подъезду чегодаевского дома, Васька так же безмолвно вышел, подождал, пока Алька выкарабкается со своего сиденья, захлопнул машину, включил сигнализацию. Не говоря ни слова, поднялся в квартиру, щелкнул выключателем, и объемная и пустая прихожая ярко осветилась. Тут только Чегодаев обернулся к Альке, робко стоящей у порога и не решавшейся перешагнуть его.

— Хочешь умнее всех быть? — Он ногой пододвинул ей тапочки. — Не стой бревном, пошли, решать будем, что с тобой делать дальше.

Алька поспешно разделась, последовала за Васькой на кухню, села за стол. Без куртки ее стало трясти еще больше, хотя квартира была теплой и везде были установлены двойные батареи. Васька заметил это, включил чайник, принес из комнаты цветастый плед, накинул его ей на плечи, сел рядом.

— Испугалась? — мягко спросил он. В глазах появился знакомый Альке блеск.

Она кивнула.

— Ну ладно, успокойся. Впредь не станешь делать глупостей, правда?

— Правда, — еле слышно прошептала Алька.

— Глупышка. — Васька, казалось, окончательно успокоился и обнял Альку за плечи. Плед сполз на пол. — Не трясись, не брошу я тебя в беде.

— А Валерку?

— И его тоже. — Васькин голос становился хриплым, он уже тянул Альку к себе, руки его нетерпеливо отыскивали пуговицы на ее блузке.

— Вась, не надо, — безнадежно попросила Алька, чувствуя, как ею овладевает тоскливое безразличие. — Не сейчас. Нам же нужно решить…

— Потом решим, — горячо проговорил ей в лицо Васька. — Все решим, я тебе обещаю. Разберемся, что к чему. Малышка моя, бедненькая! — Ловкие Васькины пальцы были везде, он что-то лихорадочно и бессвязно шептал Альке на ухо, так что она не разбирала слов.

— Только обязательно! — Она из последних сил попыталась напрячь волю, перед тем как провалиться в бездумный ватный туман. — Ты обещаешь мне? Обязательно…

Васька задумчиво посмотрел на спящую на огромной постели Альку. Поправил одеяло. Встал, взял с тумбочки трубку радиотелефона и тихонько вышел, плотно прикрыв дверь.

Нечего сказать, вот это номер. Никаким боком не ожидал Васька такого удара. Что теперь делать? Дуреха, открыла ему Америку через форточку! Да он давно, почти четыре года назад, чудом не влип в историю! Счастливый случай помог и Васькины природные хитрость и выдержка.

Тот день, Восьмое марта, он и сейчас помнил до мельчайших подробностей. Собрались теплой компанией на квартире Кретова, все свои, те, кто работал в оркестре с первых лет. Сначала чествовали женщин, потом просто гудели, расслаблялись после встречи со спонсорами — напряжение за последние предпраздничные дни было чудовищным, но зато и контракт подписали мировой, дающий Московскому муниципальному огромные возможности. Васька, никогда не злоупотреблявший алкоголем и хмелевший с трудом, вскоре остался самым трезвым из сидящих за столом. Он и проводил самых поздних гостей из кретовского дома, а сам остался — у дирижера прихватило сердце. Васька прилежно искал в аптечке валидол и нитроглицерин, отпаивал Павла Тимофеевича минералкой. Наконец Кретову полегчало. Развалившись на диване, он стал слабым голосом благодарить Ваську, петь ему дифирамбы — какой тот незаменимый для оркестра человек, надежный, умный, тактичный и так далее.

— Кстати, — пьяно улыбнулся Кретов. — Есть одно дело, без твоей помощи не обойтись.

— Что за помощь, Пал Тимофеевич? — услужливо осведомился Васька. — Говорите, я все сделаю.

— Ты сделаешь, Васенька, — ласково пробормотал Кретов. — Я знаю, что ты сделаешь. Надо найти среди скрипачей нескольких человек, которые бы согласились… ну, скажем так, заработать сами и дать заработать другим, в том числе и мне.

Васька, грешным делом, решил, что речь идет о халтурах в каких-нибудь закрытых клубах, где за одну ночь игры платят столько, сколько в оркестре за месяц. Он кивнул, прикидывая, кому можно подбросить выгодное дело и что потом просить взамен.

— Найдешь? — обрадовался Кретов. — Я ведь струнников так близко не знаю, как ты.

Кретов в прошлом был фаготистом, и это еще усиливало его симпатию к Чегодаеву, как духовика к духовику.

— Нужно вывезти из России один инструмент, а ввезти другой. — Кретов сказал это так просто, будто речь шла об обмене неудачной покупки в магазине.

Васька похолодел. Он сразу понял, что имеет в виду дирижер и кто за этим стоит, — несомненно, кто-то из новых спонсоров. На принятие решения у Васьки были считанные секунды. Кретов смотрел на него выжидательно, и Ваське казалось, что тот не так уж и пьян. Что было делать? Отказаться? Это означало — стать ненужным и опасным свидетелем. Как поступают с такими, Чегодаеву было хорошо известно. Стало быть, отказываться нельзя. Согласиться? Значит, впутаться в криминал, завязнуть в нем по горло, с тем же риском, что и в первом случае. И так, и так — результат один. Васька призвал на помощь всю свою смекалку и понял одно: Кретов сейчас, несомненно, пьян, завтра он может пожалеть о том, что сегодня сболтнул Чегодаеву. Лучше будет, если в памяти у него останется, что Васька помог ему. Тогда можно будет сделать вид, что он, Чегодаев, не воспринял слова дирижера всерьез, списал их на его нетрезвое состояние. Воспользуется или нет Кретов Васькиной подсказкой — дело десятое. Его, Ваську, это не касается. Он поможет Павлу Тимофеевичу, а тот за это забудет о его помощи.

Васька без запинки выдал Кретову две фамилии. Он точно знал, что эти двое не погнушаются никаким незаконным делом ради дополнительных — и немалых! — доходов. Уж кем-кем, а психологом Чегодаев был отменным. Кретов удовлетворенно наклонил голову, и разговор на этом завершился.

Всю ночь Васька не мог уснуть. Сидел, думал, а рука машинально выводила в книжке фамилии предполагаемых курьеров.

На следующий день он с трудом заставил себя выйти на работу. Кретов был спокойным, и ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он увидел Чегодаева. Прошла неделя, вторая, ничего не происходило. В скрипках Васька ничего не понимал, на духовые инструменты закон о вывозе не распространялся, и он никак не мог выяснить, воспользовался ли Кретов его услугой или просто действительно был в тот день мертвецки пьян.

Он не знал об этом четыре года. Все это время он жил в постоянном страхе, что когда-нибудь, если вывоз инструментов все-таки имеет место, Кретов напомнит ему о том разговоре, потребует что-нибудь еще или просто захочет избавиться от него. Но, похоже, опасения его были напрасны, и в последний год Васька совсем расслабился, жил в полное удовольствие, ни о чем не беспокоясь. И вот теперь он узнал все наверняка.