В глазах ее потемнело, хотя роскошные светильники сеяли вокруг волшебный свет. Она знала, что деспота мучает ревность. Сколько раз она уже отводила ему глаза, сверкавшие подозрением, сколько раз успокаивала страстным объятием, притворно пылким поцелуем. Что будет, если Асбад, который столько знает, теперь заговорит и подорвет веру Управды в нее?

— Вон, вон из дворца! Пусть идет на славинов!

Глубокой ночью, надев простое холщовое платье, распустив волосы и повязав платком голову, Феодора в образе кающейся монахини пошла к императору.

Управда мрачно ходил по комнате. Беззвучно подняв занавес, Феодора остановилась у входа. Деспот повернулся к двери и, не веря своим глазам, в изумлении воздел высохшие руки. Феодора молча склонила голову.

— О августа! — печально воскликнул Управда и, поспешив навстречу жене, обнял ее. Лицо Феодоры спряталось на его груди. — О святая, моя единственная, кто ранил твое сердце? Отвечай, во имя господа, чем ты огорчена?

Он провел рукой по ее волнистым волосам, пряди которых выбивались из-под платка. С трудом подняла она лицо и посмотрела ему в глаза.

— Разве пристала императрице сверкающая диадема, когда под грузом забот склоняется голова величайшего повелителя земли и моря?

Усталые глаза Управды вспыхнули жарким пламенем, которое может зажечь лишь могучая любовь. Дрожа, он прижал ее к своей груди и поцеловал.

Она отступила на шаг.

— О деспот, свет в моей комнате не погас, ибо не погас он у тебя. Я долго размышляла, как помочь тебе. И у меня родилась мысль, которую, надеюсь, ты не отвергнешь, как не отвергал моих советов раньше, никогда о том не жалея.

— Я не отвергну твоего совета! Мудрость господня сопутствует тебе!

— Кого ты пошлешь против варваров? Нет полководца, нет воинов, считаешь ты? Есть полководец, есть воины! Твои солдаты бездельничают в Цуруле[132], а безделье губит лучших всадников; есть и полководец в Константинополе, пусть он идет на варваров, пусть победит славинов. Этот полководец — Асбад.

Мгновенье Управда колебался: конница в Цуруле охраняет город, но почему бы ей в самом деле не выступить сейчас против варваров?

— О мудрая! Я отолью из золота пятисвечник в дар святой Софии, вдохновившей тебя. Быть по сему!

— Ты колебался, ибо ты страшишься за столицу. Не бойся. Трон, на котором мы сидим, — незыблемый. Если будет нужно, на стены выйдет Феодора! Никогда и ни за что не смогут варвары поколебать трон христианских владык!

Взволнованная Феодора подняла вверх правую руку, сверкнул ее белый локоть. Управда коснулся его и жадно поцеловал.

Императрица вышла, на губах ее играла тихая усмешка. Но войдя к себе, она бросилась на диван и разразилась безудержным хохотом, словно девица с ипподрома, обманувшая двух любовников, чтоб насладиться с третьим.

До утра Управда размышлял над советом Феодоры. Он и сам думал о коннице в Цуруле. Но совсем оголять ворота Константинополя? Нет! Она сказала: «Пойду на стены!» Да, она права. Константинополь оборонять нетрудно.

И он написал указ, в котором назначил Асбада, магистра эквитум, командующим императорской армией во Фракии и Иллирии, обязав его прогнать варваров за Гем и Дунай. Немедля продиктовал он особое распоряжение о том, чтобы все крепости в Астике, Фракии и Мезии, все города, и прежде всего Дренополь, передали под начало Асбада две трети своей пехоты и конницы, дабы он со своей армией мог очистить страну от варваров.

Наутро Асбад был приглашен к императору, и тот собственноручно вручил ему указ. Асбад поцеловал ковер; когда он принимал пергамен, рука его дрожала. Он прекрасно понимал, что с этой минуты его ждут или лавры, или смерть.

Копыта коня застучали по граниту форума, и полководец Асбад бросил последний взгляд на императорский дворец — на ту его половину, где находились покои Феодоры. Ему почудилось, будто он слышит смех. Он резко отвернулся, яростно вонзил шпоры в коня.

К вечеру гонцы развезли указ императора по провинциям. Асбад в сопровождении нескольких офицеров прибыл в Цурул и принял командование. После долгих раздумий он решил дождаться в лагере сбора всего войска. Но, узнав, что славины стоят у Топера, отказался от своего замысла и за ночь разработал новый план.

Вампиром грызло его душу ужасное предчувствие.

«Неужели проклятый варвар пронюхал, что Ирина в Топере! Он пошел за ней! О наглый варвар! Тебе не видать ее! Пока бьется сердце Асбада, ее не получишь ни ты, ни Феодора!»

Мысль о том, что славины могут взять Топер, не приходила ему в голову, он знал, что город хорошо укреплен, а его префект Рустик — мужественный воин.

«Погодите, псы варварские! Я покажу вам, вы разобьете о стены свои черепа, а потом…»

Радостное волнение охватило его.

«Я отомщу Рустику, отомщу Феодоре, снизойдет на меня милость Управды, а самой большой наградой мне будет Ирина!»

Не дожидаясь зари, он созвал офицеров и приказал, чтобы к полудню две трети конницы были готовы. Командиром оставшейся трети он поставил Назара, велев ему дождаться подхода всего войска и вести его в назначенное место.

Когда солнце начало клониться к западу, Асбад со своими отборными частями уже следовал по дороге на Топер.

Его авангард останавливал попадавшихся навстречу беглецов, крестьян и бродячих пастухов и расспрашивал их о варварах. Все сведения говорили об одном: славины идут к Топеру.

Асбад был доволен. Он мечтал о победоносном сражении. Он ударит в спину этим голым варварам, а Рустик выйдет из города со своим гарнизоном. Они сотрут их в порошок, как зерно между двумя жерновами. А потом, потом…

В возбуждении Асбад то и дело нервно дергал поводья и подгонял коня. К исходу третьего дня войско перешло Гебр. Дорога, оставив равнину, начала петлять по склонам. Асбад был осторожен. Он распорядился выслать вперед крестьян, которые могли бы напасть на след варваров, прежде чем конница византийцев достигнет опасных ущелий. Но посланцы вернулись, никого не обнаружив. В один голос они говорили, что население в ужасе и страхе, что села опустели, скот укрыт в лесах, зерно закопано в землю, что все с трепетом ожидают, когда вновь раздадутся дикие вопли варваров, которые, к всеобщему удивлению, пока смолкли. Одни думали, что варвары вернулись обратно, другие утверждали, будто они застряли в Топере, осадив его.

Чем дальше, тем больше убеждался Асбад в том, что основные силы славинов сосредоточены у Топера. Его томили жажда славы и желание овладеть Ириной. Надменный палатинец, одерживавший победы лишь на дворцовых поединках, привыкший к угодливо согнутым спинам, к безропотному повиновению, сейчас он был твердо уверен, что судьба сплетает для него лавровый венок. Поэтому он не щадил войско, несмотря на ропот в его рядах. Вечером к Асбаду пришли офицеры со смиренной просьбой дать хотя бы один день передышки, чтобы кони передохнули и набрались сил перед боем. Асбад выругал их, размахивая хлыстом.

В третий раз вставало солнце с тех пор, как они выступили в поход, вставало удивительно ясное и радостное. Снова пришли офицеры и предупредили Асбада, чтобы он пощадил солдат — их ворчанье не предвещает добра, оно подобно опасной зарнице, сверкающей за густыми облаками. Даже адъютанты просили передышки, ссылаясь на дурной признак: ни один из высланных вечером лазутчиков до сих пор не возвратился.

Но честолюбие Асбада не знало границ. Он оставался глух ко всяким просьбам.

— Трусы! Бунтовщики! Вперед без промедления!

Он вскочил в седло и первым помчался вперед. Облако пыли поднялось над дорогой, стук копыт, звон мечей и брань солдат наполнили окрестность.

Заранее опьяненный победой, Асбад намного опередил остальных, строя новые коварные планы мести. Никто не осмеливался приблизиться к нему, и даже офицеры следовали сзади на почтительном расстоянии.

Уже два часа войско находилось в пути. И вдруг Асбад заметил вдали всадника в сверкающих доспехах.