Сердце Истока колотилось в груди. Всю ночь он не сомкнул глаз. До самого утра бодрствовал он возле Ирины, а потом вскочил в седло и выехал из города. Он тоже ждал появления дикого Асбада на диком жеребце, ждал, что тот пронзит его взглядом и испепелит за ночное происшествие. Офицеры переговаривались между собой и гадали, почему нет обычно столь точного магистра эквитум. Предстояли большие учения, все готово, все ждут, а его нет.

Уже засверкали на солнце щиты, заблестели наконечники копий, и шлемы засияли багряным светом зари. Вдруг из города примчался всадник и передал первому офицеру письмо.

Асбад сообщал, что прибудет лишь в одиннадцать часов, а пока пусть они сами займутся легкими упражнениями. Ровно в одиннадцать всем офицерам со своими отрядами быть перед казармой.

Радостно снимали воины тяжелое снаряжение, складывали мешки с ячменем и заступы и налегке отправлялись на плац. Начальники гадали, что им скажет магистр эквитум.

По городу ходили разные слухи. Некоторые предполагали, что большая часть войска отсылается в Африку или в Италию на готов. Велисарий за свои деньги набирал новобранцев, а это что-то да значило.

Исток обрадовался, но в то же время ощутил тревогу. Обрадовался он тому, что скоро вернется домой и увидит Ирину, а встревожили его разговоры товарищей. Тяжелые маневры в течение долгой весны предвещали суровые испытания. Если Асбад прочтет императорский указ — такой-то и такой-то центурии немедля погружаться на корабли, бегство невозможно, и он навсегда потеряет Ирину. Живым вернуться с войны он не рассчитывал. А если и вернется, что будет с Ириной? Сбережет ли ее Эпафродит? Стар он, может умереть, да и Феодора может силой отнять у него Ирину. Чем дальше, тем печальнее становились его думы; горько сожалел он о том, что ночью не скрылся вместе с Ириной.

Томительно тянулось время. Солнце словно застыло в небе, казалось, одиннадцати часов никогда не дождаться. Исток написал письмо Эпафродиту, в котором просил его выслать Нумиду в лодке к паромам в военной гавани на случай, если его посадят на корабль, уходящий в Италию. Юноша твердо решил броситься в море и бежать.

Во время отдыха он позвал старого славина, который со Сваруничами сражался против Хильбудия.

— Ты говорил с товарищами о побеге?

— Говорил, светлый центурион! Слезы оросили их опаленные лица, когда они узнали о твоем намерении. Все пойдут за тобой. И готы присоединятся к нам!

— Ты меня не обманываешь? Поклянись отчим домом и милостью наших богов.

— Пусть боги погубят меня, если я сказал неправду.

— Верю тебе. Верю, ибо ты не ромей. Наше слово тверже любых клятв византийских христиан.

— Не всех, центурион! Подлинные христиане — золото.

— Да, подлинные, ты верно говоришь.

Исток вспомнил Ирину.

— Подлинные христиане — жемчужины!

— Среди вандалов нашел я драгоценные человеческие сердца!

— Хорошо. Верю тебе. Теперь слушай!

Исток внимательно осмотрелся, нет ли чужих ушей. Указал рукой на соседние холмы, словно разъясняя замысел атаки.

— Дни моего пребывания в Константинополе сочтены. Почти наверняка через неделю мы уйдем отсюда.

Кровь бросилась в лицо воину от радости, ярче означился большой шрам на его лбу.

— Через неделю, говорю я. Передай всем, пусть будут готовы. Это значит, что, когда ты получишь от меня письмо или какой-нибудь знак от моего имени, в тот же день вечером отправляйтесь в город, как обычно без оружия, будто немного выпить. На форуме Феодосия поверните со Средней улицы вправо на узкую боковую, и, когда подойдете к морю, увидите большие конюшни. Постучите, вам откроют, там ждите меня! Остальное узнаете на месте… Понял?

— Понял, центурион. Сегодня же я найду эти конюшни, сегодня же, чтобы не ошибиться. Это конюшни господина, у которого ты живешь; он богат, и у него свой дом. Его знает весь Константинополь.

— Верно. Теперь ступай, делай свое дело и молчи!

Солдаты выполнили еще несколько упражнений и пошли к казармам поджидать Асбада с его загадочными новостями.

Ровно в одиннадцать часов прискакал магистр эквитум. Он был великолепен на арабском скакуне в позолоченном уборе. Словно луч света, мчался он веселым галопом по широкой дороге. Проехав между рядами воинов, он остановился перед группой офицеров и старших начальников. Выхватив из-за пояса свиток, Асбад развернул его и безмерно повелительным взглядом обвел собравшихся, чтоб по одному виду его они могли понять, от чьего имени он говорит.

— Именем автократора, победителя народов, властелина земли и моря…

У людей мурашки побежали по коже. Одни оробели, другие возликовали. Несомненно, императорский указ сообщит об объявлении войны и выступлении. Не по себе стало щеголям, любителям городских забав, — повеселели те, кто стремился к битвам и разбою в чужих странах.

— Всемогущий повелитель земли и моря в честь победы над вандалами обещал блестящее место в своей армии лучшему стрелку из лука, победителю на ипподроме.

Взгляды всех обратились к Истоку. У него потемнело в глазах. Неужели императрица обвинит его в соблазнении ее непорочных дам и его тут же схватят и осудят? Он стиснул рукоять тяжелого меча.

— Вам известно, кто оказался победителем! — Асбад перевел дыхание и обвел всех взглядом.

— Многая лета Истоку! — в один голос воскликнули офицеры.

— И сколь священна персона императора, столь же священно и его слово. Обещание не могло быть выполнено, ибо победитель оказался варваром, неопытным в военном деле. Теперь же, когда он показал себя отличным воином, отличным командиром, священное обещание входит в силу: Исток, впредь именуемый не своим варварским именем, а нашим именем Орион, с сего дня назначается магистром педитум.

Офицеры на мгновение онемели, но потом церемонно поздравили Истока, оказав ему воинские почести.

Асбад также поздравил его и, взяв золотого орла, отличие магистра педитум, повесил ему на грудь. Отдав еще несколько приказаний, он сообщил Истоку, что сегодня же ночью тот должен принять почетную службу по охране казарм, Пентапирга и Большого дворца.

После этого он ускакал в город.

Вслед за ним вскочил на коня Исток и поспешил к Ирине. Сердце его ликовало, теперь он был убежден, что Эпафродит ошибался. Императрица сдержала слово и своим отличием, словно цветами, усыпала его путь к побегу.

Дома он распахнул свой плащ и показал Ирине и Эпафродиту золотого орла на груди. Девушка обрадовалась, а лицо грека потемнело. Он пошел в перистиль, долго смотрел на журчащий фонтан, потом, топнув ногой по мозаике, воскликнул:

— Да подарит Феодора Эпафродиту даже корабль золота или диадему со своей головы, он все равно никогда не поверит и не доверится ей.

С той поры как Исток разорвал сети, которые расставила ему страсть императрицы, Феодора словно обезумела от ярости. Она больше не устраивала званых вечеров, офицеры, сенаторы и патрикии целыми днями томились у ее дверей, тщетно ожидая случая предстать перед ее очами. Лишь один Асбад ежедневно входил в ее покои. Он стал теперь ее конфидентом, ее правой рукой в осуществлении жестокой мести.

О неудаче с похищением Ирины Асбад сообщил во дворец в ту же ночь. Гневно закричала тогда Феодора, и вопль ее эхом разнесся по залу слоновой кости:

— Ты навеки запомнишь, Эпафродит, тот день, когда спутал расчеты императрицы!

С того дня не знала больше милосердия ее душа, кипящая, как вулкан, и жаждущая в безумном мщении поглотить всех троих. Она прекрасно понимала, что варвар Исток не мог оказаться столь предусмотрительным, чтоб взять с собой рабов для охраны. У него их и не было. Значит, это дело рук лукавого грека, старого лиса. Так пусть же испытает он на собственной шкуре, какова месть повелительницы земли и моря.

Задумчиво бродила Феодора по дворцу, присаживалась в одиночестве то тут, то там. Она исходила такой злобой, что золотыми иглами колола рабов, когда они не проявляли должной расторопности и услужливости. Как же поступить ей, если Исток, подстрекаемый Эпафродитом, решится бежать? Чтоб отомстить ему, прежде всего надо затаиться, обмануть. Она сама подготовила императорский указ, которым отмечала варвара и назначала его магистром педитум. Побег Ирины не очень заботил императрицу. Монашек слишком проста душой, пока что счастливый случай спас ее от Асбада; но придет время, и этот сластолюбивый ястреб унесет девушку, выест румянец набожности с ее щек и выклюет невинные глаза. Гораздо больше тревожил Феодору Эпафродит. Весь город знал его, он пользовался уважением двора. Управда был благодарен ему — торговец не жалел золота, когда армия собиралась в поход. Чтоб погубить грека, следовало придумать что-то из ряда вон выходящее.