— Позор! Гибель племени! Рабство!

Гремели взволнованные крики воинов, подобно шумящим валам в бушующем море, разносились повсюду их вопли.

Исток обнажил тяжелый меч. Лезвие его засверкало на солнце.

— Мужи! Видите этот меч? Враг носил его на себе, в нашей крови он купался, я добыл этот меч в Черне. Неужели теперь рука славина понесет его против анта? Или мне осквернить его собственной кровью, как осквернял его тщеславный ромей? Нет, мужи, никогда!

Среди старейшин воцарилось молчание. Кое-кто даже недовольно заворчал. Гнев на антов уже пустил корни. Славины жаждали битвы.

— Вы молчите? Недовольны? А разве анты не братья нам?

— Нет, не братья, раз они подняли копья на нас!

— А вы знаете, почему они взялись за копья?

— Волк и Виленец их науськивают. Люди встревожены. Они обидели нас.

— А кто натравил Волка, кто науськивает Виленца? Снова молчите! Я отвечу: их подстрекает Византия, та самая Византия, которая дрожит теперь перед славинами, ибо нет у нее солдат, чтобы сразиться с нами; та самая гнилая Византия, которой по сердцу наша междоусобица. Славинов на антов натравливает раб Византии — подлый Тунюш, я слышал это собственными ушами!

— Тунюш, Тунюш? — растерянно переспрашивали старейшины.

— Да, Тунюш! Кто затеял раздоры, когда мы разгромили лагерь Хильбудия и нам был открыт путь через Гем? Кто? Тунюш! Кто ползал перед Управдой на коленях и похвалялся, что рассорил между собой славинов и антов, дабы обеспечить царству византийскому безопасность на севере? Кто? Тунюш! Кто приезжал к моему отцу Сваруну и вовлекал его в войну с антами? Кто? Тунюш! И кто же, как не Тунюш, ползал на брюхе и лизал пятки антам? Поэтому, если мы хотим мира в нашем доме, если мы стремимся к свободе, смерть ему, гунну Тунюшу!

— Смерть псу, рабу Византии!

— Поэтому я хочу сам отправиться в лагерь антов к Волку и Виленцу. Я укажу им на их слепоту, я сорву повязку, которой завязал им глаза Тунюш. Этот предатель поспешил потом в Константинополь, чтобы, пресмыкаясь перед Управдой, выклянчить у него золотые монеты в уплату за гнусное дело. Завтра же мы вонзим копья в землю, сунем мечи в ножны. Ант обнимет славина, брат — брата.

— Велик Исток! Слава ему! Он верно сказал! Пусть идет!

Из уст в уста передавались слова Истока, воины толпились вокруг костров, повторяли их, требовали смерти Тунюшу, обнимались, пели песни свободы и угрожали Управде страшным нашествием на его столицу.

Однако те, у кого анты угнали овец и разогнали стада, у кого пал сын в схватке, противились и требовали справедливости. Тотчас же их окружили толпы соплеменников, поднесли им тыквы с медом, обещали дать скот и пастухов, и так уговаривали и убеждали недовольных, что те наконец уступили.

И тогда по равнине, отделявшей славинов от антов, без оружия, поскакали посланцы мира: Исток, Велегост и Боян.

— Напрасно идем мы! — предупредил Велегост.

— Надежда моя мала, как зерно пшеницы, — поддержал его Боян.

— Не верю, что напрасно, — возразил Исток и хлестнул коня.

Они подъехали к первым группам антов. Воины положили копья на землю перед послами, гостеприимно их приветствуя.

Волк хмуро принял послов. Когда Исток увидел его лицо, надежда в его сердце стала таять. Взгляд Волка не сулил добра.

Велегост, как старейший, попросил Волка собрать совет старейшин, чтобы выслушать речь мудрого Сварунича.

С лица Волка исчезла усмешка, когда он увидел Истока, и он пошел созывать старейшин на совет. Воины толпились вокруг пришельцев, предлагали им хлеб и соль, с любопытством ожидая решения воинского совета.

Исток вступил в круг старейшин и начал говорить. Впечатление от его слов было сильным. Со всех сторон раздавались возгласы радости. Но Волк оставался мрачным, глаза его утонули в глубоких впадинах. Глядя на его хмурое лицо, старейшины молчали. Воцарилась тишина. Исток читал ответ на лице Волка. Печаль охватила его сердце.

Медленно поднимался старейшина Волк. Веки его раскрылись, глаза сверкнули. По-хозяйски оглядел он собравшихся.

— Эй, малый! — бросил он Истоку, и нижняя губа его отвисла в знак глубокого презрения. — Ты досыта наелся масла в Константинополе, и твой язык свободно болтается во рту. Ты околдовал людей своими речами, как ведун. Но Волка тебе не провести. Волк растерзает тебя. Посмотрите на него, старейшины! Разве когда-нибудь случалось, чтоб безусый юнец управлял народом?

— Никогда! — прогремел ответ.

— Кто осмеливался когда-нибудь произносить сладкие слова и давать дерзкие советы свободным старейшинам?

— Никто! — прогремело вторично.

— Лжете, — обрушился на них Волк, — лжете! Только что вы, старейшие в стаде бараны, слушали блеянье ягненка и молчали! За язык я потяну этого ягненка, — за рога не могу, потому что нет их! — и покажу вам его. Этот парень служил Управде и теперь никак не может забыть престола. Для того и вернулся он, чтоб возвыситься над нами и самому стать деспотом!

— Никогда! Мы свободны! Смерть деспоту!

Поднялся лес рук, угрожая Истоку.

— Тише, он посол! Теперь вы знаете, как решить спор, как доказать, что анты свободны!

— Бой, бой, бой!

Словно морские волны, вскипел вопль и разнесся по лесу, разжигая страсти. Буря грянула. Анты угрожающе вскидывали копья; сверкали мечи, руки сжимали стрелы.

Быстро уехали послы.

«Пусть решит битва! — думал Исток. — Я надеялся, что не придется мне марать меч братской кровью. Но Волк должен пасть. Он валялся на подстилке Тунюша, предатель! Гнилой гриб на нашем теле. Я срублю его».

Опустились сумерки, и по обе стороны равнины загорелись большие костры. Призывая к бою, тревожно гудели рога. Вокруг пылающих веток воины точили копья, заостряли стрелы и лезвия, пели боевые песни. Повсюду приносили обильные жертвы Перуну, повсюду сулили ягнят Моране, умоляя пощадить в бою. Воины уходили в лес и ласково уговаривали вил прийти к ним с целительными повязками, чтоб перевязать будущие раны; на врага натравливали бесов, вурдалаков.

Перед Волком знаменитые ведуны бросали разрубленные пополам кленовые дощечки и предсказывали победу. Жрецы вскрывали утробы принесенных в жертву животных и, взвешивая сердца и почки, говорили воинам, какая судьба ожидает их завтра.

Исток не приносил жертв, не слушал прорицателей и не давал обетов. Совет старейшин доверил ему командование в битве. Протяжными воплями, по древнему обычаю, приветствовали воины избранного командира, прикладывая руки к груди и сгибая спины в знак повиновения. Около полуночи лагерь антов превратился в необозримое море огня; языки пламени взлетали вверх, ветки трещали так, что гудело по равнине. Воины кричали еще громче; звенели мечи, гремели топоры, рога неистовыми звуками созывали на битву.

А у славинов угасали уже костры, шум стихал, рогов не было слышно. Анты вопили, опьяненные медовиной ведуны убеждали, что славины — трусы, и предсказывали великую победу.

Исток в своем позолоченном доспехе ходил по лагерю и устанавливал боевые порядки. Напротив основного ядра антского войска он поставил беспорядочную толпу пастухов, рабов и пленников. Они были вооружены дубинами и ножами. В самых первых рядах, в том месте, где полыхало больше всего костров и где, по мнению неприятеля, сосредоточились основные силы славинов, была лишь группа трубачей. А главный отряд Исток отвел вправо в лес и укрыл в чаще. На крайнем фланге, на опушке леса, располагалась конница.

Еще не погасли последние звезды, когда войско антов ринулось в бой. Из темного леса выбрались бесчисленные толпы воинов. Равнину покрыли огромные серые пятна: антские орды, напирая и тесня друг друга, стремились на поле боя в безумной жажде крови. Исток внимательно оценивал силу врага и удивлялся: вчера ему казалось, что антов много меньше. На душе стало тревожно, уж не ошибся ли он в своих расчетах? Между тем толпы антов валили прямо к его правому крылу. Похоже, что Волк ночью разнюхал, где основные силы славинов. И Исток опечалился. Надежда на то, что славинам удастся победить без большого кровопролития, исчезла. Он не боялся поражения. Он с радостью уклонился бы от битвы, чтоб не проливать братской крови. Но если Волк ударит по главным силам славинов, то придется забыть, что перед ним анты, и начнется дикая, бессмысленная резня, какой не знали прадеды. Иначе битва будет проиграна.