— Хватит, Кирила! Посмотри, есть ли кто в садах. Что-то голова болит. Пойду прогуляюсь перед сном.

Кирила скоро вернулась с сообщением, что, кроме стражи, в садах нет ни одной живой души. Из залы нимф слышна музыка. Ужин еще не окончился.

Ирина набросила темную столу[100], покрыла голову капюшоном и тихо спустилась по мраморным ступеням. За ней тенью следовала рабыня.

Новые думы полонили душу Ирины. Она представила себя за свершением апостольской миссии, она видела перед собою Истока, жадно читающего Евангелие и с благодарностью глядящего ей в лицо, ибо она избавила его от тьмы идолопоклонства. Радостно вздымавшаяся грудь колыхала одежды, шумели мирты, шелестели темные вершины пиний, а Ирина, возбужденная и вдохновленная, бродила по светлым тропинкам. Сердце ее билось в сладостном волнении, душа беседовала с Истоком. Она расстегнула столу, капюшон упал с ее головы, волосы рассыпались по плечам, упали на лоб, и ветерок играл с ними. Ирина гуляла по саду, отдавшись чудесным мечтаниям.

Вдруг высокая фигура в светлом доспехе выступила из-за темного оливкового куста и преградила ей путь.

Ирина вздрогнула и закричала. Подбежавшая Кирила подхватила столу, соскользнувшую с плеч.

— Не бойся, Ирина! Это я, Исток, который любит тебя…

Ирина повернулась и хотела убежать. Но Исток нежно взял ее за руку и с мольбой в голосе сказал:

— Боги услыхали меня, не пренебрегай мною! Когда я узнал, что пойду во дворец с караулом, я пообещал принести жертву Деване, если хоть на мгновенье увижу твои глаза. И богиня услыхала меня и привела тебя ко мне. Ирина, боги радуются нашей любви!

Сердце стучало в груди Ирины, страх пропал, бежать ей уже не хотелось, неведомая сила влекла к Истоку. Она отняла у него руку, Кирила набросила столу, и девушка, озаренная сиянием луны, осталась стоять перед ним, высоким и могучим.

— Исток, я сегодня думала о тебе!

— Как я благодарен тебе, Ирина! Лишь за то, что ты однажды подумала обо мне, я готов отдать за тебя жизнь.

— В самом деле я думала о тебе. С первой встречи мне стало жаль тебя, Исток!

— Ты подобна богине; боги тоже сжалились над моей любовью!

— Иди за мной, Исток. Здесь в тени пиний есть каменная скамья… Я раскрою тебе великую истину. Кирила, останься со мной.

— За тобой, Ирина, я пойду и за море. Потому что без тебя я не могу и не хочу жить, без тебя я умру!

Они сели на мраморную скамью. Кирила опустилась у ног Ирины и внимательно озиралась вокруг. О чем они говорят, она не понимала, ибо не знала языка славинов.

— Мне стало жаль тебя, Исток!

— Боги тронули твое сердце, Ирина! — Он искал ее руки, спрятанные под столой.

— Исток, ты ошибаешься, веруя в идолов. Твои боги ложные, есть один бог, один бог, один Христос-спаситель.

Изумленный Исток чуть отодвинулся от Ирины и посмотрел в ее горящие глаза, на которые сквозь вершины пиний лился лунный свет.

— Ирина, если бы я сказал, что твои боги ложные, я оскорбил бы тебя. Ты сама знаешь, что наши боги лучше ваших. Боги, которые учат Управду убивать невинных людей, проливать кровь, боги вероломной царицы, не надо говорить об этих богах, Исток презирает их, как презирает тех, кто в них верует.

— Слушай, Исток, ты добр, ты справедлив, хотя твои боги и не истинны. Неужели Христос ложен только потому, что те, кто должен ему служить, не служат ему, кто должен следовать ему, ему не следуют?

— Не будем, Ирина, говорить о богах. Если ты скажешь: смотри, пиния над нами — божество, Исток поставит ей жертвенник и принесет жертву. Если ты скажешь: смотри, рыбка, плеснувшая в море, — богиня, Исток поверит тебе и выльет вино в море как дар! Не будем, Ирина, говорить о богах!

— Ты не веришь мне, Исток, но поверишь истине. Мы будем еще говорить о боге, и сердце твое наполнится радостью. А если ты не захочешь говорить об этом, Ирина не станет разговаривать, она будет думать о тебе и молиться Христу о тебе, но глаз моих ты не увидишь больше, Исток!

— Тогда говори, я буду слушать, твои слова для меня что голос соловья.

— Сегодня мы должны расстаться. Утром я пошлю тебе Евангелие. Ты читаешь и говоришь по-гречески. Ты узнаешь истину и обретешь любовь.

— Хорошо, Ирина, я тысячу раз готов прочесть то, чего касались твои руки. Я буду носить его на сердце под доспехом.

— Ты добр, Исток, и свет озарит твое сердце. Ты живешь у Эпафродита?

— У него, любимая.

— Его дом на берегу моря?

— Сады, как и здесь, играют с волнами.

— Когда ты прочтешь Евангелие, я приеду в полночь на лодке и растолкую его тебе.

— О боги, чем я одарю вас за вашу любовь ко мне!

Исток обнял дрожащую от возбуждения девушку. Она вырвалась из его объятий, но поцелуй уже горел на ее веках.

И тут Кирила коснулась столы Ирины.

— Светлейшая, рядом чья-то тень! Она спряталась за кустом!

Ирина побежала по тропинке к дому. Шум в зале нимф уже стих, пары искали уединения в садах.

Гости выходили, чтоб продолжить вакханалию под чистым небом.

Дрожа всем телом, вошла Ирина в комнату.

— Чья это была тень, Кирила? Говори! Ты плохо смотрела!

— Светлейшая госпожа, умереть мне на месте, если я хоть на секунду закрыла глаза. Но она появилась неожиданно, словно из земли выросла.

— Ты не узнала ее?

— Она походила на императрицу. Это ее место под пинией. Дай господи, чтоб я ошиблась!

— Дай-то господи! Понимает ли императрица язык славинов?

— Понимает, как и Управда. Выучилась ему на арене.

Ирина знаком велела ей удалиться. Потом повернулась к лику Христа на иконе и прошептала:

— Ты знаешь, что я чиста; я люблю его, но ведь и ты его любишь…

Утром Эпафродит получил письмо от евнуха Спиридиона.

«Усерднейший слуга сообщает твоей милости, что сегодня ночью опекаемый тобой центурион Исток разговаривал с придворной дамой Ириной в императорском саду. Их беседу слышала императрица. Я ничего не понял, ибо они говорили на языке варваров. Императрица поняла, и поэтому хмуро сегодня ее лицо. Пусть Исток тебе сам расскажет, о чем они говорили. Твоей светлости нижайший слуга Спиридион».

Рабу, принесшему письмо, Эпафродит дал мешочек золота для евнуха. На лицо торговца легла глубокая скорбь. Он перечитал письмо еще раз и пробормотал:

— К погибели своей идут. Обоих, проклятая, уничтожит!

Когда императрица Феодора проснулась после пиршества, солнечные лучи уже давно играли на волнах Пропонтиды. Лениво подняла она белые руки и опустила их на мягкий шелк. Звать никого не хотелось. Вспомнился вечер, потом ночь, отнявшая сон и растревожившая так, что она судорожно стискивала маленькими руками мягкие подушки. Она зажмуривала глаза, пытаясь уснуть. Но по-прежнему перед ее взором возникали две фигуры: Ирина и Исток, сидя на скамье, тесно прижавшись друг к другу, о чем-то шептались. Пышная пиния простирала над ними темные ветки, та самая пиния, которая должна была дивиться лишь роскошной красоте августы.

Снова и снова Феодора перебирала в памяти каждое слово, подслушанное ею в разговоре. Не спеша, тщательно взвешивала она фразу за фразой, пока вновь не окаменела, вспомнив, как Исток крепко обнял и поцеловал Ирину…

Стиснув маленький кулачок, она решительно погрозила потолку, на котором озорные амуры плели цветочные гирлянды.

— Не будешь ты ее больше целовать, варвар! Твой огонь не для монашка, твоя страсть распалит меня, императрицу, или ты сам превратишься в пепел…

Охваченная желанием, Феодора произнесла это вслух; потом приподнялась на постели, оперлась на локоть и снова устало погрузилась в перины. На лице ее появился страх. Словно она испугалась собственных слов. Она вспомнила о своем величии, вспомнила о троне и порфире, вспомнила о человеке, который в ослеплении страсти нашел ее среди отверженных, нарушил древние законы и царственной рукой властно начертал новые, чтоб она, уличная девка, могла вступить на престол. И по сей день он любил ее с той же страстью, бросал миллионы к ее ногам, и потребуй она головы самых лучших людей, он преподнес бы их ей. Он бодрствует ночи напролет, его лицо сохнет, волосы седеют от неисчислимых забот, она же проводит ночи в разгуле, и похоть гонит ее в объятия варвара. На мгновение она пришла в ужас и спрятала лицо в своих буйных волосах. Если бы на сердце она носила Евангелие, как на голове диадему, она встала бы и пошла к Управде, чтобы искренним поцелуем усладить часы его работы и стереть черные образы в своей душе. Но для нее евангелистом был Эпикур. И снова заговорила женская зависть, она раздула огонь, пылавший в крови и сердце ее народа: «Раз мне не суждено насладиться, то и Ирина не вкусит этого!»