Кони прошли шестой круг. Начали седьмой. Кто же победит? И тут зеленый возница ослабил вожжи. Свистнул длинный бич по спинам дивных каппадокийских жеребцов. Кони опустили головы к земле, пена брызнула во все стороны, и в мгновение ока они опередили коней голубых на целый корпус. И тогда стороны не выдержали.
— Бей, гони, стегай, вперед, вперед! — вопили, ликуя, сторонники зеленых.
— Отпусти поводья, подхлестни! Он нарочно не хочет, убейте его! Смерть ему! — стучали ногами сторонники голубых, угрожая готу.
А у того сильнее вздувались мускулы на руках, вожжи были натянуты, как струна, он свесился с колесницы, кони тащили его на вожжах, которыми он был обвязан вокруг пояса. Расстояние между каппадокийскими и арабскими скакунами увеличилось еще немного. Спина гота выгнулась в страшном усилии, кони несли, людям казалось, что вот-вот он сдаст, потеряет сознание, упадет под ноги лошадям и начнет безумный танец смерти. Заканчивался седьмой круг. Впереди еще один, последний.
Перед виражом гот нагнулся. Из уст голубых вырвался крик ужаса. Тысячи людей хватались за головы, рвали на себе волосы: все пропало! Зеленые, обезумев от восторга, бросали венки к колеснице:
— Победа, победа!
Но на самом повороте в руках гота блеснул нож. Он перерезал вожжи. Освобожденные кони ринулись вперед. Словно не касаясь земли, влетели они в вираж, задели колесницу зеленых и отбросили ее в сторону, вслед за этим впервые свистнул бич гота, мгновенье — второй, третий удар, и Феодора победила.
Воздух задрожал от воплей, взорвавшихся над ипподромом, заглушивших шум морского прибоя; солнце померкло от дождя цветов, которые полетели на арену в честь победительницы Феодоры, великой самодержицы.
Императрица улыбалась, припав к чаше торжества. Запели трубы, и глашатаи объявили час отдыха. На сей раз зрителей угощала сама императрица-победительница. Кафизма опустела, двор удалился во внутренние покои.
Асбад сопровождал Ирину.
— Мир еще не знал императрицы, подобной нашей!
— Ее всемогущество непобедимо!
— Ирина, твое лицо как заря! Ты любишь победителей?
— Я люблю героев! Мой отец был героем, жил и умер героем! И мой дядя герой! Крепость Топер[79] неприступна с тех пор, как он там!
— Ах, Ирина, твои слова звучат пророчески, а голос твой подобен арфе Давида[80]! Ты плоть от плоти нашей, дочь Византии! Ни одной капли варварской материнской крови нет в твоем прекрасном теле и в твоей душе!
— Род моей матери — род славных старейшин по ту сторону Дуная!
— И все-таки они варвары!
— Но братья во Христе.
— Христос не послал апостолов к варварам. Он озарил своим сиянием Рим.
— Однако он сказал: учите все народы!
— Оставим Евангелие, Ирина. Пусть спорят монахи. Ты любишь победу, Ирина… и победителей!
— Я люблю героев-победителей!
— А если Асбад победит всех лучников, Ирина, ты полюбишь его?
На мгновенье кровь бросилась девушке в лицо.
— Скажи, Ирина, полюбишь? Я упражнялся и постился, я рано уходил спать, — и все для того, чтоб меня венчал ипподром, наградил император, а все венки, всю награду и милость повелителя я положу к твоим ногам, Ирина. Скажи, ты полюбишь Асбада?
— Я буду любить героя-победителя.
Губы ее дрожали. Во дворце они расстались.
Юстиниан с Феодорой ушли во дворец слоновой кости. Когда они остались одни, коронованный деспот обнял свою жену, дочь сторожа медведей, блудницу Александрии, Дамаска и Константинополя, и со слезами на глазах прошептал:
— О всемогущая, победоносная, единственная, святейшая, самая дорогая и самая верная мне, своему повелителю.
— Юстиниан, я хочу, чтоб отныне все двери во дворце были открыты перед Эпафродитом, чтоб ты осчастливил его своей милостью. Это он подарил мне коней!
— Твое слово — закон. Быть по сему!
Феодора тут же послала на ипподром дворцового гонца вручить Эпафродиту перстень и пергамен с подписью Юстиниана. Возвратившись, гонец сообщил, что Эпафродит горстями рассыпает на арене золотые статеры, подбивая дерущуюся за золото толпу кричать: «Многая лета императрице!»
Пока во дворце подкреплялись, глашатаи оповещали, что владыка земли и моря приглашает все народы к состязанию в стрельбе из лука. Посреди спины поставили шест. На вершине его, привязанный серебряной цепочкой, сидел большой ястреб. Того, кто на полном скаку собьет ястреба, Управда обещал принять на службу в палатинскую гвардию и выдать большую награду. Лучники принесли победу Велисарию, поэтому да будет прославлен и вознагражден лук.
Эпафродит послал Мельхиора за Радованом и Истоком.
Он велел Истоку принять участие в состязаниях и поставил на него большие деньги. На скачках Эпафродит взял колоссальный куш, и новое пари было для него лишь забавой. Все ставили на Асбада, слывшего великолепным стрелком. А Эпафродит наперекор всем ставил на своего гостя Истока.
Радован уже напился. Он кричал, пел, не выпуская из рук кувшина с вином.
— Ты, сынок, камнем собьешь эту птицу, с завязанными глазами, ночью собьешь, сынок! Пей, Исток, пей, ты и пьяным собьешь ее!
Воины, собравшиеся под кафизмой, чтоб участвовать в состязаниях, весело хохотали. Исток не смеялся. Губы его горели, хотя он не притронулся к вину. Его увлек ипподром. Он видел Управду, видел Феодору, блеск, роскошь, толпы дикарей и изнеженных ромеев. Он думал о своей силе, думал о своем народе и других народах, которых заковывает в цепи этот город. Его охватывал стыд при мысли, что такие государи одерживают верх над народами, что ими повелевает такой изнеженный город. И он поклялся Перуном, что, если останется жив, Византии никогда не заковать в цепи свободных славинов.
Долго играли трубы, прежде чем им удалось заглушить гомон и крик на ипподроме. Юстиниан возвращался со своей свитой. Победительнице Феодоре он вручил белый платок, которым она должна была возвестить о начале состязания. В распоряжение лучников предоставили коней из императорских конюшен. Один за другим мчались воины мимо шеста, целясь в ястреба, стрелы пробивали пурпурный кров, птица продолжала неподвижным взглядом смотреть на стрелков и воинов. Ястреб вытягивал шею, взмахивал крыльями, иногда уклонялся от ловко пущенной стрелы и оставался невредимым.
Зрители смеялись, стрелков осыпали насмешками, над ними издевались, швыряли в них финики, апельсины, словом, забавлялись так, словно на арене уже были мимы.
— Последним! — снова передал Эпафродит Истоку через Мельхиора. — Исток пусть идет последним!
Ряды соревнующихся поредели. Многие отступились и ушли, особенно те, что были в роскошных доспехах палатинской гвардии. Испугались насмешек.
Только Асбад держался. Он изо всех сил старался сохранить спокойствие и думал об Ирине, которую любил страстно. Сегодня он преподнесет ей венок победителя. В это он верил твердо. Много раз смотрел он на кафизму, но Ирины не видел. Она сидела в укромном уголке, не смеялась, не смотрела на арену. Сердцем она была перед алтарем и молила Христа смилостивиться над ней и сделать так, чтоб Асбад не победил.
Осталось всего несколько человек. Больше Асбад не мог терпеть. Пора! Он взял три стрелы, лук и вскочил на объезженного им коня. Долгими неделями он упражнялся на нем.
Когда Асбад появился перед кафизмой, воцарилась тишина. На него и против него было поставлено много денег.
Он медленно проехал вдоль спины, раскланиваясь налево и направо, поклонился кафизме, еще раз тщетно поискал глазами Ирину и помчался. Полетела первая стрела — ястреб сердито заклекотал. Всадник сделал другой заезд — стрела прозвенела над самой головой ястреба, — ипподром бурно приветствовал успех. И в третий раз повернул Асбад коня. Сердце его колотилось, рука дрожала. Он собрал все силы, чтоб успокоиться. Губы его шептали имя Ирины. Снова натянулась и зазвенела тетива, стрела пошла точно, но в тот же миг ястреб, взмахнув крыльями, отскочил на длину цепочки, стрела коснулась лишь крыла и выбила из него перо, которое, кружась, медленно полетело на песок. И снова будто вихрь прошел по ипподрому. Зрители разделились на два лагеря: одни кричали, что Асбад попал, другие это оспаривали: он, мол, лишь вышиб перо, а ястреб сидит себе и сердито на него смотрит. Те, кто ставил на Асбада, считали, что они выиграли; те, кто ставил против, — отрицали его победу. Поднялся невообразимый шум, еще немного — и ипподром превратился бы в поле битвы, и кровь оросила бы землю, но тут вмешался Управда. Как судья и главный арбитр, он рассудил:
