В ожидании Абиатара грек прилег на воздушные шелковые подушки, и его тщедушное тело утонуло в мягком ложе. Мерцал светильник. Языки пламени, рожденные чистейшим маслом, тянулись высоко вверх и перегибались через края позолоченных чаш в форме граната. Хмуро и тревожно глядел Эпафродит на потолок. Сухими пальцами он барабанил себя по лбу, хладнокровно вынашивая планы отмщения. Когда он сталкивался с запутанным узлом и остроумным решением рассекал его, подобно тому как меч Александра рассекал узел фригийского царя Гордия, на губах его мелькала довольная улыбка.

Услышав тихие шаги и узнав Абиатара, Эпафродит не встал, чтобы встретить его.

— Мир тебе, Эпафродит! — приветствовал его удивленный Абиатар.

— Мир Христов да пребудет и с тобой, Абиатар!

— Ты призываешь меня в полночь, сам же лежишь, словно всласть поел и ждешь друга, чтоб перекинуться в кости!

— Если мы бросим кости, Абиатар, я предсказываю, что в выигрыше будешь ты!

Эпафродит поднялся.

— Присаживайся и сразу начнем!

— Клянусь Моисеем, я не понимаю тебя!

— Скоро поймешь и без Моисея и без талмуда, если только ты не оставил свой разум у прекрасной Сарры!

— Ты в хорошем настроении, Эпафродит! Я не обижаюсь!

— Послушай! Время идет!

Он повернул песочные часы.

— Заступает вторая полуночная стража. Я спешу! Ты молод, Абиатар, решителен, и я часто удивлялся таланту, с которым ты совершаешь сделки. Поэтому я уважаю тебя, поэтому-то и призвал тебя. Согласен ли ты купить у меня дом, пристань, сад, — короче, все, кроме меня самого. Я слишком старый товар, и тебе ни к чему!

Абиатар меньше бы изумился, услышь он, что Феодора уходит спасаться в пустынь. Желание Эпафродита продать лучший торговый дом в Константинополе было непостижимо.

— Не шути со мной, Эпафродит! Я работал до полуночи, устал, и мне жаль ночи и отдыха.

— Не трать попусту слов! Отвечай!

— Согласен!

— Вот купчая с ценами до мельчайших деталей. Прочти и подпиши, если ты согласен. Если нет, скажи сразу, я продам другому!

Бледное лицо гостя вспыхнуло, когда грек развернул перед ним большой свиток. Он углубился в цифры, глаза его взволнованно перебегали со строки на строку. Эпафродит не обращал на него внимания. Он погрузился в созерцание тонкой песчаной струйки в часах.

— Подписываю! — оживился Абиатар, прочитав свиток. — Но что с шелком? У тебя его немало, а в купчей ничего не указано.

— Под моей крышей нет ни клочка. Все продано.

— О-о-о! — поразился Абиатар.

— Ну, хорошо, подписывай. Но прежде поклянись мне предками, иерусалимскими храмами, могилой и прахом Авраамовым[107], что не обмолвишься ни словечком, пока я не исчезну.

— Говоришь загадками, Эпафродит.

— Клянись!

— Клянусь!

— Теперь подписывай! Но дату купчей, которую я не поставил, отодвинем на год назад!

Снова удивился Абиатар.

— Торопись, или я продам другому!

Абиатар расписался и поставил дату, которую просил Эпафродит. Тот, в свою очередь, поставил подпись, свернул свиток и отложил его в сторону. Потом вынул чистый папирус, положил его перед евреем и стал диктовать:

«Эпафродиту, пресветлому господину. Поскольку я намерен занять дом, который купил у тебя год назад, пожалуйста, прими меры, чтоб я мог через месяц поселиться в нем. Абиатар».

— Готово. Твое письмо я спрячу вместе с купчей. Когда ты получишь ее, отсчитывай деньги — и на следующее утро дом будет пуст. Но помни, ты поклялся молчать! Иди!

Абиатар оторопело стоял, ему хотелось еще что-то сказать, но грек махнул рукой, и он распрощался.

Сев в носилки, Абиатар потирал руки от радости, что отныне будет первым купцом в Константинополе. Но тут же он, правда, задумывался и с опаской бормотал про себя:

— Тайны, какие-то тайны!

Эпафродит тоже радовался. Повернувшись в сторону дворца, он поднял сухую руку и произнес:

— Приходи, августа, приходи за шелком! Возбуди против меня иск, чтоб забрать дом и мое золото! Понравились тебе мои сады, порезвиться в них захотелось. Ха, вероломная! Ты думала, что вы, самодержцы, забрали у нас, греков, и мудрость нашу! Есть еще кое-что в наших седых головах, хватит, чтоб разорвать твои сети, как паутину, проклятая!

Эпафродит разгорячился, его глаза полыхали огнем, он быстро скользил по гладкой мозаике.

«Я многим пожертвовал, — думал он, — тысячи золотых монет канули в море, я выбросил их, как гнилые плоды. Но у меня достаточно денег, чтобы прожить спокойно и без забот до самой старости, чтобы возлежать на коврах более прекрасных, чем у августы, чтобы услаждать взгляд более драгоценными произведениями искусства, чем те, что есть в Большом дворце. Да я пожертвовал бы и этим, я спал бы на голых досках, только бы умереть с уверенностью, что злобная змея побеждена. Я спас от нее шелка, сохранил дом, теперь речь идет об Ирине и Истоке и, конечно, обо мне самом. Для побега нужны хорошие кони, славинам понадобится оружие. За одну ночь мне этого не достать. Восемь дней, лишь восемь дней надо мне от судьбы, а потом я лягу и скажу: „Конец! Пусть приходит великий день, и вечная осень накроет меня. Теперь приходи! Эпафродит с радостью приветствует тебя!“»

Пока он обдумывал детали побега, на море засверкали первые лучи зари. Вдруг он услыхал во дворе какой-то шум.

— Исток вернулся!

Грек вышел навстречу юноше в перистиль, думая переговорить с ним о лошадях и оружии, которыми следует снабдить всех, кто вместе с ним пойдет через Гем.

Ступив на мраморный пол под тонкими коринфскими колоннами, он услыхал посреди двора громкий смех. Толпа рабов сгрудилась вокруг кого-то и весело хохотала. Сквозь смех слышались струны, хриплый голос пел озорную песнь.

Эпафродит разгневался. В такие минуты, когда решается его участь, рабы орут и веселятся. Быстрыми шагами он подошел к ним.

— Псы! — раздался его крик.

Люди склонились в ужасе, колени у всех подогнулись.

— Прости, господин, прости, смилуйся над нами! — в один голос умоляли они.

Над коленопреклоненной толпой в сером сумраке утра поднялась расплывчатая фигура в длинной одежде.

— Эпафродит, светлый господин, Радован приветствует тебя!

Мрачное лицо купца прояснилось, когда он увидал пошатывающегося Радована. Он ласково поздоровался с ним.

— Откуда ты, старик? Ни свет ни заря уже во дворе?

— Не понять тебе певца, ты почиваешь на своей постели и ужинаешь за своим столом; не понять тебе его. Осколком звезды падает он на землю. То на севере, то на юге. Вот что такое певец, господин!

— Почему ты не пришел вечером? Ведь сейчас стража не должна была отпирать ворота?

— Я пришел бы вечером, господин, наверняка бы пришел. Но изнемог от ужасной жажды. И тогда нашлись добрые люди и сказали мне: садись и пей с нами, сыграй и спой. И я сел и пил, играл и пел, так что у меня пальцы заболели, и струны расстроились, и горло мое потрескалось, как подошва на утомленной ноге. И тогда я сказал: хватит с тебя, Радован! Поднялся я от стола, ушел и прислонился к твоим воротам. Не стучал я в них, не барабанил, клянусь богами, я не делал этого. Но пришли твои люди, с носилками пришли, и Нумида узнал меня, окликнул, открыл ворота и привел меня во двор. Хорошие у тебя слуги, господин, прости их!

Грек махнул рукой, испуганные рабы встали.

— А сейчас я иду прямо к своему сыну Истоку. Важные у меня вести для него.

— Истока нет дома. Он в карауле.

— Его нет дома! Нечего сказать, хороший сын, отец приходит, а его нет дома! — устало проговорил Радован.

— Ты утомлен, Радован, тебе не грех отдохнуть. Нумида, проводи господина в его комнату. Когда ты проснешься, твой сын будет сидеть возле тебя.

— Быть по сему. Мудры твои слова. Отдых сейчас мне очень кстати. Пока я ездил на твоих золотых — хорошо ездилось, лучше быть не может. Да назад идти тяжеленько пришлось!

Радован оперся на Нумиду и пошатнулся.