— Радован, не глумись над Ириной! Замолчи!

Исток задрожал от волнения. В глазах его сверкали искры. Но Радован даже головы не повернул. Он потянулся к другой баклажке и, цедя вино, спокойно продолжал:

— Когда я рассказал Сваруну, что ты жив и пребываешь в роскоши и почете, твой опечаленный отец ожил, словно хлебнул вот этого вина. Потому что, когда я пришел к нему, он лежал в траве, свернувшись в клубок, и рыдал от горючей боли.

— Он болен? — быстро спросил Исток.

— Нет, не болен; опечален он, насмерть опечален раздорами между братьями. Возле стояли на коленях Велегост и Боян и утешали его. Они как раз возвратились с грустной вестью о том, что анты, вернее, их старейшины Волк и Виленец, не хотят мира.

Нахмурившись, воины с суровыми лицами слушали Радована.

— Волк и Виленец! Слепцы!

— Они обмануты, их натравил Тунюш!

— Откуда ты знаешь?

— Рассказал мне один старик ант, он не захотел проливать братскую кровь и бродит по лесу в одиночестве, словно хворый волк. Сварун добавил, что Тунюш был у него и подстрекал его к войне против Волка и Виленца, а Любиница поведала о том, как сватался к ней Тунюш, коровий хвост!

— Сватался к Любинице? Гунн Тунюш? Ты лжешь, Радован!

— Охотно солгал бы, Исток! На столе еще черепки валялись от чаши, что Тунюш в злобе разбил, когда я подходил. Любиница тряслась от страха, так он напугал ее, пес, кабан вонючий…

— Пусть только попадется мне! Не уйдет живым!

— А вот я его встретил, да он, увы, ушел от меня…

— А может, наоборот, Радован от него ушел, — пробормотал старый воин, но Радован, разумеется, не расслышал его слов.

— Я встретил его, когда он мчался из града, потому что Любиница сунула ему под нос головешку с очага вместо поцелуя. В долине я увидел его плащ и скорей в засаду. Погоди, думал я, отольются тебе слезы Радована. Он мчался галопом, хмурый, голова его, понурая и нечесаная, лежала на шее коня. Я дал обет богам и приготовился к прыжку. Тунюш был совсем близко, хоть хватай за плащ. Я — раз за пояс, о дьявол, нет ножа. Потерял. Только потому он и спасся от верной смерти, коровий хвост!

— Пей, Радован! Хорошо рассказываешь!

— Еще лучше бы я сделал, окажись у меня нож под рукой. А так хоть лютней его по голове бей. Да одна струна ее больше стоит, чем его тыква. Но ничего, мы еще встретимся и тогда…

Старик погрозил кулаком и снова потянулся к баклажке.

Воины захохотали. Радован стеганул их бешеным взглядом и повалился в высокую траву.

— Смейтесь, ничтожные люди! Вы еще меня не знаете!

Он потянул пустую торбу и положил ее себе под голову.

— Спать! — приказал Исток. — Сторожам у коней сменяться каждые два часа, чтоб сон не сморил. На рассвете пойдем через Гем!

Воины раскидали костер, чтобы он скорее погас. Через несколько мгновений все уже крепко спали.

Истоку тоже хотелось спать. Тело ломило от страшной усталости. Только теперь он почувствовал, как измучила его скачка. Он зажмурил глаза и с головой накрылся плащом. Тысячи мыслей проносились в его голове. Он охотно позабыл бы сейчас обо всем на свете, только б отдохнуть перед дальней дорогой. Но напрасно. Красивый плащ на нем благоухал нардом. Аромат этот наполнял его комнату в ту ночь, когда он встретился с Ириной. Его снова охватило очарование той ночи, когда он вел любимую из лодки в сад Эпафродита. Лежа, он видел во тьме под плащом ее синие глаза, чувствовал на щеках ее шелковые волосы. Душой и телом он был сейчас в лодке, в которой провожал ее назад во дворец. Над ними небо, в их сердцах — жгучее пламя, на устах — молчание, ибо слова растворились в океане счастья… А потом бой, бой за нее, нападение в саду, жуткое подземелье… И вот теперь она исчезла. Где ты, Ирина?

«Спасена», — сказал Эпафродит. Спасена? От Асбада? От Феодоры? Может быть, и от него тоже спасена… и не для него? Жизнь без Ирины для него смерти подобна, день без вечных раздумий о ней — глухая ночь, все победы — ненужные забавы, если он не может поднести ей свои лавры. Ирина, где ты? Тоскует ли без меня твое сердце?

«Клянусь Христом, ты скоро обнимешь ее!»

Это тоже сказал Эпафродит. Обниму? Когда? «Ибо ее хранит господь!» Смутным воспоминанием возникло в его голове Евангелие, которое подарила ему Ирина. Вспомнились слова, которые она сказала: «Верь истине, и Его любовь наполнит и твое сердце».

Исток почувствовал в сердце слабую надежду. Далеко на востоке занялась заря, тихий ветерок пронесся по верхушкам деревьев, наполняя его душу словами благодати: «И если чего попросите во имя Мое, я то сделаю».

Губы варвара зашевелились, они искали слова, в душе все кипело: «Только ее, Ирину, святую, чистую, мою единственную дай мне!»

Сладкий дурман смежил его отяжелевшие веки, сияние возникло в ночи, и Ирина протянула к нему руки с мольбой: «Приди, мой добрый, герой из героев!»

Звезды угасали в прохладном воздухе. Страж разбудил отряд. Быстро оседлали коней — отдохнув, они весело пофыркивали на лугу.

— Ничего не слыхали ночью? — спросил Исток.

— Ничего, магистр педитум, — отвечал старый воин, несший стражу последним.

— Топота конского не было?

— Шумела река, дорога была мертва!

— Поедим поскорей да в путь! Ночевать сегодня будем уже по ту сторону Гема, а там нам не страшна никакая погоня.

Затянутые ремнями воины ели стоя. Лишь доспех Радована по-прежнему валялся за кустом, где он оставил его вечером. Старик громко храпел.

— Радован! — Исток потряс его за плечо.

Певец вскрикнул, взмахнул обеими руками и выскочил из-под шерстяной попоны, которой был укрыт с головой.

Сидя на земле, он протирал глаза и испуганно смотрел на воинов.

— Нет его, дьявола! — выругался он по-гречески.

Все засмеялись.

— Кого нет?

— Тунюша! Душил я его, шею сжимал изо всех сил, а он ускользнул от меня, коровий хвост! Даже во сне нет отдыха человеку!

— Мы выступаем, отец! Собирайся поскорей и на коня!

Радован встал на четвереньки, потом, упираясь кулаками в землю, поднялся на ноги.

— Клянусь Мораной, я ног своих не чувствую!

Исток протянул ему полную баклажку.

— Если она меня не оживит, я ложусь снова, а вы езжайте своей дорогой!

Натощак глотал он крепкое греческое вино, пока не осушил баклажку. Потом обсосал мокрые усы, причмокнул и произнес:

— Да пребудут боги, Эпафродит, с тобою и твоим вином! И зачем ты покинул Константинополь? Я постарею от тоски, что больше не увижу тебя и твоего вина. А вообще-то оно еще есть у вас?

— Десять больших мехов, отец!

— Ну, тогда я иду с вами и покажу вам старый путь через Гем. А не будь у вас вина, лег бы сейчас на траву и уснул…

— …и поджидал бы Тунюша.

Эти слова принадлежали солдату, который, стоя перед стариком, держал его доспех наготове.

— Ну его, этот доспех! Кости мои его не выносят! Я не черепаха. Кровавые мозоли у меня от этой железной рубахи.

Исток велел привязать доспех к седлу, двое воинов помогли Радовану взобраться на коня.

Утренняя звезда еще сверкала на небе, а беглецы уже мчались по старой римской дороге, которая вела в Подунавье и к Черному морю. Дорога была заброшена и запущена. Вешние воды и морозы разворотили ее, воинам частенько приходилось спешиваться и проводить коней через трещины и провалы. Много раз своими плечами подпирали они коней и буквально перетаскивали их на себе. Благородные животные, привыкшие до сих пор к отличным, ровным дорогам, пугались опасного пути. Прошел целый день, пока, с огромными усилиями, славины достигли перевала. Несмотря на темноту Исток велел спускаться в долину. Путь стал получше. Однако ехать верхом все еще было невозможно. Воины вели коней под уздцы, сетуя, что не пошли по новому торговому пути. Если преследователи направились по хорошей дороге, они могли опередить их и подстеречь по ту сторону Гема.