Рядом с нашим хутором, на острове в лесном озере, сохранилась землянка такого отшельника, больше похожая на грязную берлогу. Дед говорил, что приходилось долго кормить его, паразита, пока однажды он не пришёл и не увидел, что тот сам пошёл кому-то на корм. Дед лишь сплюнул с облегчением, потому что отшельник огорода не держал и не собирался, рассчитывая кормиться с восхищённой паствы, но не срослось, никому он не был нужен. Дед захоронил обглоданные кости по всем правилам, а мы с Игорем иногда бегали туда по зиме, когда вся нечисть и медведи дрыхли, чтобы показать друг другу свою смелость.

— Ты знаешь, чадо, — прервал наше молчание отец Савва, в великом стеснении собравшись мне в чём-то похвастаться. Я слышал его эмоции, и поэтому здорово удивился, но вида не показал, чтобы не сбивать человека.

— Я ведь раньше совсем сил не имел, — в великом облегчении начал признаваться мне он. — Слаба была вера моя, как видно. Поэтому сюда и законопатили. Женат был, опять же. Здесь меня бесы одолевали спервоначалу здорово, гордыня особенно. Да и люди смотрели косо, чувствовали они моё к ним отношение. Но вот прошло пять, десять, двадцать лет, и стало мне здесь хорошо, и другой судьбы я себе не желаю. А на днях, когда я духом возмутился и решил пойти супротив, по совести, приключилось что-то. Лежу я, значит, себе в темноте, горюю и терзаюсь. А потом встал впотьмах выйти до ветру, и понимаю, что вижу, в темноте-то! Я в испуге знамение совершил, а след его вдруг явился на мне да и светится! Вот тут-то я всё и понял! И так мне стало хорошо, что упал я на колени да возблагодарил господа, который повёл меня по верному пути! И не потребовалось ему проводить меня через мучения великие или испытания, лишь двадцать лет вынужденно безгрешной жизни среди хороших людей наставили меня!

— Ух ты, — вот и все, что я смог сказать по этому поводу, но отец Савва не обиделся. Он размашисто наложил на себя знак Единого, который действительно оставил на нем едва светящийся след, и улыбнулся мне.

— Ничего я теперь не боюсь, — рубанул он воздух ладонью. — По совести жить буду! Ты хоть представляешь, чадо, какое это для меня, истинно верующего человека, облегчение? И никого обличать я не собираюсь, и наводить в селе строгие порядки тоже. Тут на сельчанах и без этих порядков грехов меньше, а святости больше, чем на моих братьях по вере, уж я-то теперь это вижу очень ясно! Им бы о душе своей позаботиться, а не в интригах мерзких участвовать!

— Понятно, — пробормотал я, немного ошеломленный таким напором и такими яркими чувствами. — Просветление, значит, тебя посетило, святой отец. В этом, значит, всё дело…

— Не только! — развернулся он ко мне всем телом, и я увидел, что он действительно немного светится от счастья и от облегчения. — Увидел я, что в тех двух монахах нет почтения эльфам, лишь только злоба великая, наведённая извне! Внушили им, понимаешь, что благодарность к неверующим, да ещё и магам, да ещё и эльфам — это такая собачья болезнь, не больше! Кончилась Лютая Зима, настало наше время! А кто людей кормил тогда, кто их лечил, вот как она сегодня лечила? Наша-то сила для этого не подходит почему-то, совсем не подходит!

— Хорошо, хорошо, — я поднял руки перед собой, останавливая разошедшегося попа. — На эту тему завтра с пресветлой Лаириэн поговоришь, скажешь ей своё персональное мерси. Меня больше факты интересуют, к чему нам конкретно готовиться? В селе безопасно, а дальше?

— В селе безопасно, — кивнул мне немного остывший и подобравшийся отец Савва. — То есть так безопасно, что если кто чего супротив вас помыслит, то лучше бы ему и не рождаться, поганцу. Но люди разные есть, понимаешь? По верхам-то я настроения чую, да и ты, да и пресветлая Лаириэн тоже. Но в душу каждому не заглянешь, верно? Слишком сложно это, да и уж очень глубокая она. Глупо думать, что если ты чуешь настроение, то ты понимаешь душу человека. Но знаю точно, что есть тут глаза у них и помимо моих. Если я не дам сигнал, кто-то другой это сделает, не сомневайся.

Отец Савва сокрушенно развёл руками, как бы извиняясь передо мной в несовершенстве мира, и замолчал.

— И это значит, — я чуть поторопил умолкнувшего попа, так некстати задумавшегося о том, как бы ему отделить козлищ от агнцев во вверенном его попечению селе.

— И это значит, — вновь подпрыгнул он и заторопился, стремясь вывалить на меня все плохие новости разом. — Что ждут вас! На подходе к Медвежьему озеру ждут, там, где пресветлая Лаириэн местожительство имеет. Что хотят, не знаю, но настроены очень решительно и очень спокойно, вот чего меня удивило! Есть у них какой-то козырь в рукаве против нее, есть. И благословение от одного из иерархов получено, в этом не сомневайся!

— То есть, не сами затеяли, — сообразил я. — Политическая воля, стало быть, присутствует.

— Воистину присутствует, — сокрушенно согласился со мной отец Савва. — А теперь иди. Не ровён час, хватятся тебя, пересчитают всех кумушек по головам, да заподозрят неладное. Завтра-послезавтра постараемся поговорить, а если нет, то всё, что знал, я тебе сказал.

— Пойду, — я поднялся со стула и потянулся к Арчи, чтобы обновить на себе его магию незаметности. Арчи моментом откликнулся, он был наготове, а я пожал попу руку и повторил: — Пора мне.

— Да иди уже, — подтолкнул меня отец Савва к выходу. — А я молиться буду. За нас грешных, да за них, идиотов, ибо не ведают, чего творят, упыри болотные.

Я ещё раз кивнул ему с видом заговорщика и вышел в тёмный двор, по пути проверяя, нет ли кого в кустах и не ищет ли меня кто.

Но как оказалось, никто меня особо не хватился, хотя незамеченным моё пятнадцатиминутное отсутствие не прошло. На вялое любопытство Семёныча удалось отговориться тем, что присел во дворах на лавочку перекурить, до того у вас тут хорошо да воздух какой свежий, и чуть не заснул. Задремал было, да девки визжат, как тут заснёшь?

— Воздух у нас ого какой! — завозился за столом уже крепко поддатый, но не сдающийся староста. — Хоть ножом его режь да ешь, до того свежий. А девки ещё лучше! Одним глазом спи-отдыхай, а другим посматривай-выбирай!

Праздник вполне уже шёл по накатанной колее, и моего участия в нём, по большому счёту, не требовалось. Антоха царил на танцполе, обзаведясь несколькими адептами и адептками, старательно копировавшими его движения, и останавливаться не собирался.

Компания Арчи здорово разрослась, пополнившись молодыми мужиками и девушками, и было им очень весело. Они играли в какую-то древнюю эльфийскую игру на поцелуи, но было у меня ощущение, что Арчи придумал ее вот только что.

Далин тоже не терялся, у них там о чём-то жарко спорили, мерялись ножами, громко пели военные песни и ещё боролись на руках. Несколько человек уже выпали в осадок и были заботливо разложены по дальним лавкам лицом вниз, но гном только начинал своё основательное веселье.

— Устал я чего-то, — пришлось мне признаться старосте, чтобы попытаться уйти спать. Настроение было совсем не праздничным, чёрт бы побрал этого отца Савву с его неожиданными просветлениями и откровениями. А люди за столом были достаточно опытными, я мог и не пытаться их обмануть своим натужным весельем. Слабоват я был против них в своём жалком лицемерии, и лучше мне было уйти. — За штурвалом весь день, в отличие от этих обалдуев. С устатку выпил, и сил нет никаких, спать хочется. Не взыщите, мужики.

— Да чего там! — шумно раздалось со всех концов стола, сочувственно и вразнобой. — Даже не думай, с устатку-то оно конечно, всякого свалит. Уж мы-то это как раз хорошо понимаем!

Староста оглянулся, поманил к себе пальцем девчонку, судя по чертам лица, свою сродственницу, и меня принялись собирать в путь. Пришлось выпить на ход ноги полную в этот раз до краёв стопку, сказать обществу несколько благодарственных слов и еле-еле, содрогаясь, отговориться от второй. В здоровую миску девчонка ловко накидала мясных и легких закусок, сунула туда солёный огурец и немного квашеной капусты, и положила сверху два ломтя чёрного хлеба. Всё это она взяла с собой, а мне сунула кувшин литра на два с клюквенным морсом и пустой стакан.