— Рассказывай, — наконец устало привалилась она рядом со мной на табурет, и я начал. Мне пришлось начать с самого начала, вспоминая все в малейших подробностях и не упуская при этом ни одной мелочи. К такой манере приучила нас сама Лара, ей не нужны были мои выводы и домыслы, ей нужен был подробный пересказ в мелких деталях, а выводы она и сама делать умела, получше нашего.

Поэтому я, напрягаясь и вспоминая все до последних мелочей, до последнего слова и ощущения, трепал языком без умолку и заткнулся только минут через пятнадцать.

— Светится, говоришь? — рассеянно спросила она, но было заметно, что неожиданное просветление отца Саввы интересовало ее меньше всего. — Это забавно, слушай. Надо пойти посмотреть.

Я лишь пожал плечами и перевел взгляд на подельников. Далин был мрачнее тучи, гномы и церковь традиционно не ладили между собой, а вот Арчи с холодной усмешечкой уставился сквозь меня вдаль, постукивая при этом по столу пальцами.

— Чего-то я Новониколаевск вспомнил, — маг наконец очнулся и заговорил со мной, потирая ладонью шею. — Ошейничек тот, повышенной святости, отца Александра и прочее. К чему бы это?

— Так, — резко встала с места Лара и пошла в свою каюту, на ходу начав раздавать указивки. — Вы двое, занимаетесь домовыми и колдуном, я уже все знаю. Постарайтесь всю деревню приволочь, пусть это будет им вместо цирка. Ты, Далин, дуй на кузню и требуй продолжения банкета, понял? Оттяните на себя народ по максимуму, хорошо? Мне надо понять, кто ещё, кроме попа, в деле, а так будет легче. Вычислить надо голубчика, потому что сведений от отца Саввы очень мало, надо ещё. А если их двое-трое будет, совсем хорошо.

Не успели мы подняться с мест, как эльфийка уже выскочила в коридор при полном параде. Я попытался её рассмотреть, но тут как будто соринка попала мне в глаз, я заморгал, Арчи с Далином тоже, а когда проморгались, никого в коридоре и не было.

— Я-то, конечно, пойду, — озадаченно произнес Далин, протирая отведенные ему глаза и безуспешно пытаясь высмотреть эльфийку хотя бы на лётном поле, через открытую дверь. — И банкет продолжу, но там же мёртвые все. Половина так вообще с вечера в осадок выпала, а остальные утром вот, я даже поспал немного, потому что один остался. С кем продолжать-то? Да и время не то, еще даже обед не наступил.

— Не прикидывайся, гноме, — Арчи выволакивал из своих ящичков и ухоронок амулеты и обереги, рассовывал по карманам рунные пластинки и какие-то пузырьки, в общем, готовился всерьёз. — А то я ваших подгорных пиров не видел, которые от трех до семи дней. Там у вас вообще на время внимание не обращают. И как я тогда выжил только…

— Под Горой солнца нет, — немного смущенно объяснил ему гном. — Когда пир, часы отбирают у приглашенных, и старейшина объявляет, допустим: «Ужин шестьдесят четыре славных часа по такой-то причине!» И это не просто так, это уважение поводу и празднику, или герою, в честь которого всё это затеяли, вы же в курсе.

Мы с Арчи переглянулись и заулыбались, потому что эту особенность гномских праздников знали очень хорошо, доводилось присутствовать. Гномы очень любили детальную иерархию во всем, и с удовольствием чтили свои строгие традиции.

Вот допустим, объяснял мне как-то Далин с большой неохотой, выплавили гномы особо удачную марку стали, над которой долго бились — надо же это дело как-то отметить, правильно? Вот и затевают праздник всем родом, и зовут на него почётных гостей из других родов. А почётный гость у гномов — это такой сморчок замшелый, славный прежними делами, но сейчас вполне можно три-пять дней обойтись и без него, и ничего, работа не встанет.

И допустим, вникали мы с Арчи в эти гномьи заморочки со сдавленным смехом, другой род тоже что-то сделал славного, но пожиже и пониже. Но деяние это тоже пира достойно. Как в таком случае быть? И тогда был найден очень простой и всех устроивший выход из положения — ранжирование пиров по часам.

Выплавка новой, до этого не получавшейся и очень удачной марки стали — семьдесят два часа, не меньше. Станок или генератор добили, над которыми могли и год возиться — ну, тут двадцать четыре или двадцать шесть часов, не больше. Поторговали удачно — квасьте в свое удовольствие часов восемь, хватит вам и этого.

Перед любым пиром сходились старейшины ближайших родов, и выясняли его статус в часах. Дело это было очень серьёзное, они трясли бородами, указывали на прецеденты, ругались и дрались, но обычно приходили к общему знаменателю, к удовольствию или неудовольствию всех причастных.

Вот так и родился этот знаменитый гномский выкрик перед началом любого подгорного пира, и надо сказать, что гордились виновники этих торжеств объявленными часами больше, чем княжескими орденами и медалями. Высшим шиком считалось у них в разговоре как-нибудь невзначай обронить, что дескать, вот не любит стоящий перед тобой гном пиров, от работы они здорово отвлекают, а потому еле он вытерпел назначенные в его честь шестьдесят четыре, а то и семьдесят два часа.

В таких случаях считалось приличным поддержать такого гнома, и осудить вместе с ним долгие пиры, но делать это следовало чрезвычайно почтительно, и даже с придыханием, потому что все всё понимали.

Далин наш такой чести ещё ни разу не удостаивался, тут нужен был настоящий подвиг, без дураков, но опыт по таким пирам имел, поэтому я не позавидовал сельскому кузнецу и остальным мужикам.

— Ладно уж, — махнул рукой на нас гном, вытащил из ящика авоську и принялся складывать в нее из буфета бутылки с гномским самогоном, который мы с Арчи стали бы пить только под угрозой немедленного расстрела. — На что не пойдешь ради экипажа. Мало будет, ещё схожу.

Набрав литров десять, он перетянул ремень, пригладился и причесался, и твёрдым шагом, как на работу, вышел на лётное поле вслед за Ларой.

— Звездец мужикам, — озабоченно глядя ему вслед, скривился Арчи. — Он сейчас их по всему селу отлавливать будет, ватагу собирать со стаканом наперевес, и попробуй откажи! А кто будет возмущаться или отлынивать, тому штрафная! А мне потом их лечи!

Меня невольно передернуло, как только я представил себе штрафную чарку с гномским самогоном, и я тут же постарался выкинуть этот отвратительный образ из головы.

— Их проблемы, — не стал я сочувствовать сельским мужикам. — А у нас своё дело, не забыл?

— Будет вам цирк, — пробормотал Арчи, уже выходя на поле и запечатывая за мной дверь. — Почтенная публика останется довольна, или я не я буду, вот увидишь.

Фома Егорыч при нашем появлении встал с со своей колоды, и с интересом уставился на меня, ожидая чего-то. Мы, в свою очередь, уставились на кипу хорошо выделанной бересты с какими-то детскими рисунками, аккуратно уложенную на колоде, и закреплённую сверху тяжёлой палочкой, чтобы не сдуло ветром невзначай.

— Подкинешь силы, паря? — спросил меня колдун. — Да можно начинать.

— Подкинем, — взял в свои руки инициативу Арчи, беззастенчиво оттирая меня на второй план. — Без проблем. Объясни только сначала, что к чему. И очень интересно мне узнать, что это за берестяные грамоты у тебя тут такие.

— Хорошо, — вздохнул колдун, — слушайте.

И тут мы и все собравшиеся узнали, что это не просто клочки бересты с рисунками, это прямо ордера на заселение.

— Домовые грамоте не обучены, но обезьянничать мастера, и про учет знают, — поднял одну из них Фома Егорыч. — Видишь, береза нарисована? Это означает — Березины, не иначе. Веник банный под ней нарисован — значит банника у них нет, путешественника чёртова. И овца явственно угадывается — значит овинник тоже усвистал. Или коза, чёрт ее разберёт. А домовой есть, дом не нарисован, но приходится ему вкалывать и за себя, и за тех парней. Все просто. И слеза нарисована — плачет, значит, изнемогает.

— Батюшки, — тут же ахнула какая-то баба из и схватилась за щёки. — Это же мы Березины, это же у нас не все дома! А чего делать-то теперь?