Выслушав Валеру, я вызвал доктора, Герману приказал со склада добавить к собранным гостинцам коробку конфет, две банки сгущенки и батон колбасы.

Доктора я попросил:

«Возьмите мою машину — и с Валерием Ивановичем съездите в детдом, это полтора километра отсюда. Осмотрите его больную сестру, дайте ей необходимое лекарство. Вернетесь — доложите мне. Валерий Иванович, вам хватит увольнения до обеда? После обеда зайдете ко мне. При встрече с сестрой не перекормите ее, пусть кушает помаленьку». Глядя на меня влажными глазами, Валера прошептал: «Спасибо, Юрий Васильевич».

На прощанье я посоветовал ему:

«Валерий Иванович, дня через два вы получите положенные вам тридцать марок. Это плата за службу у нас. Я прошу вас тратить эти деньги на покупку продуктов для сестрички. А у друзей берите поменьше гостинцев, да и себя не обделяйте. Вам всем надо подкрепляться».

Эта встреча с ребятами и с Вихоревым в столовой растрогала меня до глубины души — поражала взаимная забота о товарище и его больной сестричке. Я почувствовал глубокую спаянность и взаимную поддержку в этом голодающем детдомовском коллективе и невольно проникся уважением к воспитателям, несущим свой тяжелый крест в это смутное, голодное время.

Еще не успели угаснуть впечатления от встречи в столовой, как через день у меня состоялась еще одна необычная встреча.

После обеда, к вечеру, я и Фролов находились в канцелярии, просматривая анкеты, заполненные на новых ребят, набранных по приказу немецкого командования из окрестных деревень. Неожиданно позвонили из проходной и попросили прийти офицеру встретиться с тремя женщинами. Я послал Фролова, чтобы узнать, чего они хотят. Через полчаса Фролов привел и представил мне трех работниц детдома: Марию Ивановну Парфенову — воспитательницу, Татьяну Федоровну Осипову — портниху и Ирину Филимоновну Мазурову — уборщицу.

«Господин офицер…» — смиренно обратились они ко мне.

Я прервал их и попросил называть меня по имени и отчеству — Юрий Васильевич. Моя просьба, сказанная по-русски, несколько сняла напряжение и скованность женщин.

«Уважаемый Юрий Васильевич, — заговорили они бодрее. — Наших сыночков мобилизовали и в спешке увели. Мы даже не успели напутствовать их. Вы, как видно, русский человек, и поймете наши материнские сердца и нашу тревогу за судьбу сыновей. Разрешите нам попрощаться с ними и напутствовать. Чтобы наши дети были наставлены родительской духовной верой и не заглушали голоса собственной совести».

А портниха Татьяна Федоровна, как бы обосновывая общую просьбу, добавила:

«В тяжелую годину войны человеку без хлеба насущного не обойтись, а без веры, без хлеба духовного, человек погибает».

Выслушав просьбу матерей, я приказал Фролову привести их сыновей. Вскоре в кабинет вошли трое подростков, одетых в слишком просторную, не по росту, красноармейскую форму. Все были примерно одного роста и возраста, но различались цветом волос. У Мазурова из-под пилотки торчали длинные светлые волосы, у Парфенова — черные вьющиеся, а у Осипова — рыжие. Поздоровавшись, они приблизились к матерям и молча стали обнимать их. Затем Мария Ивановна, на правах старшей, развязала сумочку и выложила оттуда дары детдомовского огорода: редиску, лук, клубнику.

«Поешьте, небось, голодные», — сказала она. Ребята дружно хором отвечали: «Нет, нас здесь кормят на убой, много и сытно. А овощи мы возьмем с собой, других угостить. Вы лучше расскажите, какие новости в детдоме?» — попросили ребята.

И тут пошел чисто семейный диалог. Чтобы не мешать и не смущать гостей, мы с Фроловым на время вышли из кабинета.

Через полчаса мы возвратились и застали семейный спор. Матери упрашивали сыновей повесить на шею принесенные ими нательные крестики и взять письменные молитвы «На сохранение жизни воина». Ребята отказывались. Уговаривая их, матери ссылались на извечно народные обычаи. «Вспомните, — говорили они, — когда ваши отцы уходили на войну, они обязательно надевали крестики, сынки, вы же крещеные люди, как же на войне без Христа и без креста будете беречь себя и свою честь. Возьмите, наденьте, и мы здесь покойнее себя почувствуем».

Слушая этот семейный разговор, я пожалел матерей и решил хоть немного успокоить их. Расстегнув ворот мундира, я достал свой нательный крестик и, обращаясь к ребятам, сказал: «Этот крестик и такую же молитву мне вручила моя мать. С ними я переживаю уже третью войну. И жив-здоров, потому что бережно ношу и храню их как память о матери и как веру в сохранение своей жизни».

Уставившись на меня вопросительно-недоуменными глазами, ребята молча стояли пораженные моими словами. «Вы уже не маленькие дети и можете сами решать, но я бы на вашем месте уважил просьбу матерей, если они дороги для вас», — добавил я, застегивая мундир.

Ребята зашевелились и, расстегнув гимнастерки, сняли пионерские галстуки и передали их в руки матерям. Затем, взяв у них листочки с молитвами положили их в карманы, а крестики бережно повесили себе на шею.

Матери оживились, стали благодарить меня и, прощаясь, просили передать Валере Вихореву, что его сестренка стала поправляться. «А вам, Юрий Васильевич, и доктору спасибо за помощь!» Словом, матери и ребята, как и я с Фроловым, ушли успокоенные.

Проводив гостей, мы с Фроловым направились к Больцу попрощаться, поскольку, согласно плану, он уезжал на родину, в Кассель, где должен был подготовить в своем охотничьем поместье под Гемфуртом общежитие и классы для размещения и обучения подростков. Больц уже был готов к отъезду и в оставшееся время предложил осмотреть новое место размещения ребят — отдельную большую армейскую палатку, где обустраивались на ночлег все тридцать подростков, набранных в детском доме и в деревнях, расположенных недалеко от лагеря МТС. Все делалось по приказу штаба абверкоманды, чтобы изолировать подростков от взрослых добровольцев и их «негативного идеологического влияния».

Под руководством Шимика ребята работали дружно и сноровисто, расставляя солдатские койки и застилая их постельными принадлежностями. Глядя на них, Больц заметил, что подростки явно из крестьянских семей — выглядят физически покрепче и упитаннее детдомовских ребят.

«Значит, я не ошибся в отборе, — довольно заметил Больц. — Но ничего, теперь мы их хорошо подкормим и начнем дрессировку, а продолжать ее будем в Гемфурте, где я приготовлю все необходимое».

Если Больц видел в подростках лишь материал для дрессировки будущих диверсантов, то у меня возникали иные, щемящие сердце мысли. Все это были мои соотечественники, нуждающиеся прежде всего в воспитании, в обучении души, чтобы со временем стать воинами, мужьями, отцами. Пока же они находились в детстве, хотя неведомо для себя уже перешагнули эту счастливую пору Вобрав в себя все горе и нужду военной жизни, они неожиданно для себя повзрослели. Да, я видел перед собой разные лица, разные прически, непохожие характеры, но было что-то такое, что их уже объединяло, роднило и делало похожими друг на друга. Социально их всех объединяло, как мне казалось, одно: тот излом возраста, при котором рождается личность, человек, стремящийся стать взрослым. Но в отличие от нормального, мирного времени, этот излом происходил в условиях военного страха, голода и рабского унижения. Но, несмотря на все это, в них уже угадывалась несгибаемость воли и высокое чувство верности Родине.

Я старался устраниться от мысли, что все это обман и что конечной целью «Буссарда» было лишь одно: использовать подростков в диверсионных операциях. Теперь меня волновала другая мысль. — как, тонко маскируя свои взгляды, сохранить и укрепить в этих подростках духовную несгибаемость, и в то же время, сделать пребывание ребят в лагере не горестно-тягостным, а разнообразно-интересным и даже полезным. А делать это было непросто. Трудность заключалась в том, что при даже всей своей возрастной общности и одинаковом восприятии ужасов войны все тридцать подростков, искусственно собранных в команду, по интеллекту, уровню развития, характеру и поведению были совершенно разными людьми. Среди них были мальчишки открытые, душа нараспашку, и замкнутые, внушаемые, импульсивные и уже не верящие никому, очерствевшие и ранимые, сдержанные и открытые, жестокие и милосердные, нежные и грубые, мудрые и легкомысленные, мужественно-храбрые и робко-трусливые, ленивые и энергичные.