Через четверо суток Больц решил, что ребята уже достаточно прониклись немецким духом и пора продолжить дрессировку их на занятиях. Для этого мы все пригородным поездом доехали до Гемфурта, а оттуда автобусом до загородной охотничьей резиденции Больца. Двухэтажная вилла («школа Вальдек») располагалась в лесу, на берегу большого озера и была огорожена высоким из стальной сетки забором.

На первом этаже в трех комнатах разместили ребят, здесь же находились столовая и кухня. На веранде были расставлены столы и скамейки для занятий.

На втором этаже в пяти небольших уютных комнатках поселились по двое сотрудники-преподаватели «Буссарда».

Мне достались отдельные уютные покои Больца, сплошь увешанные охотничьими трофеями. Представляя мне свои владения, Больц хвастливо сообщал их историю. А затем, достав бутылку коньяка и разлив его по рюмкам, предложил выпить за приезд и обсудить программу подготовки подростков к операции.

«Пока, Юра, все идет по задуманному плану, — с подъемом начал Больц. — Операция начнется 28 или 29 августа, с аэродрома Орши, — так настаивает штаб 9-й армии и сам Модель. Ты должен закончить подготовку пацанов 25 августа и поездом привезти их в Оршу к 27 или 28-му — это крайний срок. После отпуска я заранее выеду в Оршу и организую там все, что надо для операции, вплоть до экипировки, средств подрыва паровозов и заявок на парашюты и три самолета. Переброску через линию фронта, маршруты и районы десантирования ребят будут определять офицеры разведотдела штаба 9-й армии и группы армий «Центр».

Они все еще как-то надеются задержать русских, которые перешли в наступление под Курском, Орлом и Брянском.

Программу обучения ребят ты знаешь, Шимик и Фролов возглавят тренировку прыжков с парашютом на Кассельском аэродроме. После тренировочных прыжков ребятам можно будет объявить о характере предстоящего задания и постепенно готовить их психологически, разжигая у них романтику любознательности. Не скупитесь на обещания благ и наград, старайтесь соблюдать режим секретности, дисциплину и наш традиционный немецкий порядок. Тем более что из Абвера наверняка пришлют проверяющих. Тебе, конечно, трудно будет улавливать настроение ребят, старайся это делать через Фролова, Шимика, братьев Бойко и особенно Таболина, у которого более близкие отношения с пацанами. И последнее, — я тебе оставлю денег на специальное угощение. Перед отъездом в Оршу устрой ребятам прощальный банкет со шнапсом и хорошей закуской. Пусть у них отложится в памяти приятное воспоминание о Германии. Неделю я еще пробуду в Касселе, телефон у тебя есть, при необходимости звони или приезжай, машину я пришлю. Будете уезжать, приведите все в порядок для приема и размещения в сентябре второй партии подростков».

Допив коньяк, Больц уехал, а я остался с ребятами и со своими грустно-тоскливыми мыслями и воспоминаниями о Наталье Васильевне.

Начались занятия по строевой подготовке, топографии, подрывному делу. Многое ребятам было уже знакомо, привычно и не представляло для них никакого интереса. Развлекала их, пожалуй, лишь игра, проводимая Табо-линым в лесу под условным названием «скрытный переход линии фронта». Таболин делил ребят на две группы. Одну группу выставлял в засаду постами, а другой приказывал незаметно просачиваться сквозь посты. Затем группы менялись. В конце подводились итоги. Искусных бойцов-разведчиков и отличившиеся группы поощряли.

Но и эта игра вскоре наскучила пацанам. Надо было придумывать какое-то новое развлечение. В этом я убедился, когда ко мне по поручению ребят обратился Паша Романович.

«Господин обер-лейтенант, — сказал он, — ребятам надоели сказки, которые я им рассказываю на ночь. Они хотят попеть, послушать гармонь, а гармони нет. Так вот они сложились, собрали 300 марок и послали к вам с просьбой купить гармонь».

«Молодцы ребята, — подумал я, — это неплохая задумка, только где тут в лесу купишь гармонь. Придется ехать в город».

Через два дня я взял с собой Романовича и мы поехали в Кассель. Обошли все магазины, русских гармоней не было, единственный русский трофейный баян был побит осколками и хрипел, видимо, так же, как его раненый хозяин. Тогда мы стали присматриваться к аккордеонам, которых было полно в магазинах, Паша заявил, что такой инструмент он никогда не держал в руках. Но я упросил его попробовать попиликать. И к моему удивлению да и удивлению хозяина магазина Паша, талантливый белорус, заиграл так, что хозяин магазина захлопал в ладоши. Правда, заломил такую сумму, что мне пришлось доплачивать из своего кармана.

Всю дорогу Паша осваивал аккордеон и, когда мы въехали в расположение поместья, рванул какой-то советский бравурный марш, да так лихо и громко, что сбежалась вся ребятня. Жизнь пошла веселей, ребята пели даже партизанские песни, а строевые занятия, купание в озере и стирка белья — все проходило под аккомпанемент музыки.

И только после происшествия во время тренировочных прыжков с парашютом, когда у Лени Гаврикова не раскрылся парашют и он, упав на дерево, сломал ногу и повредил позвоночник, ребята притихли, закручинились и стали задумчивыми и более молчаливыми. Гаврикова я отвез в военный госпиталь и с ребятами навещал его каждую неделю.

Фролов, который в прошлом был в Красной армии инструктором парашютного дела, а сейчас готовил мальчишек к прыжкам, доложил мне, что его вины здесь нет. Все ребята освоили инструктаж, парашюты были подогнаны, правильно надеты и раскрывались автоматически на высоте 800 метров. На парашюте Гаврикова не сработала автоматика. Почему? Сейчас в мастерской аэродрома разбираются. Тем не менее, подозрение в отношении Фролова у меня возникло после того, как мой земляк Пучков и Парфенов сообщили мне, что накануне прыжков Фролов и Шимик с руганью избили Гаврикова за то, что Леня обвинил их в том, что они по пьянке съели колбасу, которой не хватило ребятам на ужин.

«Фролов мог отомстить Гаврикову, подстроив его гибель, — уверяли меня ребята. — Он человек коварный».

Так это или иначе, но установить истину мне не удалось. Я и ребята были огорчены. Но ребята огорчились не только происшествием с Гавриковым, а и сообщением Шимика и Фролова о том, что умение прыгать с парашютом им нужно для выполнения задания, так как их готовят для заброски в тыл Красной армии для совершения диверсий. Когда ребята обратились ко мне, то я подтвердил это решение немцев. Они восприняли сообщение молча, каждый по-своему осмысливая его. Вскоре я узнал коллективную реакцию ребят на эту новость. Неожиданно ребята разделились на две группы, между которыми шли разговоры, споры, а иногда возникали драки. Одна группа, куда входили детдомовцы, единогласно и твердо заявила, что задания немцев выполнять не намерены, несмотря ни на какие угрозы, хотя внешне для маскировки и будут соглашаться.

Другая группа — это ребята, набранные в окрестных от лагеря МТС деревнях, где у них остались родные, в основном матери и какое-то хозяйство. Боясь репрессий в отношении родных, эти мальчишки хоть и колебались, но считали, что задание надо выполнять, иначе немцы расстреляют матерей и порушат подворье.

Переговоры, дискуссии переходили в споры, а когда агитация не помогала, детдомовцы пускали в ход кулаки. В это противоборство я пока не вмешивался, так как оно проходило скрытно. А драки разнимал Таболин. Докладывая мне об этих разногласиях ребят, Таболин рассказал, что детдомовцы превосходят деревенских в своих более убедительных аргументах, доказывая, например, что после переброски в тыл Красной армии каждый окажется хозяином своего положения и абсолютно недосягаемым для немцев. А что касается угроз и репрессий по отношению к родителям, то к этому времени все их села да и сам Смоленск будут освобождены Красной армией. Деревенские с этим вроде соглашаются, но они запуганы, и сомнения у них еще гнездятся.

«Я, — продолжал Таболин, — веду себя осторожно, особенно в присутствии Шимика и Фролова, разнимая в основном драки. Хотя иногда поддерживаю детдомовцев».