Так что, невесело думал Бракин, скорее всего все вещдоки сейчас где-нибудь под надёжной охраной, и родственники ничего не знают о погибших, тщетно обивая пороги прокуратуры и прочих органов, и посылая слезные послания президенту Борису Николаевичу.

Борис Николаевич, должно быть, плакал, читая их, но мужественно утирал слезу. Он знал: великие реформы всегда требуют великих жертв.

В доме Коростылева тоже прятались вооруженные люди. И Бракин, встречая на улице незнакомого человека, невольно думал, что это не просто прохожий.

Рупь-Пятнадцать пропал. Дня три его не было видно, а потом, в лютый мороз, ночью, – появился. Пробрался во двор Ежихи, поднялся по лестнице и поскрёбся в дверь, как собака.

Бракин уже собирался спать, ворошил уголья в печи, – ждал, когда прогорят, чтобы закрыть заслонку.

Рыжая залаяла, а Бракин громко сказал:

– Входите!

Дверь, тяжко присев, приоткрылась, из темноты выглянуло знакомое закопченное лицо в драной шапке.

– Ух ты! Рыжик, да к нам гости! – сказал Бракин. – Входи, а то холод идет!

Рупь-Пятнадцать прошел в комнату, аккуратно прикрыв дверь, сел боком на краешек табуретки.

– Ты где пропадал? – спросил Бракин.

– Дык… – невесело проговорил Рупь-Пятнадцать. – Облаву, вроде, не только на собак и волков объявили, – на людей тоже. Когда труп этого, начальника, утащили, устроили мне допрос. И – в бомжатник сунули. Насилу ушел: а то мыться заставили хлоркой, всё вшей искали. А у меня вшей отродясь не бывало. Дохнут они на мне.

Он вздохнул.

– И где же ты сейчас? – спросил Бракин.

Рупь-Пятнадцать сделал хитрое лицо.

– У цыган.

– Ну да? Там же в каждом сарае спецназовцы сидят!

– А ходы на что? – Рупь-Пятнадцать даже приосанился, сказал хвастливо. – Я эти подземелья хорошо изучил. Там и продукты есть, и вода. Только холодно очень, а костёр разводить боязно: дым пойдет из щелей, догадаются.

– Молодец! – одобрил Бракин. – Ну, сиди, грейся.

Подумал, сообразил:

– Тебе, наверно, для сугреву водка нужна?

Рупь-Пятнадцать покачал головой.

– Там, в подземелье, спирта – залейся.

– Чего ж ты им не греешься?

– Спиртом долго греться нельзя. Уснёшь – и не проснешься, – наставительно сказал Рупь-Пятнадцать.

Бракин развел руками.

– Ну, тогда не знаю, как тебе помочь. Тебя же увидят на улице – и если сразу не пристрелят, как оборотня, так точно в кутузку заметут.

Рупь-Пятнадцать помолчал, напряжённо морща лоб. Наконец признался:

– Скучно мне там.

Бракин внимательно посмотрел на него, что-то решая про себя. Потом неожиданно спросил:

– А как ты вылез?

– Дак через гараж! Они только про один ход знают, где горело. В другие спускались через подполье или через люк в сарае. А я в это время в гараже сидел. Ну, не в этом, который на переулке стоит, а в дальнем, заброшенном. Я давно тот выход знаю: вместе с Алёшкой его устраивали. Там стена не бетонная – доски. Так я эти доски отодрал и ход прокопал, метра три. Давно, летом еще. И прямо в гараж. Мотоцикл там старый с коляской. Ну, и рухлядь всякая. А запор – так себе, на честном слове. Алёшка замок поставил сквозной, с двух сторон открывается. Он тем ходом, бывало, к бабам бегал, чтоб отец не узнал. У них же нравы были строгие. А ключ я сам сделал.

– Ладно, понятно, – сказал Бракин. – Я этот гараж знаю. Он как раз на углу, а за ним – заколоченный дом. Кстати, чего ты в этом доме не живешь?

– А боюсь. Он же на продажу, соседи за ним приглядывают. Заметят, гадство, донесут, – и опять повяжут.

Он посидел, криво усмехнулся. Бракин понял, что Рупь-Пятнадцать чего-то не договаривает. То ли боится кого?

Бракин налил свежезаваренного чаю в треснувшую «гостевую» кружку, щедро насыпал сахару.

– На, грейся.

Бомж с благодарностью принял чашку. Видно, чайком он был неизбалован. От первых же глотков его прошиб пот, он снял шапку с вымытых светлых волос.

Допил. Покосился на Бракина и сказал:

– Я тебе верю. Поэтому тебе – расскажу.

Он сделал паузу, смешно морща лоб.

– Страшно мне там, в подземелье. Гости там начали появляться.

– Кто? – спросил Бракин и пригладил усики.

– Ты не поверишь – Коростылёв.

Бракин подался вперед:

– А ты его откуда знаешь?

– Ну… Я ж тут давно живу, на переулке многих знаю, а уж этого трудно не узнать.

Бракин вспомнил белое бритое лицо с глубокими складками морщин от ноздрей до подбородка, разбитое стекло в очках…

– Это точно, – проговорил он. – Такого трудно не узнать.

– Ну вот, – Рупь-Пятнадцать подвинулся ближе. – Только он не один. Ещё появляется – не поверишь, – белый волк.

– Волчица, – машинально поправил Бракин и добавил: – Почему не поверю? Поверю.

Рупь-Пятнадцать уставился на него и молчал несколько секунд.

– Дак ты знаешь?

– Пришел волк – весь народ умолк… – сказал Бракин. – Про волчицу больше всех Рыжик знает. Если бы она говорить умела, – многое бы про неё рассказала, – Бракин кивнул на дремавшую собачку, которая, не открывая глаз, только повела острым лисьим ухом.

Рупь-пятнадцать не понял, поглядел на собаку.

– Ну, так что дальше? – спросил Бракин. – Появляются они там, и что делают?

– А не знаю! – в сердцах ответил Рупь-Пятнадцать. – Прячусь я. Мельком только и видел. Проходят по подземелью, и исчезают. Я думаю, – он вовсе перешел на шёпот, – что они мой запах уже знают. Знают, что я там. Но я им не нужен. Я, чуть тень замечу, – а у меня там кильдымчик такой оборудован, коптилка горит, – так бегом в гараж. И сижу, пока не околею. Потом загляну внутрь – тихо. Никого. Я уж в гараж одёжи натаскал. Но тут морозы вдарили, – ничего не спасает. А костерок не разложишь, – дым повалит.

Рупь-Пятнадцать уныло вздохнул и повесил нос.

Бракин спросил серьёзным голосом:

– Знаешь дом, где жил Коростылёв?

– Как не знать! Проклятое место.

– Вот именно. Оттуда вся зараза и пошла.

Бракин налил еще чаю, закрыл печную трубу, походил по своей каморке.

– А больше в подземелье никто не появляется?

Рупь-Пятнадцать поперхнулся чаем, закашлялся. Вытаращил глаза на Бракина и тихо спросил:

– Откуда знаешь?

– Догадался.

– Ой, – сказал Рупь-Пятнадцать и поднялся. – Засиделся я у тебя. Отогрелся уже, и то ладно, спасибо.

Бракин положил ему руку на плечо:

– Я даже догадываюсь, кто.

Рупь-Пятнадцать съёжился и спросил жалобным голосом:

– Кто?.. – так, как будто боялся ответа.

– Наташка.

Рупь-Пятнадцать упал на табурет, вытаращив глаза.

– Как узнал-то?

– Сначала Лавров, потом Густых, потом – она. Они все мёртвые, и все ходили, как живые. Это потерянная душа, египтяне называли её Ка. И еще было предсказано, что Египет будет сражаться и победит в некрополе. В царстве мёртвых, значит.

– Ка, – тупо повторил бомж и слегка встрепенулся. – А Лавров – это кто?

– Тот, что собаку застрелил.

– Андрейкину-то? Джульку? Зна-аю!..

Бракин тоже выпил чаю, и начал быстро собираться.

– Вот что, Уморин-Рупь-Пятнадцать. Я с тобой пойду.

– В подземелье? – ахнул бомж.

– Ну.

Рупь-Пятнадцать поднялся и спросил тихо:

– А не забоишься?

– Забоюсь. Ты мне, главное, покажи, где прятаться и куда бежать. А сам можешь в своем кильдыме закрыться. К тебе они не полезут, не нужен ты им. Ты, кстати, рисовать умеешь?

– Ась?

– План своего подземелья нарисовать сможешь?

– Ну… примерно только…

– Ну-ка, нарисуй.

Он вырвал из общей тетради листок, положил авторучку. Рупь-Пятнадцать снова сел и старательно, высовывая язык, нарисовал что-то вроде лабиринта.

Бракин повертел план так и этак, проворчал:

– Ты случайно в детских журналах не печатался?.. Ладно, пошли.

Рупь-Пятнадцать ничего не понял, но с готовностью напялил шапку на самые глаза.

– А откуда ты мою фамилию знаешь? – спросил он, выходя.

– Добрые люди сказали…