Бракин зажег фонарь, но и без фонаря было видно, что в заброшенном гараже кто-то успел побывать. Металлическая дверца была сорвана с верхней петли и углом утопала в снегу.

Бракин вошел, посветил. Выход из подземелья был разворочен, словно в проход пролезала какая-то необъятная туша. Мотоцикл лежал у стены на боку, а гнилой дощатый пол вздыбился.

Рупь-Пятнадцать тихо ойкнул.

Бракин посветил внутрь лаза, увидел покрытые изморозью неровные земляные стены. Потом вышел. Деловито спросил:

– Ты снег возле гаража чистил?

– Не-а. Сюда же давно никто не ходит.

Бракин наклонился, посвечивая фонарем, стал разбираться в следах.

– Кто-то вышел погулять, – заметил он. – Ну, ты вот что: посторожи здесь. Если что заметишь опасное – сигай в сугроб, или вон, за забор. Держи фонарь. Собаку, если что, ослепить сможешь.

– А ты? – испуганно спросил Рупь-Пятнадцать.

– А я влезу, погляжу…

Он свободно опустился в лаз, оказался в довольно узком и кривом туннеле, пополз вперёд, пока не упёрся в доски. Сдвинул их, как научил Рупь-Пятнадцать, и спрыгнул вниз. Под ногами был твёрдый, зацементированный пол.

Бракин прислушался. Кругом царила тьма, было душно и очень холодно.

Вспоминая план, нарисованный Умориным, сориентировался, встав спиной к доскам, и двинулся налево. Коридор был длинным, и, судя по ощущениям, достаточно высоким и просторным.

Он дошел до поворота и приостановился. Налево вёл ход в один из нежилых домов. Направо – в главный туннель. Бракин осторожно пошел направо.

И замер. В полной, непроницаемой тьме чувствовалось движение, шорох. Бракин опустился на корточки, принюхиваясь. Но запах был только один – запах гари. Причем гарь была едкая, – должно быть, от пластиковых ящиков и упаковок, в которых хранились цыганские припасы. Надо надеяться, что эта гарь перешибает собачье чутье, и обнаружить присутствие Бракина даже белой волчице будет трудно.

Странный шум возник у Бракина в голове. Ему показалось, что он слышит чей-то разговор. Это был, конечно, не разговор, а неясное порыкивание и ворчание. Но, странное дело, стоило Бракину вслушаться, как он стал различать смысл разговора.

– Все люди – ничтожества, – произнес низкий завораживающий голос. – Ни на кого нельзя положиться.

– Подождём немного, – свистящим шепотом ответил собеседник. – Цыганка найдёт его.

– Мне надоело ждать. Я жду девять тысячелетий, и уже устала. Вас всех следовало истребить ещё во времена Сехмет, но владыка пощадил оставшихся в живых. А этот пёс – я знала, что он околеет в промёрзших болотах, и он околел. Но кто-то оживил его. Кто-то, посланный Киноцефалом.

– Цыганка найдет пса, – примиряюще просвистело в ответ. – И тогда мы устроим последнюю битву. Битву в некрополе.

– Замолчи. Замолчи. Ты мешаешь мне слушать.

Бракин взмок от страха и медленно-медленно начал подниматься на ноги.

– Я чую. Чую одного из тех, кто должен был умереть, но остался жив из-за твоей глупости. Молчи!

Раздался легкий шорох, подуло леденящим сквозняком. И, уже не пытаясь сохранять тишину, Бракин метнулся назад по тоннелю. Он пулей пролетел всё расстояние, едва не пробежав мимо входа в тайный лаз. Ему казалось, что сзади его догоняет голубое мертвящее сияние – бесшумное и смертоносное, в образе безжалостной седой волчицы.

Бракин вывернул доски, ужом скользнул внутрь и вылетел с той стороны лаза, будто у него появились крылья.

Не задерживаясь в гараже, он кинулся к выходу, огляделся, и спрятался за углом, прижавшись к проржавевшей стенке.

Над Черемошниками, в разрывах белесых облаков, плыл холодный колючий месяц. Всё было тихо и мёртво кругом.

Внезапно из тьмы выплыла фигура. Бракин быстро опустил руку в карман, но тут же с облегчением вздохнул: он узнал понурый силуэт бомжа.

– Ну, как сходил? – буднично спросил он.

– Отлично! – Бракин перевел дух. – Ты тут никого не видел? Тогда пошли.

И двинулся к ближайшему поперечному переулку.

– Куда? – опомнился Рупь-Пятнадцать.

– К Алёнке. Или к Андрею, – если дети сообразили перенести Тарзана к нему.

Наташка на секунду замирала возле тёмных домов и, глядя на окна, долго и сосредоточенно прислушивалась. Постояв и уяснив что-то важное для себя, она двигалась к следующему дому. И снова останавливалась, устремив пронзительный взгляд в тёмные окна, в глубину комнат.

Иногда, засомневавшись, она задерживалась возле дома дольше обычного. Ей мерещились запах Девы и смрад старого больного пса. Она ненавидела болезнь и старость. Теперь-то она точно знала, что умирать следует как можно раньше, – задолго до того, как начнутся болезни, и уж конечно до того, как мозг подаст сигнал и включится бомба с часовым механизмом, спрятанная в каждом живом существе. С этого момента отравленные смертью невидимые существа начнут свою работу, проникая с током крови повсюду, до кончиков ногтей, и повсюду заражая смертью бессмертные живые клетки.

Слава Сараме, с ней этого не случилось.

Наташка отошла от очередного дома, принюхалась. Она неслышно и мягко ступала по снегу, она скользила по нему, почти не оставляя следов. Её тело – это было лучшее, что знал за последние перевоплощения беспокойный и вечно неутолённый дух Ка.

Она скользила мимо домов, но некоторые вызывали у нее подозрения. Иногда она не только долго стояла, вглядываясь во тьму спален и сараев. Она перескакивала через штакетник, обходила дом вокруг, заглядывала в окна.

Она видела спящих женщин; среди них попадались и молодые, и даже почти такие же красивые, как она сама; но они не были Девами. От них разило потом, мочой и месячной кровью.

Попадались и старые больные псы. Но все они умирали от включившегося механизма смерти, а не от ран. К тому же они были напуганы, и либо жались в своих конурах, тоскливо и жалобно тявкая во сне, когда месяц заглядывал к ним; либо, если хозяева прятали их в домах, дрожали от ужаса у порогов.

Наташка качала головой, глаза её гасли, и она продолжала свой путь.

Бракин схватил Уморина за плечо и прошипел в самое ухо:

– Т-с-с! Видишь? Вон она!

Уморин встал на цыпочки и начал озираться. Потом рискнул шепотом спросить:

– Кто?

– Наташка. Вернее, то, что от неё осталось.

Уморин вгляделся в дальний конец Стрелочного переулка. И вдруг присвистнул:

– Ба! Да это же Наташка!..

Больше он не успел ничего сказать: Бракин крепко, двумя руками, зажал ему рот.

Ка почувствовал движение позади.

Остановился, подозрительно оглядел переулок.

К счастью, они стояли довольно далеко, в тени забора, к тому же Бракин немедленно поволок слабо упиравшегося Уморина за угол.

– Ты чо? – обидчиво спросил Уморин, едва получив возможность говорить. – Это ж наша цыганка, Наташка! Поди, ходит, спирт предлагает. Или золото там…

– Какое золото?? – прошипел Бракин. – Идем скорее, пока она ещё далеко. Если со Стрелочного начала, – нескоро до Аленкиного дома доберется…

– Дык… – начал было Уморин и умолк, заторопившись за Бракиным.

– Теперь я знаю, почему тебя Рупь-Пятнадцать прозвали, – сказал на ходу Бракин. – Раньше думал: наверное, ему раньше вечно «рупь-пятнадцать» на бормотуху не хватало. А теперь понял. И раньше, и теперь. И не на бормотуху. Так. Вообще не хватает.

– Ну, – согласился Уморин и больше ничего не добавил.

Кто-то мягко трогал Алёнку за плечо, щекотал висок.

– Отстань! – хотела сказать Аленка, и проснулась.

Над ней мелькнул смутный силуэт.

Она привстала, протерла глаза и шепнула радостно:

– А чего ты так долго не приходил?

– Тише. Тебе надо уходить.

– Мне? Куда?

Аленка глянула в кухню – темно, глянула за окно – темно.

– Ночь же ещё? – сказала она.

– Они уже близко. Они здесь, они ищут тебя, – прошелестело в воздухе.