Перед фактами исчезают все чудеса, которые подтвердил под присягой Штибер. Его агент Флёри действовал в течение более чем трех недель; он не только раскрыл нити заговора, он помогал их плести; Штиберу оставалось лишь приехать из Берлина и воскликнуть: Veni, vidi, vici! {Пришел, увидел, победил! Ред.} Он мог преподнести в дар Карлье готовый заговор. От Карлье потребовалась только «предупредительная готовность» предпринять решительные действия. Г-же Штибер не было надобности быть 3-го укушенной Шервалем, потому что г-н Штибер залез последнему в рот 4-го. Адресу Гиппериха и важной инструкции незачем было, подобно Ионе, вылезшему из чрева кита, вылезать целыми из пасти «опасного Шерваля», после того как они были наполовину съедены. Единственное, что остается достойным чудес, это вера в чудеса присяжных, которым Штибер осмелился с серьезным видом выкладывать свои лживые выдумки. Поистине вот чистокровные носители «ограниченного разума верноподданных»! {Выражение прусского министра фон Рохова. Ред.}

«В тюрьме Шерваль», — показывает под присягой Штибер (заседание от 18 октября), — «после того как я представил ему к его величайшему изумлению все подлинные сообщения, которые он посылал в Лондон, и после того как он убедился, что я все знаю, чистосердечно во всем мне сознался».

То, что Штибер вначале предъявил Шервалю, ни в коем случае не было подлинными сообщениями, посланными последним в Лондон. Их Штибер лишь впоследствии выписал из Берлина вместе с другими документами из архива Дица. Вначале же им было предъявлено Шервалю только что полученное Шервалем циркулярное письмо, подписанное Освальдом Дицем, и несколько последних писем Виллиха. Каким образом удалось Штиберу их заполучить? В то время, когда Шерваль кусался и дрался со Штибером и его супругой, бравый Шмидт-Флёри кинулся к мадам Шерваль, англичанке; он сказал ей — Флёри, немецкий купец в Лондоне, говорит, конечно, по-английски, — что ее муж арестован, что опасность велика и что она может отдать ему бумаги Шерваля, чтобы они не скомпрометировали его еще более, и что Шерваль поручил ему передать их третьему лицу. В доказательство того, что он действительный посланец, он показывает белую шляпу, которую он взял у Шерваля, потому что у нее был слишком демократический вид. Флёри получил письма от мадам Шерваль, а Штибер получил их от Флёри.

Во всяком случае Штибер располагал теперь более благоприятной операционной базой, чем прежде в Лондоне. Бумаги Дица он мог украсть, показания же Шерваля он мог сфабриковать. И вот он заставляет своего Шерваля (заседание от 18 октября) рассказывать «о его связях с Германией» следующее:

«Он-де долгое время проживал в Рейнской области и в 1848 г., в частности, был в Кёльне. Там он познакомился с Марксом и был принят последним в Союз, распространению которого он затем ревностно содействовал в Париже, на основе уже имевшихся там элементов».

Шерваль был принят в Союз в 1846 г. в Лондоне Шаппером и по рекомендации Шаппера, в то время как Маркс тогда находился в Брюсселе и вообще даже не был членом Союза[295]. Шерваль, таким образом, не мог быть принят Марксом в тот же Союз в 1848 г. в Кёльне.

Когда вспыхнула мартовская революция, Шерваль приехал на несколько недель в Рейнскую Пруссию, но вернулся оттуда обратно в Лондон, где проживал безвыездно с конца весны 1848 до лета 1850 года. Он, следовательно, не мог в это же время «ревностно содействовать распространению Союза в Париже»; или, может быть, Штибер, совершающий хронологические чудеса, также в состоянии совершать и пространственные чудеса и даже третьих лиц наделять свойством вездесущности.

Маркс только после своей высылки из Парижа в сентябре 1849 г., когда он вступил в Лондоне в Общество рабочих на Грейт-Уиндмилл-стрит, среди сотни других рабочих весьма поверхностно познакомился также и с Шервалем. Он не мог, следовательно, познакомиться с ним в 1848 г. в Кёльне.

Шерваль первоначально по всем этим пунктам сказал Штиберу правду. Штибер пытался принудить его дать ложные показания. Достиг ли он своей цели? За это говорят только собственные показания Штибера, что является, следовательно, минусом. Для Штибера все дело, конечно, заключалось в том, чтобы поставить Шерваля в вымышленную связь с Марксом и тем самым создать искусственную связь между кёльнскими обвиняемыми и парижским заговором.

Как только Штибер становится перед необходимостью вдаваться en detail {в подробностях. Ред.} в вопрос о связях и переписке Шерваля и его товарищей с Германией, он остерегается даже упомянуть о Кёльне, но зато он самодовольно распространяется о Хеке в Брауншвейге, Лаубе в Берлине, Рейнингере в Майнце, Тице в Гамбурге и т. д. и т. д. — одним словом, о партии Виллиха— Шаппера. Эта партия, говорит Штибер, имела «в своих руках архив Союза». — По недосмотру архив из ее рук перешел в его руки. В этом архиве он не нашел ни одной строчки, которую Шерваль направил бы до раскола лондонского Центрального комитета, до 15 сентября 1850 г., в Лондон или вообще лично Марксу.

Через Шмидта-Флёри он обманным образом выманил у г-жи Шерваль бумаги ее мужа. Но он опять-таки не нашел ни строчки, которую Шерваль получил бы от Маркса. Чтобы помочь этому горю, Штибер заставляет Шерваля написать под диктовку,

«что у него с Марксом были натянутые отношения, потому что последний, несмотря на то что Центральный комитет находился в Кёльне, требовал, чтобы корреспонденция велась также и с ним».

Если Штибер не мог обнаружить переписки между Марксом и Шервалем до 15 сентября 1850 г., то это происходит просто оттого, что после 15 сентября 1850 г. Шерваль прервал всякую переписку с Марксом. Pends-toi, Figaro, tu n'aurais pas invente cela!

Материалы, которые прусское правительство наскребло против обвиняемых за время полуторагодичного следствия, частично с помощью самого Штибера, опровергали наличие какой-либо связи обвиняемых с парижской общиной и с немецко-французским заговором.

Обращение лондонского Центрального комитета от июня 1850 г. доказывало, что парижская община была распущена до раскола Центрального комитета. Шесть писем из архива Дица доказывали, что после перенесения Центрального комитета в Кёльн парижские общины были вновь организованы эмиссаром партии Виллиха — Шаппера А. Майером. Письма Парижского руководящего округа из того же архива доказывали, что этот округ находился в резко враждебных отношениях с кёльнским Центральным комитетом. Наконец, французский обвинительный акт доказывал, что все, что инкриминировалось Шервалю и его товарищам, произошло только в 1851 году. Поэтому Зедт (заседание от 8 ноября), несмотря на штиберовские разоблачения, счел для себя лучшим сделать лишь тонкий намек на то, что партия Маркса, возможно, когда-то, каким-то образом была замешана в каком-то заговоре в Париже, заявив, однако, что ни о времени этого заговора, ни о самом этом заговоре ничего больше неизвестно, кроме того только, что Зедт, по указанию начальства, считает его возможным. Можно судить о тупоумии немецкой прессы, которая рассказывает сказки о проницательности Зедта!

Прусская полиция de longue main {с давних пор, давно. Ред.} пыталась изобразить публике Маркса, а через Маркса и кёльнских обвиняемых лицами, замешанными в немецко-французском заговоре. Во время разбора дела Шерваля полицейский шпион Бекман послал в «Kolnische Zeitung» следующую заметку, помеченную: Париж, 25 февраля 1852 года:

«Несколько обвиняемых скрылось, среди них некий А. Майер, которого изображают как агента Маркса и компании».

«Kolnische Zeitung» после этого поместила заявление Маркса, в котором говорилось, что «А. Майер — один из интимнейших друзей г-на Шаппера и бывшего прусского лейтенанта Виллиха и что для него, Маркса, он совершенно чужой». Теперь сам Штибер заявляет в своем показании от 18 октября 1852 г., что «исключенные партией Маркса 15 сентября 1850 г. в Лондоне члены Центрального комитета послали А. Майера во Францию» и т. д., и даже ссылается на переписку А. Майера с Шаппером — Виллихом.