По мере того как раскрывались полицейские тайны, общественное мнение стало высказываться в пользу обвиняемых. Когда был разоблачен обман с подлинной книгой протоколов, все стали ждать оправдательного приговора. «Kolnische Zeitung» сочла себя вынужденной склониться перед общественным мнением и повернуть против правительства. На столбцах ее, которые до сих пор были открыты только для полицейских инсинуаций, вдруг стали как бы невзначай появляться беглые заметки, благоприятные для обвиняемых и бросавшие тень подозрения на Штибера. Прусское правительство само считало дело проигранным. Его корреспонденты в «Times» и в «Morning Chronicle» внезапно начали готовить общественное мнение за границей к неблагоприятному исходу. Как бы ни были пагубны и чудовищны доктрины обвиняемых и как бы ни были отвратительны найденные у них документы, фактических доказательств существования заговора нет в наличии, а потому осуждение едва ли вероятно. С такой лицемерной покорностью судьбе писал берлинский корреспондент «Times», это раболепное эхо, отразившее опасения, которые циркулировали в высших кругах города на Шпрее. Тем необузданнее было ликование византийского двора и его евнухов, когда телеграф молниеносно принес из Кёльна в Берлин вердикт присяжных: «виновен».

С разоблачением книги протоколов процесс вступил в новую стадию. Теперь присяжные не могли уже признать обвиняемых виновными пли невиновными; теперь они должны были признать виновными обвиняемых или правительство. Оправдать обвиняемых значило осудить правительство.

В своем ответе на защитительные речи адвокатов прокурор Зедт отрекся от книги протоколов. Он-де не желает использовать документ, на котором лежит такое пятно, сам он считает ее «недостоверной», это — «злополучная» книга, она привела к огромной и бесполезной потере времени, к делу же она не прибавила ничего; Штибер из похвального служебного рвения поддался мистификации и т. д.

Но ведь прокуратура сама в своем обвинении утверждала, что в книге содержится «много истинного». Весьма далекая от того, чтобы объявить ее недостоверной, она только сожалела, что не может доказать ее подлинность. Вместе с подлинностью книги протоколов, подтвержденной Штибером под присягой, отпала также подтвержденная Штибером под присягой подлинность показаний Шерваля в Париже, на которые Зедт еще раз ссылается в своем ответе; отпали все факты, которые наскребли в результате самой напряженной полуторагодичной деятельности все власти прусского государства. Слушание дела в суде присяжных, назначенное на 28 июля, было отложено на три месяца. Почему? Из-за болезни полицейдиректора Шульца. А кто такой Шульц? Тот, кто первым открыл подлинную книгу протоколов. Но вернемся еще немного назад. В январе и феврале 1852 г: были произведены домашние обыски у супруги д-ра Даниельса. На каком основании? На основании первых страниц подлинной книги протоколов, которые Флёри переслал Шульцу, Шульц передал дирекции полиции в Кёльне, а дирекция полиции в Кёльне — судебному следователю; они-то и привели судебного следователя в квартиру супруги д-ра Даниельса.

Несмотря на заговор Шерваля, обвинительный сенат в октябре 1851 г. еще не добыл отсутствующего состава преступления и поэтому по приказу министерства предписал начать новое следствие. Кто вел это следствие? Полицейдиректор Шульц. Шульц, таким образом, должен был найти состав преступления. Что же Шульц нашел? Подлинную книгу протоколов. Весь новый материал, который он доставил, ограничивался всего лишь листами книги протоколов, которые Штибер позднее приказал дополнить и переплести. Обвиняемые должны были провести двенадцать месяцев в одиночном заключении, чтобы дать необходимое время для рождения и роста подлинной книги протоколов. Пустяки! — восклицает Зедт и находит доказательство вины уже в том, что защитникам и обвиняемым понадобилось восемь дней для того, чтобы очистить авгиевы конюшни, ради наполнения которых все власти прусского государства работают без устали в течение полутора лет и во имя чего обвиняемые в течение полутора лет сидят в тюрьме. Подлинная книга протоколов не была единичным эпизодом; она была тем узловым пунктом, в котором сходились все нити правительственной деятельности: посольства и полиции, министерства и местных властей, прокуратуры и дирекции почты, Лондона, Берлина и Кёльна. Подлинная книга протоколов так много значила для дела, что она была изобретена, чтобы вообще создать дело. Курьеры, депеши, перехватывание писем, аресты, клятвопреступления — ради того, чтобы сохранить в силе подлинную книгу протоколов, falsa {фальсификация, подлог. Ред.} — ради того, чтобы создать ее, попытки подкупа — ради того, чтобы оправдать ее. Разоблаченная тайна подлинной книги протоколов явилась разоблаченной тайной процесса-монстр.

Первоначально понадобилось чудодейственное вмешательство полиции, чтобы скрыть чисто тенденциозный характер процесса. «Предстоящие разоблачения докажут вам, господа присяжные, что этот процесс не является тенденциозным процессом», — этими словами Зедт открыл судебные прения. Теперь же он делает упор на тенденциозном характере, чтобы предать забвению разоблачения, сделанные полицией. После полуторагодичного предварительного следствия присяжным понадобились объективные данные, доказывающие преступление, чтобы оправдать себя в глазах общественного мнения. После пятинедельной полицейской комедии им понадобилась «чистая тенденция», чтобы выбраться из грязи фактических данных. Поэтому Зедт не ограничивается одним только материалом, который заставил обвинительный сенат прийти к заключению, что «нет объективного состава преступления». Он идет дальше. Он пытается доказать, что закон о заговорах вообще не требует состава преступления, а является чисто тенденциозным законом, следовательно, категория заговора является только предлогом, чтобы законным порядком сжигать политических еретиков. Попытка его обещала больший успех благодаря применению к обвиняемым нового прусского уголовного кодекса, изданного после их ареста. Под тем предлогом, что этот кодекс будто бы содержит статьи, смягчающие наказание, раболепный суд мог допустить его применение как закона, имеющего якобы обратную силу.

Но если процесс являлся чисто тенденциозным процессом, то для чего нужно было полуторагодичное предварительное следствие? Из тенденции.

Но раз дело идет, таким образом, только о тенденции, то должны ли мы вести принципиальные дискуссии о тенденции с Зедтами — Штиберами — Зеккендорфами, с Гёбелями, с прусским правительством, с тремястами главных налогоплательщиков Кёльнского административного округа, с королевским камергером фон Мюнх-Беллингхаузеном и с бароном фон Фюрстенбергом? Pas si bete {Не так уж мы глупы. Ред.}. Зедт признается (заседание от 8 ноября),

«что, когда несколько месяцев тому назад ему было поручено, а именно обер-прокурором, представлять вместе с ним в этом процессе прокуратуру и когда он вследствие этого стал просматривать материалы, у него впервые явилась мысль несколько ближе познакомиться с коммунизмом и социализмом. Он чувствовал себя тем более обязанным поделиться результатом этих исследований с присяжными, поскольку должен был, по его мнению, исходить из предположения, что подобно ему многие из них, по-видимому, еще мало занимались этими вопросами».

И Зедт поэтому покупает себе известное руководство Штейна[309].

По прокуратуру постигло особенное несчастье. Она искала объективных данных против Маркса, а нашла объективные данные против Шерваля. Она ищет коммунизм, который пропагандировали подсудимые, а находит коммунизм, против которого они вели борьбу. В руководстве Штейна, правда, имеются различные виды коммунизма, но нет только того вида, которого ищет Зедт. Штейн еще не зарегистрировал немецкого критического коммунизма. Правда, в руках Зедта имеется «Манифест Коммунистической партии», который обвиняемые признают манифестом своей партии. А в этом «Манифесте» есть глава. содержащая критику всей предшествующей социалистической и коммунистической литературы, следовательно, всей зарегистрированной Штейном премудрости. Из этой главы должно быть ясно отличие того коммунистического направления, против которого возбуждено обвинение, от всех прежних направлений коммунизма, должно быть ясно, следовательно, специфическое содержание и специфическая тенденция учения, против которого выступает Зедт. Никакой Штейн не поможет при этом камне преткновения. Здесь надо было понимать, хотя бы даже для того, чтобы только обвинять. Как же теперь выходит из затруднения брошенный Штейном на произвол судьбы Зедт? Он утверждает, что