Шаппер лучше всех был осведомлен о прошлом Шерваля. Он знал, что Щерваль был принят в Союз им в 1846 г., а не Марксом в 1848 г. и т. д. Своим молчанием он подтверждает ложь Штибера.
Фракция знала, что угрожающее письмо свидетелю Хаупту написал принадлежавший к ней Хаке, тем не менее она допускает, чтобы подозрение продолжало тяготеть над партией обвиняемых.
Мозес Гесс, член фракции, автор «Красного катехизиса»[307] этой злополучной пародии на «Манифест Коммунистической партии», Мозес Гесс, который свои произведения не только сам пишет, но и сам распространяет, в точности знал, кому он отправлял партии своего «Красного». Он знал, что Маркс ни на один экземпляр не уменьшил его богатые запасы «Красного». Мозес спокойно оставляет тяготеть на обвиняемых подозрение в том, будто их партия занималась розничным распространением его «Красного» в Рейнской провинции вместе с мелодраматическим сопроводительным письмом.
Так же, как своим молчанием, фракция делает общее дело с прусской полицией и своими речами. Там, где она выступает во время судебного разбирательства, она появляется не на скамье подсудимых, а в качестве «свидетеля короны».
Хенце, друг и благодетель Виллиха, признавшийся в своем соучастии в деятельности Союза, проводит несколько недель у Виллиха в Лондоне, а затем едет в Кёльн, чтобы дать ложное показание против Беккера, против которого имеется гораздо меньше улик, чем против него самого; он показывает, будто Беккер в 1848 г. был членом Союза.
Хетцель, принадлежавший, как это видно из архива Дица, к фракции, получавший от нее поддержку деньгами, привлекавшийся уже однажды за участие в Союзе к суду присяжных в Берлине, выступает как свидетель против обвиняемых. Он дает ложные показания, ставя имевшее место как исключение вооружение берлинского пролетариата во время революции в вымышленную связь с уставом Союза.
Штейнгенс, изобличенный своими собственными письмами (см… заседание от 18 октября) в том, что он состоял главным агентом фракции в Брюсселе, появляется в Кёльне не в качестве обвиняемого, а в качестве свидетеля.
Незадолго до открытия заседаний кёльнского суда присяжных Виллих и Кинкель послали одного портновского подмастерья {А. Геберта. Ред.} в качестве эмиссара в Германию. Кинкель, правда, не принадлежит к фракции, но Виллих был одним из заправил немецко-американского революционного займа.
Кинкелю уже тогда угрожала нагрянувшая впоследствии опасность, что лондонские поручители устранят его и Виллиха от заведования займовыми суммами, а деньги, несмотря на негодующие протесты с их стороны, переправят обратно в Америку. Поэтому именно в то время Кинкелю понадобились показные миссии в Германию и показная переписка с Германией, отчасти, чтобы показать, что там вообще еще существует поприще для революционной деятельности, в которой могут найти применение он и американские доллары, отчасти же для того, чтобы найти повод к огромной корреспонденции, к расходам на пересылку и т. п., которые Кинкель и его друг Виллих помечали в финансовых отчетах (см. литографированный циркуляр графа О. Рейхенбаха). У Кинкеля не было, как он и сам сознавал, никаких связей в Германии ни с буржуазными либералами, ни с мелкобуржуазными демократами. Поэтому он и обознался, приняв эмиссара фракции за эмиссара немецко-американского революционного союза. Перед этим эмиссаром не стояло другой задачи, кроме деятельности среди рабочих, направленной против партии кёльнских обвиняемых. Надо признать, что момент был выбран удачно для того, чтобы в последнее мгновенье дать новый повод для возобновления следствия. Прусская полиция была вполне осведомлена относительно личности, дня отъезда и маршрута эмиссара. Откуда? Это мы увидим. На тайных собраниях, которые он устраивал в Магдебурге, присутствовали ее шпионы, которые сообщали о происходивших дебатах. Друзья кёльнцев в Германии и в Лондоне трепетали.
6 ноября, как мы уже говорили выше, Гирш признался перед полицейским судьей на Боу-стрит, что он сфабриковал подлинную книгу протоколов под руководством Грейфа и Флёри. К этому шагу побудил его Виллих. Виллих и хозяин гостиницы Шертнер провожали его к полицейскому судье. С признания Гирша были сняты три различные копии, которые были отправлены по почте в Кёльн по различным адресам. Было в высшей степени важно арестовать Гирша тут же, после того как он переступит обратно порог здания суда. На основании находившегося у него официально заверенного показания, процесс, проигранный в Кёльне, мог быть выигран в Лондоне, если не в пользу обвиняемых, то все же против правительства. Но Виллих, наоборот, сделал все, чтобы такой шаг оказался невозможным. Он хранит глубочайшее молчание, скрывая это не только от непосредственно заинтересованной «партии Маркса», но и от своих собственных единомышленников, даже от Шаппера. Один лишь Шертнер был посвящен в его тайну. Шертнер заявляет, что он и Виллих проводили Гирша на пароход. А именно, согласно намерениям Виллиха, Гирш должен был дать в Кёльне показания против самого себя.
Виллих сообщает Гиршу, каким путем будут отправлены документы, Гирш сообщает об этом прусскому посольству, прусское посольство — почте. Документы не достигают места назначения, они исчезают. Спустя некоторое время исчезнувший Гирш опять выплывает в Лондоне и заявляет на публичном собрании демократов, что Виллих является его сообщником.
В ответ на сделанный ему по этому поводу запрос Виллих признается, что с начала августа 1852 г. он опять поддерживал связи с Гиршем, который уже в 1851 г. по его предложению был, как шпион, изгнан из Общества на Грейт-Уиндмилл. Именно Гирш выдал ему Флёри как прусского шпиона и сообщал ему затем обо всех получаемых на имя Флёри и обо всех отправляемых им письмах. Он-де, Виллих, пользовался этим средством, чтобы следить за прусской полицией.
Виллих, как известно, уже около года был близким другом Флёри и получал от него поддержку. Но если Виллих с августа 1852 г. знал, что тот прусский шпион, и притом был осведомлен о его происках, то как случилось, что он не знал о подлинной книге протоколов?
Как случилось, что он вмешивается лишь после того, как прусское правительство само выдало своего шпиона Флёри?
Что он прибегает к такому способу вмешательства, который в лучшем случае приводит лишь к тому, что и его союзник Гирш ускользает из Англии, а официально заверенное доказательство виновности Флёри ускользает из рук «партии Маркса»?
Что он продолжал получать поддержку от Флёри, который хвастался полученной от него распиской на 15 фунтов стерлингов?
Что Флёри продолжает орудовать в предприятии с немецко-американским революционным займом?
Что он указывает Флёри помещение и место собраний своего собственного тайного общества, так что прусские агенты в соседней комнате протоколируют прения?
Что он сообщает Флёри маршрут вышеуказанного эмиссара, портновского подмастерья, и даже получает от Флёри деньги на организацию этой поездки с особым поручением?
Что он, наконец, рассказывает Флёри, как он инструктировал живущего у него Хенце относительно показаний последнего на кёльнском суде присяжных против Беккера? Надо признать, que tout cela n'est pas bien clair {что все это не совсем ясно. Ред.}.
