Сколь печально пересказывать такие речи: хитрый чиновник увещевает государя, обманом и лестью пытается достигнуть для себя выгод, поэтому и разглагольствует о счастье, музыке да этикете, — ну как устоять, не разомлеть от ложного блаженства?!
Довольный Сын Неба, выслушав речи Лу Цзюня, улыбнулся поощрительно.
— Нас не хватает даже на беседы о музыке и этикете, но мы поняли ваши мысли. Нынче мы устали, поэтому государственными делами заниматься не станем, — нам лень, и мысли наши растекаются, никак их не собрать. Давайте-ка развлечемся — послушаем музыку. Кстати, нам нужен наставник для придворных музыкантов.
— Ваше величество, Дун Хун — непревзойденный знаток музыки, — вкрадчиво проговорил Лу Цзюнь, — он вполне справится с этой должностью.
Сын Неба кивнул, и на другой день стало известно о новом назначении Дун Хуна, который теперь дневал и ночевал во дворце, расслабляя разум государя прекрасными мелодиями. Но никаких слухов о том, что государь, забросив дела, слушает музыку, за пределы дворца не выходило.
В те времена по городам и селам бродило множество музыкантов. Сын Неба вполне мог бы собрать из них хороший оркестр. Но император стремился сохранить свое увлечение в тайне. Поэтому он приказал поставить в дворцовом саду большой павильон в несколько сот цзяней, назвал его Феникс и приказал каждый вечер устраивать там музицирование с обязательным участием Дун Хуна и Лу Цзюня. Об этом узнал имперский ревизор Су Юй-цин и высказал Сыну Неба свое неодобрение таким времяпрепровождением в особой записке. Император не ответил. Су Юй-цин вместе с другими честными чиновниками подавал записки трижды, пока император не разгневался и не повелел отстранить их всех от должности. Затем он поставил ревизором Хань Ин-вэня, входившего в Мутную партию и состоявшего в родстве с Лу Цзюнем. Хань Ин-вэнь первым делом предложил судить Су Юй-цина, и тогда Мутная партия принялась всем скопом травить бывшего ревизора.
Однажды Ян встретился с сановным Инем и говорит:
— Удивительные вещи происходят во дворце — ни один верный слуга отечества не может оставаться долее равнодушным. Если вас это не возмущает, то я молчать не намерен.
Инь вздыхает.
— Как не возмущает? Я просто надеялся, что император проявит мудрость. Су Юй-цин был прав в своих опасениях, ибо всегда думал только о благе государства. Я хочу высказать свои мысли государю.
На другой день государь получил послание, в котором говорилось вот что:
«Беспокоит меня, что едва в стране воцарились мир и покой, как Вы, Ваше Величество, предались наслаждению музыкой, словно бы проникнувшись мелодиями Яо и Девятью призывами Шуня. Народ еще не достиг высот просвещения, Вам приходится до сих пор применять суровые наказания, а Вы заняты одной только музыкой, Вашу душу тревожат лишь напевы музыкальных инструментов. Я не сомневаюсь, Ваше Величество, в Вашей мудрости и дальновидности, но ведь народ может сказать. „Взойдя на престол, Сын Неба не правит, а развлекается“. Это может стать причиной недовольства и ропота, а отсюда недалеко до тяжелых бедствий. Винюсь в том, что осмелился открыто обращаться к Вам по этому делу, но прошу Вас исправить свою ошибку, без промедления приказать убрать все расслабляющие Ваш дух инструменты, ибо беда часто начинается с того, что нам кажется пустяком».
Государь наслаждался музыкой в Фениксе, когда ему подали послание Иня. Сын Неба прочитал и возмутился.
— Мы вкушаем высшие радости, а дерзкий слуга нас осуждает!
Лу Цзюнь подхватил:
— Циньский князь обожал музыку, а Мэн-цзы[256] сказал: «Когда правитель любит музыку, он хорошо правит государством», и еще: «В любой музыке сохраняется аромат древности». Известно, что Мэн-цзы, человек многих достоинств, даже исполняя должность советника и будучи в преклонном возрасте, разговаривал с правителем робко и почтительно. Левый министр захватил почти всю власть в стране и, считая, что ваше величество молоды, обращается к вам без должного почтения. Гнать нужно таких слуг! А что касается ревизора Су Юй-цина, то ведь он — племянник жены Иня. Вы правильно сделали, ваше величество, что отстранили его от должности!
Сын Неба подумал и говорит:
— Конечно, мы молоды и неопытны, но бесцеремонность подданных все равно недопустима. Благодарим вас за удовольствие, доставленное нам вашими заботами о процветании музыкального искусства при дворе.
Сановный Инь, узнав, что государь досадовал на послание, с тревогой ожидал решения своей судьбы. Тем временем Лу Цзюнь вместе с новым ревизором Хань Ин-вэнем и другими чиновниками написал императору донос на Иня. Вот что в нем говорилось:
«Ваше Величество наслаждается музыкой, завершив дневные труды. Однако нашелся чиновник, которому музыка не по душе, и он разболтал все, что доселе хранилось в тайне. Речь идет о левом министре Инь Сюн-вэне, который, возомнив себя единственным праведником в государстве, встревожился и решил кое с кем поделиться своими опасениями. Мы ни в коем случае не разделяем его опасений! Этот Инь говорит о преданности государю, совершенно не имея добрых намерений, и сыплет угрозами. Он сеет при дворе распри и, потеряв совесть, нарушает законы. Мы умоляем Ваше Величество осудить Инь Сюн-вэня по законам империи, дабы восстановить при дворе мир и почтение к государю!»
Прочитав послание, император сказал написавшим.
— Вы несправедливы в своем осуждении и действуете не на благо страны.
Лу Цзюнь, однако, не унимался и предложил своим сторонникам составить еще один донос на сановного Иня, а заодно и на Су Юй-цина. Мутная партия поддержала его. Император не ответил ничего на второй донос.
Тогда на приеме во дворце Лу Цзюнь воззвал:
— Высшие чиновники, ваше величество, — это глаза и уши двора, а здесь сейчас царит непорядок. Чтобы покончить с распрями, нужно немедленно отстранить от должности Инь Сюн-вэня и отправить в ссылку Су Юй-цина!
Недолго поколебавшись, государь согласился. Многие придворные впали в уныние, но возразить не посмел никто.
Когда происходили эти события, Яньский князь из-за недомогания не показывался во дворце. Однажды придворные, собравшись в приемной государя, поджидали Лу Цзюня, который находился у императора. Когда вельможа вышел в приемную, то сказал только, что с Инем и Су покончено, и не захотел отвечать на вопросы.
— Весь двор ждал вашего возвращения от государя, а вы молчите! — вспылил сановный Хуан. — По милости Сына Неба все мы занимаем высокие должности и трудимся на благо государства. Так нужно ли было добиваться принятия государем крутых мер против двух человек? Будучи главой Мутной партии, вы могли бы сами покончить с раздорами!
Лу Цзюнь холодно улыбнулся и процедил:
— Верно, что все мы верные подданные императора, других мнений быть не может! Однако кое-кто не понял, что такое Мутная партия, — им же хуже. Всякий осуждающий решения государя будет рассматриваться нами как изменник. Мы уничтожим таких, и раздоры прекратятся сами собой.
Глянув на Хань Ин-вэна и других своих сообщников, он продолжал:
— Вы, высшее чиновничество страны, поступаете правильно, осуждая изменников, но делаете это чересчур нерешительно, прячетесь от ответственности, будто крысы в норе. Это ли ваша преданность государю?
Вельможный Хуан Жу-юй, пылая гневом, вскочил и хотел было возразить наглецу, но сановный Хуан удержал сына, негромко сказав:
— Ты же видишь, этот Лу Цзюнь способен на все стоит ему шепнуть словечко государю, и кости твоего отца будут гнить в чужой земле! Не смей с ним связываться!
Хуан Жу-юй вынужден был покориться отцу и подавить готовые слететь с языка гневные слова. Однако, выйдя из дворца, он направился к Яньскому князю и рассказал о кознях Лу Цзюня. Князь разгневался.
— Лу Цзюнь — подлый мерзавец! Это было мне понятно и раньше. Но я верю в государя, верю в то, что его мудрость рассеет туман, которым его окутали, и прогонит тьму обмана. Я должен говорить с государем! Он велел принести парадное одеяние. Хуан Жу-юй попытался остановить Яна.
256
Мэн-цзы (Мэн Кэ, 372–291 гг. до н. э.) — философ, виднейший из последователей Конфуция, развивший его учение.
