Взгляд у Латаева негодующий, но он быстро находит среди толпы знакомых и ретируется веселиться в другую часть жилища. Когда смотрю на Макара, тот абсолютно спокоен. Он действительно не понял, что обидел друга? Ощущение, будто что-то происходит между ними. А может, это обычное для них общение? Я же их раньше только в универе видела и то мельком.

— Сейчас приду, — говорю и Маше, и Ветрову, а сама иду на кухню, чтобы взять из холодильника бутылку воды.

— Думаешь, ты первая? — звучит за спиной. Пара ребят были здесь, когда я входила, выходит, их попросили. Кухня отделена от гостиной барной стойкой с одной стороны и телеком с другой, так что внимание на нас не повышенное. Да и Миша не орет, чтобы его привлекать.

— Та, что берет в холодильнике воду? Убеждена, что нет.

— Хочешь поиграть в метафоры? Воды много, а вот…

— Ты похож на ревнивую жену, — перебиваю его с наигранным вздохом, — носишься за ним, бережешь его честь. Ты серьезно пришел, чтобы рассказать мне будто мы не созданы друг для друга и скоро расстанемся? И что я должна сделать по твоим расчетам? В обморок упасть или убежать в соплях?

— Что ж вы бабы такие дуры-то? — тут мои брови прямо-таки взлетают в верх.

— Главное, что от мужчин умом так и веет. Прости, но ты положительно на статистику не влияешь. Кстати, мне стоит рассказать своему парню, что его друг меня оскорбил? — смотрю на него, выжидающе, но он молчит, а мне надоедает, — нет? Вот и ладушки. А сейчас брысь с дороги, пока я в настроении, — и улыбаюсь. Той самой улыбкой. Стервы.

Утро встречает меня… новостью о том, что я не выспалась. Еще бы! Сейчас только восемь утра, и это в субботу еще и после вечеринки! Какого черта я вообще проснулась? Легла ведь только около трех. Макар привез меня на такси и напомнил о сегодняшнем ужине. Взяла телефон, потыкала инсту, в десятый раз включила на планшете друзей и прекрасно под них уснула. В одиннадцать уже спускалась на кухню умытая и почти свежая. Почти, потому что еще кофе не выпила.

— Во сколько свидание? — надкусывая тост, спрашивает мама. Поскольку папину челюсть никто не ловил, я прямо слышу, как она клацает о пол. А он у нас без ковра, — Гриша, нашей дочери уже двадцать один. Это должно было случиться, — она смотрит на него с особой нежностью. Меня маленькую вспоминают что ли?

— Ээ, я, кажется, не говорила… — мямлю, отложив вилку, а сама память напрягаю. Могла и забыть.

— Мне нет, но говорила Тае по телефону, а я услышала, — улыбается она, как ни в чем не бывало.

— А я бы за подслушивание получила бы пилюлей, — показываю язык.

— Да, но в этом и прелесть того, что я твоя мать. Так что ты оденешь?

— Не знаю. Пороюсь в шкафу и выужу что-нибудь. А если нет, пороюсь в твоем, — беру в руки чашечку кофе и делаю глоток. У нас с мамой размер одежды один, только в бедрах она немножко шире. А еще один размер обуви и это очень выручает. Правда.

— После завтрака зайди ко мне, подарю кое-что, — подмигивает и на этом обсуждение заканчивается. Чтобы поберечь отца, скорее всего.

Поднявшись в свою комнату, залажу в ванную. Вот почему собственной ванная — выше всяких похвал. Хоть какой-то плюс что Владик съехал. Малиновая пена и «Друзья» на планшете — это сущий кайф.

— Арина, а тебе к скольки? — слышу мамин голос, после стука.

— К шести, — отзываюсь, кликнув на значок паузы мокрым пальцем.

— Так уже четыре! Ты вообще успеешь?

— Четыре?! Вот ведь… — ругательство утопает в звуке воды.

Смываю с себя пену, хорошо волосы вымыла и смыть остается только маску. Хороша Туманова! Нашла, когда во времени потеряться! Влетаю к себе, как ошпаренная. Я ведь даже не выбрала наряд!

— Держи, русалка, — слышу после стука. Она кладет на кровать чехол. Расстегиваю и замираю.

Черное платье с голой спиной из дорогого черного велюра, длинной доходит выше колен. И смотрится просто волшебно!

— А когда волосы высушишь, то еще лучше будет! — смеется моя волшебница.

— Откуда?

— Ему уже очень много лет, но это было мое лучшее платье во времена молодости. С твоим отцом на первое свидание я ходила в нем. Только спину за шалью прятала, — нежно улыбается, погрузившись в воспоминаниях, а я слушаю. Люблю слушать историю их любви. Слишком она настоящая. Такая, что после нее веришь в то самое светлое чувство. — Собирайся и зови, если понадобится помощь.

Помощь, конечно, понадобилась. Мама крутит легкие локоны на моих волосах утюжком, а я крашусь, стараясь не вертеться, но вывести идеально ровную стрелку. Сравниваю оба глаза. Вроде, ровно.

— Ровно стрелки вышли, мам? — переспрашиваю на всякий случай, но терпеливо дожидаюсь, пока она поправит прядь и только после этого оборачиваюсь.

— Да, идеально. С правой щеки немного румяна смахни. Ага, вот так лучше, естественнее, — комментирует, когда я делаю пару взмахов кисточкой, — и все-таки курсы для макияжа были отличной идеей, а? — снова отворачивает меня к зеркалу, дернув за спинку крутящегося стула. Именно за ним я по утрам и собираюсь. У мамы есть такой же, только у нее белый, а у меня персиковый и это настоящая находка!

— Сто процентов! — произношу восторженно и шикаю, слишком сильно дернувшись. Моя сегодняшняя стилист только плечами пожимает, мол, сама виновата, — очень помогает, так что еще раз спасибо.

— Вот и слушай мать, — звучит с горделивой улыбкой, на что я прыскаю, — можно слушать и почаще, — чуть тише, но я все-равно слышу и накрываю своей ладошкой её руку, лежащую на моем плече.

— Я очень люблю тебя, ты же знаешь? — смотрю в зеркало и мои глаза мокреют.

— Конечно я знаю, милая. И я очень люблю тебя. Так, не плакать! Макияж потечет, и ты точно никуда не успеешь! — нарочито веселым голосом меняет атмосферу, в попытке успокоить нас обоих, но на всякий случай подает мне салфетку из пачки, которые я швырнула на кровать, и еще одну достает для себя. Я проморгалась, а мама нет.

Когда локоны накручены и остыли я переворачиваю голову вниз и разбираю пальцами пряди, а когда возвращаюсь в вертикальное положение — из зеркала на меня смотрит настоящая красотка. Укладка не выглядит вычурно, волосы лежат аккуратно и спадают на плечи естественной волной. Если пять лет назад я накручивала волосы намертво, еще и лаком для надежности заливала, но сейчас приходиться умудряться укладывать волосы так, чтобы не видно было часовых трудов.

В комнату стучит отец, чтобы позвать маму, она выходит, а я кинув взгляд на часы понимаю, что у меня не так уж много времени, чтобы одеться. Скидываю черный шелковый халат и облачаюсь в платье. Сейчас я смотрю на него совершенно по-другому. Оно вдруг стало не просто красивым, а особенным, с историей. Надеюсь, я ничего с ним не сделаю. Добавляю к образу серьги с буквой «А» — подарок родителей на день рождения. Кулон в виде сердца прячу под платье и еще раз окидываю себя взглядом. Добавляю духи, вздыхаю, пытаясь унять громко бьющееся сердце и получив сообщение от Макара, сигнализирующее, что он на месте, беру сумочку, обуваю туфли, что достала из коробки с верхней полки шкафа и спускаюсь вниз.

Мама с папой встречают меня у лестницы, как в тех американских фильмах, где родители провожают дочь на выпускной. Я улыбаюсь им, а потом, преодолев несколько ступеней мой шаг замедляется, потому что я вижу его. Сердце и так взволнованное, кажется, бьется так, что у меня сейчас тахикардия случится и вместо свидания скорая меня с мигалками заберет… Глупости какие! Отвожу взгляд лишь на секунду, а потом снова смотрю. Он стоит одетый в белую футболку и джинсовую куртку поверх. Уверенная улыбка дрогнула, но лишь на секунду. Надеюсь, мне это не показалось. Макар делает несколько шагов и подает мне ладонь, помогая преодолеть оставшийся путь. В другой руке он сжимает букет белоснежных роз. И я прикусываю губу, от чувственности момента, потому что этот букет для меня.