— Юная красавица и кавалер при ней! Мило, мило. Я бы тебе спел, красавица, ночью, под окном твоим спел. Да так, чтобы ты ко мне в одной рубашке выбежала. Только, похоже, не судьба.

— Ты собираешься отрабатывать деньги? — мрачно спросил Андрет.

От симпатии не осталось и следа. Наоборот, он сейчас с удовольствием врезал бы наглецу кулаком в подбородок, хотя и понимал, что не годится так даже думать.

— А ты привык, чтоб твои деньги отрабатывали, любезный господин? — не унимался тот. — Я-то отработаю! Ладно, слушайте, медовень-кие мои.

Он ударил по струнам и негромко запел. Голос у него оказался неожиданно сильным, а пальцы ловкими — несмотря на все ожоги и рубцы, он почти не ошибался в мелодии.

Любви хорош один глоток,

Не стоит пить до дна.

У песни тысячи дорог,

Мелодия одна.

Не верь, не вынимай засов,

Служанку не буди.

У песни сотни голосов,

Певец всегда один.

Обняв порог, скулит твой рок,

Не отмыкай замка.

У песни тысячи дорог,

Конец один — река.

«Все — чушь! — понял вдруг Андрет. — Вся затея — чушь! Ничего у нас сегодня не получится, только ноги стопчем. Надо было что-то другое придумывать. Или вообще плюнуть на всю эту затею — не по себе дерево рубить надумал. Точно ведь, не по себе».

— Конец один — река, — задумчиво протянула Ксанта. — Ну что ж, будем считать это предзнаменованием. Пошли вниз по реке.

И они действительно двинулись по берегу навстречу основному току толпы, болтая по дороге о всякой всячине. Постепенно толпа редела — все стремились поближе к центру города, и к тому моменту, как в храме Лета загудели трубы, возвещая начало шествия, Андрет и Ксанта были уже давно за городской чертой, на узком песчаном берегу, и вокруг них не было ни души. Звук труб долетел издалека, отражаясь от темной глянцевой воды, и тут Ксанта сказала, что устала и хочет отдохнуть.

Она скинула туфли, забралась на деревянные мостки, к которым крепились лодки, и села, опустив ноги в воду. Андрет подошел сзади, осторожно положил ей руку на плечо, проверяя — не стряхнет ли, не отстранится ли. Однако Ксанта не только не отстранилась, но напротив, потерлась об его руку ухом, словно кошка, когда она метит человека своим запахом, и тогда Андрет осторожно поцеловал ее шею под самой копной темных волос. Жрица мурлыкнула, и откинулась назад, спиной на доски. Андрет лег рядом и они поцеловались по-настоящему.

В первый раз они занимались любовью прямо тут же по грудь в воде, в двух шагах от берега. Разумеется, все получилось слишком быстро и, полежав на песке, оба вскорости решили, что не разобрались в своих чувствах и должны подвергнуть их более тщательной проверке. После этого они занимались любовью во второй, третий и четвертый раз.

В пятый, шестой и седьмой раз они занимались любовью в клети маленького дома, стоявшего на берегу реки, — оба решили не пытать сегодня счастья на городских постоялых дворах и напросились на ночлег поблизости от места первого грехопадения. Клеть с ними делила хозяйская кошка, которой яростно домогался соседский кот. Он бегал вокруг Дома и орал, но киса по-видимому была не в настроении и предпочитала наблюдать за играми не на шутку расходившихся любовников. Кошачье мяуканье то затихало, то накатывало снова, как девятый вал, а Андрет качал головой и говорил: «Прости, брат, сегодня не твой день!»

Назавтра в городе продолжались гулянья, но ни Андрет, ни Ксанта не выразили ни малейшего желания расстаться с клетью. Хозяева согласились оставить их еще на день и на ночь и отбыли в город, приставив к хозяйству сына-подростка. Андрет выпросил у него краюшку хлеба, кувшин молока и ухват, подпер ухватом дверь клети изнутри, и они с Ксантой занимались любовью в восьмой, девятый, десятый и одиннадцатый раз.

Вечером обоим пришла пора возвращаться домой, и оба приуныли, предвкушая новую давку и столпотворение на дорогах. Но Андрет и тут проявил недюжинную смекалку. Он сходил на пристань и разыскал баржу, которая снималась с якоря в полночь, чтобы поспеть к утру в город с грузом роз и лаванды из здешних садов. Поэтому в двенадцатый и тринадцатый раз они занимались любовью в темном трюме, утопая в облаках цветочных ароматов.

Таким образом, уехав из столицы малознакомыми людьми, они вернулись назад опытными любовниками, которым было, что вспомнить.

И снова стук, на этот раз четкий и резкий, разбудил его. Стучали в ставень окна. Андрет проснулся в поту, с мерзким кислым привкусом во рту. Вчера вечером он предполагал, что тот, кто подложил хлеб Нею, возможно, был с ними на острове, слышал похвальбу Андрета, и захочет навестить его ночью. Только одного он не сообразил — что будет не в состоянии достойно встретить незваных гостей. Однако теперь выхода не было. Вокруг все еще была темень — ночь никак не кончалась. Голова, как ни странно, больше не болела, зато болело все тело. Вставать не хотелось ужасно, но стук повторился, Андрет заметил в полумраке, как коты подняли головы и навострили уши. Если не открывать, откроют сами, — в этом Андрет не сомневался. Они не затем пришли, чтобы уходить несолоно хлебавши.

— Эй, братец, ты там живой?

Андрет узнал голос, вздохнул с облегчением, в три приема встал с кровати (голова здорово кружилась), добрался до окна, растворил ставни. Разумеется, под окном стояла Ксанта.

— Как ты тут, дышишь еще? — поинтересовалась она.

— Да вроде. Ты из храма?

— Ага.

— Как там?

— Да все ничего. Ней уснул, а утром видно будет. Ты-то как? Я вот тебе молока принесла, — и она поставила на подоконник крынку.

— Уже надоила где-то, ведьма Моя! — умилился Андрет.

Она негромко рассмеялась, Андрет тоже, почувствовав, как смех отдается болью во всех суставах.

— Ладно, вижу что с тобой все в порядке. Пойду.

— Не уходи, — попросил он.

— Правда?

— Правда. Куда тебе идти? «Рыбу» давно заперли, в храме все спят, оставайся до утра.

— Ну, ты мертвого уговоришь.

И Ксанта с хорошо знакомой усмешкой проговорила нараспев: «Завяжи себе глаза и поклянись утром, что не видела меня. Открой мне окно и поклянись утром, что я не переступал твой порог. Постели на пол плащ и поклянись утром, что я не лежал в твоей постели».

— Иди сюда, — позвал Андрет и протянул женщине руки.

— Почему вдруг «Ксанта»? — спросил он как-то. — Я знаю, «Ксанта» значит «рыжая», а ты…

— О, Ксанта, Ксанта! — пропела женщина, скручивая на затылке свои темные жесткие волосы. — Очень старая история. Рыжей была первая жрица нашего храма. То есть она даже жрицей не была. Она как раз учредила наш Храм. Нашла первую жрицу и первую черепашку. Ну и придумала все остальное. С тех пор в ее честь мы все и называем себя Ксантами.

— Вы все? Значит, ты не одна такая?

— Сейчас одна. Потом, когда меня не будет, будет Ингольда, если захочет. То есть, если захочет, она будет уже не Ингольда, а Ксанта.

— А почему так? И что это была за женщина, та первая? Ксанта пожала плечами:

— Если честно — понятия не имею.

— И даже не пыталась узнать?

— А у кого? Я же одна такая.

— И почему это у тебя все не как у людей? — вздохнул Андрет, который изрядно устал от ее уверток.

К этому времени он уже научился различать, когда люди врут, а когда говорят правду, и ему неприятно было видеть, как лжет Ксанта, — словно прекрасную ткань или дорогую книгу марали сажей.

— Не знаю, — буркнула женщина. — У меня все не как у людей, у людей все не как у меня. Что ты пристал в конце концов? Неужели это так важно?

В то время они уже часто ссорились.

Позже он никак не мог вспомнить, из-за чего собственно они расстались. Помнил только, как закрывал дверь храма с четким и ясным ощущением, что это было в последний раз и больше он сюда не вернется.