— И не увидишь того, что увидим мы? — радостно подхватил Дреки. — Зависть сгложет, так ведь, мама?

— Я рад, что вы решили составить мне компанию, — подвел итог Керви. — Значит, так и порешим. Завтра спросим у наших любезных хозяев, согласны ли они потерпеть нас троих здесь до осени, и если они согласятся, выберем человек двадцать из тех, кто захочет вернуться немедленно, и будем готовить лодки к отплытию. Вроде, все.

Вечером Ксанта сделала то, чего не делала уже очень давно. Помолилась своей богине. Вернее, поблагодарила ее за позволение остаться здесь и… — ладно, что прикидываться, прав Дреки! — увидеть еще кусочек новых земель, пожить новой, непривычной жизнью.

Одну мысль Ксанта все же не решилась высказать вслух и унесла с собой из палатки. Люди Моря так и не побывали на Оленьем острове, а следовательно, убийца Лайвина находился среди колонистов. Возможно, он погиб еще прошлой осенью, но, возможно, и нет. Не потому ли они с Керви решили остаться? Или их больше беспокоило второе слово, вырезанное на коре? На что намекал неведомый автор записки: на смерть Лайвина или на что-то иное? Например, на то, что кто-то из колонистов открыл путь к острову Людям Моря? Или одно связано с другим? Но ведь Люди Моря так и не напали на остров, хотя автор записки не мог об этом знать. Выходит, он заблуждался? Словом, тут было над чем поломать голову.

Семь дней спустя лодки тронулись в обратный путь, увозя с собой восемнадцать бывших колонистов — в основном, женщин с детьми и их мужей. Многие решили остаться: те, чьи семьи жили в лесу, хотели задержаться до осени, те же, кто успел найти спутника жизни среди Болотных Людей, собирались остаться на болотах навсегда. Прощаясь с отъезжающими, Ксанта спрашивала себя: не мог ли кто-нибудь из них убить Лайвина, и приходила к выводу, что, скорее всего, нет. Здесь были, в основном, разорившиеся крестьяне и мелкие ремесленники из Королевства, которые решили попытать счастья на новых землях. Ксанта хорошо знала людей такого сорта — недаром она провела с ними первые пятнадцать лет жизни. Они могли быть по-настоящему жестоки со своими женами или детьми, но скорее дали бы Лайвину забить себя насмерть ногами, чем решились поднять руку на Благороднорожденного. Конечно, любого человека можно довести до отчаяния и заставить совершить убийство, но тогда это быстро стало бы известно всем, и кто-то непременно донес бы на убийцу либо Дюмосу, либо им с Керви. Да и сам убийца, придя в себя, скорее всего, ужаснулся бы содеянному и поспешил покаяться.

Поразмыслив еще немного, Ксанта пришла к выводу, что ей не так уж интересно, кто именно убил господина Лайвина. Поскольку Дюмос был жив и здоров, судьба Алианны теперь зависела от него, а об убиенном пока что никто, включая вдову, не пролил ни одной слезинки. Единственное, что по настоящему беспокоило Ксанту, — те несколько крупинок странной синеватой копоти, которые она обнаружила на ребре Лай-вина. Жрица никак не могла понять, что это за вещество и откуда оно взялось. Впрочем, тогда на Оленьем острове были уже сумерки, да и прошло с тех пор почти полгода, что-то она могла перепутать, что-то запамятовать, что-то сама придумать своим стареющим умишком. Словом, возмездие за невинно убиенного Лайвина можно было отложить в долгий ящик и заняться вещами, куда более приятными.

Однако она придирчиво, поодиночке, выспросила у всех собравшихся в деревне колонистов, кто оставил послание на коре дерева, и, как ни странно, получила ответ:

— Это Ортан с Дальнего конца, плотник, — сказал один из отъезжающих. — Он немного знал буквы и, помню, говорил мне на корабле, что оставил весточку для тех, кто придет нас искать.

— А где он сейчас?

— Ортан-то? Остался в лесу. Он прошлой осенью в прорубь провалился, отморозил пальцы на ногах, теперь увечный, хромает, его на болота не взяли. Да вы его без труда найдете. Он в деревне Олень-камень живет, его жена Лакрисса, из здешних первая на деревне ткачиха, так что вам его дом всякий покажет.

Ксанта долго благодарила рассказчика — она не ожидала, что так легко продвинется еще на шаг в своих поисках.

Итак, лодки отбыли, теперь Ксанте, Керви и Дреки предстояло приноровиться к новой жизни. Посовещавшись, обитатели поселка отвели им место в доме Рависсы — одинокой пожилой женщины, которая обрадовалась нежданно свалившимся на нее помощникам. Как Ксанта вскоре поняла из ее рассказов, у Болотных Людей о женщине заботился скорее ее брат, нежели ее муж, — мужу надлежало беспокоиться в первую очередь о своей сестре и ее детях.

— Это в прежние времена так повелось, когда деревни между собой не дружили, — рассказывала Рависса. — А со своими деревенскими девушками парням тогда спать запрещалось, они вроде как братья и сестры были — от одних предков пошли. Что тут делать? Понравится какому-нибудь парню девушка в соседней деревне, и он ей приглянется — вот они и бегают в лес, будто на охоту или ягоды собирать, или еще, если уйдут у девушки все из дома по какому-нибудь делу, так к парень к ней приходит. Ну, долго ли, коротко ли так погуляют и зачнет девица дитя. Родители к ней подступятся: от кого, мол? Ну она и скажет: мол, медведь в лесу завалил или ягоду съела и оттого понесла. Кому ребенка ростить, учить? Ну, девочку мать сама обучит, чему надо: рукоделью, да как шкуры мять и одежду шить и всему, что по женскому обзаведенью надо. А мальчика кто охотится научит? Кто ему секреты мужские передаст? Брат, больше некому. Вот отсюда все и пошло. Ну, потом, конечно, старики порешили, что не дело это молодежи по лесам бегать, позволили мужьям открыто с женами жить и детей своих растить, но все равно брат к сестре и ее детям всегда ближе, они же по крови родные и вместе с малолетства.

Однако брат Рависсы был намного старше ее, да к тому же слабого здоровья и умер, когда она была еще совсем маленькой, не оставив потомства. Рависсе помогали немного дети ее дяди, но у тех была своя большая семья, поэтому женщина старалась по возможности прокормить и обеспечить себя сама, чтобы не быть нахлебницей. Керви тут же предложил ей располагать и им самим, и Дреки, и Рависса осталась этим очень довольна. Поначалу Керви боялся, не придется ли ему брать еще одну сияющую жену и тайком поделился своими опасениями с Ксантой, а та при случае осторожно спросила у Рависсы, как надлежит поступить Керви. Но женщина только рассмеялась:

— Не было у меня никогда мужа, как от матери отошла, так не знала, какова человеческая кожа, что к другой коже льнет, а теперь уж точно узнать не хочу. Да и что это за родство, если вы осенью уедете от нас? Живите уж, как есть, а там, как приживетесь, к людям присмотритесь, может что-то и решится. Твой вон сын уже видно, на какую сторону смотрит, а тоже скажи ему, пусть не спешит. Молодые в спешке, бывает, такого наворотят, что потом сами до конца жизни слезы льют.

Действительно, Дреки недолго демонстрировал столь несвойственное ему благоразумие и решил всерьез приударить за одной из болотных красавиц. Девушку звали Аркасса, она жила вместе с младшей сестрой. Аркасса по здешним меркам также считалась одинокой: у нее не было брата и она сама заботилась о себе, о своей сестренке, матери и бабушке, которые уже не спускались на болота. В доме Аркассы жил Дюмос, Дреки часто ходил к нему в гости, и там положил глаз на девушку. Ксанта хорошо его понимала: девица, как она успела заметить, и в самом деле была под стать Дреки — живая, ловкая, острая на язык, неглупая, а главное, привыкшая жить своим умом. Местных парней, как водится, это слегка отпугивало, кроме того, они хорошо сознавали, что жену, не имеющую брата, придется кормить и обеспечивать, да еще впридачу и ее детей и, возможно, детей ее сестры. Для Дреки же все эти соображения не имели большого значения — Аркасса пару раз довольно ловко его отбрила, и он прикипел всерьез. Так что Ксанта решила послушаться совета Равис-сы и поговорить с сыном.

— Послушай, милый, а ты подумал, что будешь делать, если своего добьешься? — при случае спросила она Дреки.