Они вместе пошли в сарай за домом собирать свою рыболовную снасть. Пенни выбросил старый крючок и снарядил два новых. С хвоста подстреленного им оленя он нарезал коротких шерстинок и сделал из них приманку в виде cеро-белых метёлок. Приманку искусно привязал к крючкам.

– Будь я рыбой, сам бы на это клюнул, – сказал он.

Он пошёл в дом и коротко переговорил с женой.

– Мы с Джоди идём ловить окуней.

– А мне-то казалось, ты совсем изморился, а Джоди хворает.

– Как раз поэтому мы и идём на рыбалку, – ответил он.

Она вышла на порог и наблюдала за ними.

– Ежели не наловите окуней, – крикнула она, – то хоть поймайте мне маленького лещика, я зажарю его так, чтоб хрустел и можно было есть с костями!

– Мы не вернёмся с пустыми руками, – пообещал он.

Утро было жаркое, но дорога казалась короткой. В некотором отношении, думал Джоди, рыбалка лучше охоты. На ней не так волнуешься, зато и страху нет. Сердце бьётся размеренно. Есть время оглядеться вокруг, заметить прибыль зелёных листьев на живых дубах и магнолиях.

Они остановились у знакомой мочаги. Она обмелела – слишком долго стояла сухая погода. Пенни поймал кузнечика и бросил в воду. Ни поклёвки, ни алчного вихрения воды не последовало.

– Похоже, вся рыба тут передохла, – сказал он. – Эти маленькие прудки посреди пустого места всегда меня озадачивали. Ума не приложу, как рыба может здесь жить из года в год.

Он поймал ещё кузнечика и бросил в воду с тем же результатом.

– Бедные рыбы, – сказал он. – Вроде как у себя дома, а ни туда ни сюда. Я бы не ловить их должен, а подкармливать…

Он вскинул на плечо свою бамбуковую удочку.

– Небось и господь бог так же обо мне рассуждает, – хмыкнул он. – Глядит небось на меня сверху и говорит: «Вон Пенни Бэкстер, перебивается кое-как на своей росчисти»… Похоже, вон в той мочаге напротив должна быть пропасть окуней, – добавил он.

Они находились чуть западнее края прерии, где Топтыга кормился молочаем. Бездождье сосало воду, и на болоте теперь открылись широкие пространства твёрдой сухой земли. Мочаги были отчетливо видны. Они отступили от зарослей пилы-травы, так что лишь плавучие листья кувшинок тревожили воду. По листьям бегала голубая камышница с ярко-жёлтыми ногами и пёстро раскрашенной головой. Над болотом струился лёгкий ветерок, и вода струилась рябью под ним. Кувшинки наклонялись на мгновение, подставляя лучам солнца широкие глянцевитые листья.

– Как раз зыби, – сказал Пенни, – и луна стоит хорошо.

Он привязал к удочкам лески, нацепил приманку – метёлку оленьей шерсти.

– Ты забрасывай на северном конце, а я попробую на южном. Старайся не шуметь при ходьбе.

Джоди задержался на минуту посмотреть искусный заброс отца. Просто изумительно, сколько ловкости было в этих узловатых руках. Поплавок лёг у самого края скопления кувшинок. Пенни медленно повёл его по воде рывками. Поплавок то погружался, то выскакивал на поверхность с неупорядоченностью движений живого насекомого. Поклёвки не было. Пенни подтянул поплавок и забросил снова на то же место.

– А ну-ка, окунёк-куманёк, – обратился он к невидимой рыбе, затаившейся среди водорослей на дне. – Вижу, вижу, сидишь на своём крылечке. – Он замедлил неровный ход поплавка. – Клади-ка лучше свою трубку да приходи за обедом.

Джоди с усилием оторвался от завораживающей игры отца и пошёл в свой конец мочаги. Поначалу он бросал плохо – то и дело запутывал леску, закидывал поплавок в самые невероятные места, перебрасывал крючок через всю мочагу и цеплял им за жёсткую пилу-траву. Затем на него нашло нечто вроде вдохновения. Он почувствовал, что мах его руки стал свободнее. Кисть сгибалась в нужный момент.

Наконец он положил поплавок точно в то место, куда метил, – около небольшого островка пилы-травы.

– Изрядно брошено, сын, – раздался голос отца. – Пусть полежит так с минуту. Потом начинай вести рывками и уж тут любую секунду будь наготове.

Он и не подозревал, что отец наблюдает за ним. Он весь напрягся. Он осторожно поддернул удочкой, и поплавок сделал скачок. Тут вода забурлила, что-то серебристое наполовину выскочило из воды, и большущая, словно кухонный горшок, пасть поглотила поплавок. Что-то тяжёлое, как мельничный жернов, повисло на конце лесы, бешено задёргалось наподобие дикой кошки и потянуло его к себе, валя с ног. Он крепко уперся против этого неистовствующего безумия, с которым был теперь бесповоротно сцеплен.

– Спокойнее! – крикнул Пенни. – Не давай ей уходить под те кубышки. Держи конец удилища кверху. Не давай ей слабины.

Пенни предоставил сына борьбе. Руки Джоди напряглись до боли. Он боялся тащить слишком сильно – так можно порвать лесу. Не смел он и потравить хотя бы на дюйм – из страха, что внезапно ослабшая леса скажет ему о потере гиганта. Он жаждал услышать от отца волшебные слова, указание на чудодейственный способ, которым можно вытащить рыбу на берег и положить конец этой пытке. Окунь был настроен сердито. Он сделал бросок к зарослям травы, рассчитывая запутать лесу вокруг стеблей и вырваться на свободу. Джоди пришло в голову, что, если обойти конец мочаги по берегу, всё время держа лесу внатяг, можно вывести окуня на мелководье и затем выбросить на берег. Он действовал с осторожностью. Его так и подмывало бросить удилище, взяться за леску и сойтись вплотную со своим противником. Он начал удаляться от мочаги, вскинул удилище и выбросил трепыхающегося окуня на берег, в траву. Затем отбросил удилище и побежал к добыче, чтобы отнести её подальше от воды. Окунь был, наверное, фунтов на десять. Подошёл отец.

– Я рад за тебя, сын. Никто не мог бы справиться с ним лучше.

Джоди никак не мог отдышаться. Пенни, взбудораженный не меньше, чем он, хлопнул его по спине. Джоди смотрел на брюхастого окуня-здоровяка, всё ещё не веря в случившееся.

– Для меня это всё равно что старый Топтыга, – сказал он.

Они перемигнулись и принялись тузить друг друга.

– Теперь мне надо обставить тебя, – сказал Пенни.

Они разошлись по разным мочагам. Пенни крикнул, что признаёт себя побеждённым, и начал ловить лещика для матушки Бэкстер на донку с наживкой из личинок радужницы. Джоди всё забрасывал и забрасывал удочку в надежде вновь увидеть бешеное вихрение воды и гигантский скачок, ощутить на конце лесы живую бьющуюся тяжесть, но тщетно. Он поймал маленького окунька и высоко поднял его на вид отцу.

– Брось его обратно! – крикнул Пенни. – Он нам ни к чему. Пусть вырастет большой, как и первый. Тогда мы снова придём сюда и поймаем его.

Джоди нехотя пустил рыбешку в воду и следил, как она уплывает. Отец строго придерживался правила не брать больше рыбы или дичи, чем они могли съесть или сохранить. Надежда поймать ещё одну чудо-рыбу угасла, когда солнце завершило свой дневной путь по весеннему небу. Время клёва прошло. Внезапно он услышал, как отец свистит ему по-перепелиному. Это был условный сигнал, которым они переговаривались на беличьей охоте. Джоди положил удочку и, оглянувшись, уверился в том, что сможет отыскать травяную кочку, под которой спрятал окуня от солнца. Затем осторожно подошёл к отцу.

– Давай за мной, – прошептал Пенни. – Подберёмся как можно ближе. – Он указал рукой. – Журавли пляшут.

Большие белые птицы были очень далеко. У отца орлиный глаз, подумал он. Они присели на четвереньки и медленно поползли вперёд. Время от времени Пенни плашмя припадал к земле, и Джоди припадал вслед за ним. Так они добрались до высокого пучка пилы-травы, и Пенни сделал знак спрятаться за ним. Птицы были так близко, что Джоди казалось, он мог бы достать до них концом своей длинной удочки. Пенни присел на корточки, и Джоди последовал его примеру. Его глаза были широко раскрыты. Он сосчитал птиц. Их было шестнадцать.

Журавли танцевали котильон, настоящий котильон, как его танцуют в Волюзии. Две птицы, стоявшие особняком, прямые и белые, производили необычную музыку – наполовину крик, наполовину пение. Ритм её был неравномерный, как и сам танец. Другие птицы шли по кругу. В центре круга несколько птиц двигались против часовой стрелки. Музыканты наигрывали свою музыку. Танцоры взмахивали крыльями и поднимали ноги, сперва одну, потом другую. Они глубоко зарывали головы в белоснежное оперение на груди, поднимали их и снова зарывали. Двигались они беззвучно, и нельзя было понять, где тут неуклюжесть, где грация. Танец был исполнен величавости. Хлопали крылья, вздымаясь и опускаясь, словно вытянутые руки. Внешнее кольцо, пришаркивая, всё кружилось и кружилось. Группой в центре овладевало потаённое неистовство.