– Я не хочу, чтобы кто-нибудь лизал мясо, которое я ем, не говоря уже о гадкой твари, – сказала матушка Бэкстер.

Ко всему этому Флажок стал до назойливости любопытен. Он опрокинул в коптильне жестянку с топленым салом.

День был прохладный, и загустевшее сало спасли прежде, чем оно успело вытечь. Такого рода неприятности можно было предупредить очень просто: тщательно прикрывая за собой двери. Джоди стал очень памятлив на такие мелочи.

– Научиться осторожности тебе не повредит, – сказал Пенни. – Ты должен понять, что сохранение съестного – твоё первое дело, – первое после того, как ты добыл его.

Первый сильный заморозок пал в конце ноября. Листья большого орехового дерева в северном конце росчисти стали желты, как сливочное масло. В красно-жёлтый наряд убрались ликвидамбры, а дубняк через дорогу напротив дома полыхал ярко-красным пламенем, словно костёр. Виноградные лозы окрасились золотом, сумах был цвета раскалённых дубовых углей. Октябрьское цветение пупавки и бакхариса обернулось летучим пухом. Дни наступали прохладные и ядрёные, разогревались до приятной дремоты и снова остывали.

Бэкстеры сидели вечером в передней комнате у впервые затопленного очага.

– Даже как-то не верится, что снова пришла пора топить очаг, – сказала матушка Бэкстер.

Джоди лежал плашмя на животе и глядел в огонь. Именно там ему часто виделся испанец Сенокрыла. Если прищуриться и дождаться минуты, когда пламя передвинется, как он задумал, по раздвоенному полену, легко представить себе всадника в красной накидке и сверкающем шлеме. Это видение никогда не возникало надолго: дрова шевелились, поленья оседали и испанец исчезал.

– У испанцев были красные накидки? – спросил он.

– Не знаю, сын, – ответил Пенни. – Вот видишь, как кстати был бы учитель.

– С чего бы ему вздумалось спрашивать такое? – удивленно сказала матушка Бэкстер.

Джоди перевалился с боку на бок и обнял рукой Флажка. Тот спал, подогнув под себя ноги, словно телёнок. Его белый хвостик подёргивался во сне. Матушка Бэкстер не возражала против его присутствия в доме по вечерам, после ужина. Она даже смотрела сквозь пальцы на то, что он спит в спальне Джоди: по крайней мере в это время от него не приходилось ждать баловства. Она принимала его как нечто неизбежное, с критической незаинтересованностью, которую она выказывала к собакам. Они спали на воле под домом. В особенно резкие ночи Пенни пускал их в дом, и не потому, что это было так уж необходимо, а потому, что он любил делиться уютом.

– Подбрось-ка ветку в огонь, – сказала матушка Бэкстер. – Мне не видать швов. – Она ушивала для Джоди штаны Пенни. – Ежели тебе вздумается и дальше расти так, как этой весной, мне придётся ушивать твои штаны для отца.

Джоди громко расхохотался, а Пенни сделал вид, будто обиделся. Но потом в его глазах блеснул огонёк, его худые плечи затряслись. Матушка Бэкстер с довольным видом покачивалась в кресле-качалке. Им всем было хорошо, когда она шутила. Без её добродушия дом был бы всё равно что этот студёный вечер без огня в очаге.

– А знаете что, – сказал Пенни, – мне кажется, эта зима будет не особенно холодной.

– А я люблю, когда зима холодная, – сказал Джоди. – Вот ежели б только не надо было всё время носить дрова.

– Да, сударь, похоже, зима будет хорошая. С урожаем и с мясом у нас вышло куда лучше, чем я предполагал. Быть может, хоть теперь-то удастся перевести дух.

– Давно пора, – сказала матушка Бэкстер.

– Да, Старуха-Голодуха ушла охотиться в другие места.

Время шло, никто больше не заговаривал. Было тихо, только шипели дрова в очаге, Пенни попыхивал трубкой, да скрипело кресло матушки Бэкстер на дощатом полу. Один раз в вышине над домом громко просвистело, словно ветер внезапно пронесся меж сосен. Это утки улетали на юг. Джоди взглянул на отца. Пенни поднял трубку мундштуком кверху и кивнул. Если бы Джоди не лень было говорить, он спросил бы, что это за утки и куда они держат путь. Ему казалось, что если бы он разбирался в таких вещах так, как отец, он смог бы прожить без арифметики и правописания. Чтение он любил. По большей части это были рассказы, хотя и не такие хорошие, как у Пенни, – таких ему ещё не попадалось, – но всё же рассказы.

– Что ж, надо идти в постель, не то я засну прямо тут, – сказал Пенни.

Он встал и наклонился к очагу выколотить трубку. В этот момент собаки взлаяли и стремительно выбежали из-под дома. Казалось, будто его движение пробудило их ото сна и они бросились за воображаемым врагом. Пенни открыл переднюю дверь, приложил ладонь к уху, прислушался.

– Ничего не слышу, кроме собак.

Замычал телёнок. Это был одновременно крик боли и ужаса. За ним последовал ещё один, он возвысился до вопля, затем вдруг был словно задушен. Пенни кинулся на кухню за ружьём.

– Свету!

Джоди предпочел отнести приказание не к себе, а к матери и побежал за отцом со своим ружьём, которое с последнего посещения Топтыги ему разрешили держать заряженным. Матушка Бэкстер нехотя следовала за ними с зажженной лучиной, медленно нащупывая ногами путь. Джоди перелез через изгородь на скотный двор. Теперь он жалел, что не понёс лучину сам. Он ничего не видел и слышал только возню, рычание и клацанье множества зубов – голоса Рвуна и Джулии заглохли. Весь этот шум перекрывал отчаянный крик отца:

– Ату их, Джулия! Взять их, Рвун! О господи, дайте же свет!

Джоди перелез обратно через изгородь, подбежал к матери и взял у неё лучину. Это был тот случай, когда только Пенни мог решать, что следует предпринять. Джоди побежал обратно. Он высоко поднял лучину над головой: волки ворвались на скотный двор и зарезали тёлку. Стаей, числом до трёх десятков, если не больше, они толклись вокруг загородки. Глаза их парами отражали свет, словно мерцающие лужи гнилой воды. Они были измождены и облезлы. Их клыки сверкали, словно рыбьи кости. Он услышал пронзительный крик матери за изгородью и тут только заметил, что и сам кричит.

– Держи свет на месте! – крикнул Пенни.

Он постарался унять дрожь в руке. Он увидел, как Пенни вскинул ружьё и выстрелил раз, потом другой. Волки повернули и серой волной потекли через изгородь. Рвун хватал их за пятки. Пенни, крича, бросился вдогон. Джоди побежал за ним следом, стараясь держать свет так, чтобы видны были их стремительные фигуры. Он вспомнил, что в руке у него ружьё, и сунул его отцу. Пенни взял его и выстрелил ещё раз. Волки умчались, точно гроза. Рвун помедлил немного, приметный во тьме своей светлой шерстью, потом заковылял обратно к хозяину. Пенни нагнулся и потрепал его. Потом повернулся обратно и медленно прошёл в загон. Корова мычала.

– Дай мне свет, – спокойно сказал Пенни.

Он поднял лучину и посветил около загородки. Истерзанный в клочья телёнок лежал посреди загона. Возле него лежала Джулия, вцепившись зубами в горло тощего волка. Волк был при последнем издыхании. Его глаза стекленели. Он был весь запаршивлен, весь в клещах.

– Всё в порядке, родная. Отпусти его, – сказал Пенни.

Джулия разомкнула челюсти и отступила назад. Не будь её зубы стерты временем до гладкости кукурузного зерна, жертв среди хищников могло бы быть больше. Пенни посмотрел на изуродованного телёнка, посмотрел на волка. Затем, словно глядя в зелёные глаза невидимого врага, посмотрел куда-то в ночь. Он казался маленьким, словно съёжился.

– Так… – сказал он.

Он вернул Джоди его ружьё и подобрал своё, валявшееся у изгороди. Он нагнулся, взял телёнка за копыто и решительно зашагал к дому. С содроганием понял Джоди, что отец хочет припрятать труп на случай, если хищники вздумают вернуться. Он всё ещё был во власти страха. Загнанная на охоте пантера или медведь всегда приводили его в ужас. Но там всегда стояли люди с ружьями наготове. Собаки там имели возможность бросаться на зверя и отступать. Зрелище же, какое являла собой свирепая волчья стая в загоне, он никогда не захочет увидеть вновь. Ему хотелось бы, чтобы отец оттащил труп телёнка в заросли.