Январь выдался мягкий. Иногда в холодной красной тишине показывалось солнце; толстое одеяло плохо грело ночью, а утром в ведре с водой нарастала корочка льда. А потом, через день-другой, становилось так тепло, что матушка Бэкстер могла сидеть днём на крыльце на солнышке, штопая и латая платье, а Джоди – бегать по лесу без шерстяной куртки.

Жизнь на Острове Бэкстеров вошла в обычную колею вместе с погодой. Жители приречья, сказал Пенни, несомненно, были взволнованы пожаром дома Хутто и отъездом его острой на язык хозяйки, которую никто не понимал, её сынка-моряка, который был для них почти что чужеземцем, и их собственной златовласой Твинк. Всеобщий приговор должен был сводиться к тому, что пьяные Форрестеры подожгли дом, узнав, что Оливер вернулся с девушкой. Но река была далеко, а новости просачивались медленно на Остров Бэкстеров. Форрестеры, по-видимому, ездили в Форт-Гейтс по торговым делам. Они ни разу не проехали мимо. Они не забрали свою долю медвежьей туши по возвращении. То, что они избегали Пенни, со всей несомненностью свидетельствовало об их виновности. Это огорчало его. Мир, которого он добился с таким трудом, разлетелся вдребезги.

Камень, брошенный издалека в другого, попал в него. Ему было больно и тревожно.

Джоди тоже был озабочен, но то была озабоченность, какую чувствуют за персонажей повествования. Бабушка Хутто, Оливер, Пушок и Твинк уехали на пароходе так, как могли бы уехать люди в какой-нибудь книге. Оливер и без того уже был для него человеком, приезжавшим с рассказами о далеких местах. Теперь же в рассказы перешли и бабушка Хутто, и Твинк, и Пушок. Оливер сказал: «Я не забуду тебя, даже в Китайском море». И вот теперь Джоди по большей части представлял его себе в Китайском море, бесконечно далеким и оскорблённым такими же выдуманными людьми, каким стал он сам.

Конец января был сплошь тёплый. Ещё будут заморозки, и даже, пожалуй, на некоторое время всё снова подмёрзнет, прежде чем по-настоящему наступит весна. Но эти благодатные дни – её предвестник. Пенни вспахал поля, предназначавшиеся под ранний урожай, и поднял новь, расчищенную Быком в ту пору, когда он оправлялся от укуса гремучей змеи. Он решил попробовать посадить немного хлопка на продажу. Низинка рядом с северным хэммоком пойдёт под табак. Рассадник он устроил между домом и виноградным кустом. Поскольку скотины у него только и было что Цезарь да Трикси, он решил сеять поменьше коровьего гороха и пустить освободившуюся землю под кукурузу. Её им никогда не хватало. Куры остались без корма, поросята не были как следует откормлены, а у них самих мука кончилась уже в конце лета, потому что у них не было достаточно кукурузного зерна. На нём держалось всё их хозяйство. Джоди помог вывезти со скотного двора скопившийся за зиму навоз и разбросать его по скудной песчаной почве. Пенни рассчитывал, что земля будет хорошо унавожена, взрыхлена и готова к севу в начале марта, когда прокричит первый козодой.

Матушка Бэкстер горько сетовала, что у неё никогда не было грядки с имбирем. У всех женщин были такие грядки. Жена лавочника обещала дать корни, как только они понадобятся. Пенни и Джоди устроили ей грядку. Они сделали выемку на глубину в четыре фута у стены дома и подложили вниз кипарисовые дощечки. Они натаскали глины и заполнили ею выемку. В первый же раз, как он отправится с товаром за реку, Пенни обещал привезти корни, шишковатые и заострённые, словно оленьи рога.

Охота почти ничего не давала. Медведи рыскали в поисках пищи на широком пространстве, готовясь в феврале залечь в спячку. Их берлоги находились под вывороченными бурей корневищами деревьев или под большими, лежащими крест-накрест стволами, дававшими хорошую защиту. Иногда медведи, набрав дубовых и пальмовых веток, наваливали их на дереве с дуплом в некое подобие гнезда. Где бы ни было ложе, оно устраивалось в виде пустой траншеи, на край которой медведь укладывал передние лапы. Джоди казалось странным, что медведи залегают в спячку не в декабре, с первыми настоящими холодами, а из берлог выходят так рано – в марте, а не в апреле.

– Уж, верно, они знают, что делают, – сказал Пенни.

Работа в основном, после того как земля была вспахана, состояла в носке и колке дров для обоих очагов. Хорошо хоть, дрова-то теперь было легче добывать, чем когда-либо, потому что буря повалила множество деревьев и ещё больше их упало, ослабнув корнями за долгие дни дождя и непрестанного ветра. Впечатление было такое, будто не вода, а огонь прошёлся по таким местам, ибо мёртвые деревья стояли серые и голые.

– Вот когда обрадуешься, что живёшь на высоком месте, – сказал Пенни. – Я бы душой изболелся, глядя на весь этот разор.

Джоди любил утренние прогулки в лес за дровами не меньше охоты. На них всё делалось так неспешно. Прохладным искристым утром, после завтрака, Пенни запрягал Цезаря в повозку, и они отправлялись по тряской дороге в любую сторону – как вздумается. Собаки трусили под повозкой, Флажок галопом скакал впереди или сбоку. Кожаный ошейник придавал ему какой-то необыкновенно умный вид. Они сворачивали на прогалину и уже пешком шли искать подходящее упавшее дерево, отдавая предпочтение болотному дубу или ежовой сосне. В лесу было сколько угодно смолистой сосны. Она давала самое горячее и яркое пламя, и из неё получалась отличная щепа для растопки, но она коптила и загрязняла сажей котелки и чугунки. Они рубили дрова по очереди или пилили вдвоём пилой. Джоди любил ритмичное качание пилы, певучее гуденье, с каким она въедается в дерево, душистый запах опилок, сеющихся на землю.

Собаки рыскали в кустах поблизости или гоняли кроликов. Флажок пощипывал листовые почки или разыскивал сочный побег травы, уберегшийся от мороза. Пенни всегда брал с собою ружьё. Иногда Джулия подгоняла кролика настолько близко, что его можно было подстрелить; иногда какая-нибудь чёрная белка, забыв об осторожности, взбегала вверх по стволу сосны неподалеку, и тогда на ужин готовился плов. Однажды на них дерзко воззрилась совершенно белая белка из породы чёрных, но Пенни не стал её стрелять. Это такая же редкость, сказал он, как и енот-альбинос. Мясо Топтыги оказалось жёстким и волокнистым от старости; его надо было долго варить, чтобы оно размягчилось. Все прямо-таки обрадовались, когда оно кончилось. Зато сала из Топтыги вытопили целую деревянную бадью. Оно было прозрачно и золотисто, словно ранний мёд, и на нём можно было отлично готовить.

Матушка Бэкстер проводила долгие часы за шитьем одеяла. Пенни заставлял Джоди заниматься уроками. Вечера проходили у очага, в котором ярко пылало пламя, давая свет и тепло. Вокруг дома, навевая ощущение уюта, завывал ветер. В тихие лунные ночи можно было слышать лай лисиц в хэммоке. В таких случаях урок приостанавливался, Пенни кивал Джоди, и они слушали вместе. Лисицы редко делали набеги на курятник Бэкстеров.

– Они знают каждую волосинку на голове Джулии, – довольно смеялся Пенни. – И не хотят искушать судьбу.

Как-то раз, ясной холодной ночью в конце января, – Пенни и матушка Бэкстер уже улеглись – Джоди задержался у огня с Флажком. Со двора послышался звук, словно резвились собаки. На этот раз они возились что-то уж очень бурно, и Джоди подошёл к окну и прижался лицом к холодному стеклу. Какая-то чужая собака играла с Рвуном. Джулия благосклонно наблюдала. У Джоди перехватило дыхание. Это была не собака. Это был серый волк, тощий и хромой. Джоди повернулся, чтобы побежать и позвать отца, потом, влекомый непреодолимой силой, снова подступил к окну и продолжал наблюдать. Было ясно, что собака и волк не впервые играют друг с другом. Они не были незнакомцами. Они играли молча, словно собаки должны были сохранять тайну. Джоди подошёл к двери спальной и тихонько позвал отца. Пенни вышел к нему.

– В чём дело, сын?

Джоди на цыпочках приблизился к окну, маня его за собой. Пенни, босиком, подошёл и глянул туда, куда показывал Джоди. Он присвистнул про себя, но ни единым жестом не выказал намерения взять ружьё. Они наблюдали молча. Движения животных были отчетливо видны в ярком свете луны. У гостя было покалечено бедро. Его движения были неуклюжи.