– Ты хочешь, чтобы пчёлы насмерть зажалили твоего детёныша, будь он неладен? Запри его.

Джоди нехотя отвёл оленёнка в сарай и прикрыл дверь. Ему страшно не хотелось разлучаться с ним даже ради охоты за мёдом диких пчёл. Ему казалось несправедливым, что Пенни нет с ними. Он присматривался к этому пчелиному дереву всю весну. Ждал только срока, когда пчёлы соберут нектар с жёлтого жасмина, тутового дерева и падуба, с цветов пальм и мелии, с дикого винограда и персиковых деревьев, с боярышника и дикой сливы. Но ещё достаточно будет цветов, с которых они смогут собрать зимний запас. Магнолии и гордонии стояли в полном цвету. Скоро к ним должны присоединиться сумах, золотарник и астры.

– Знаешь, кто прямо-таки загорелся бы пойти с нами за мёдом? – спросил Бык. – Сенокрыл. Он работает среди пчёл так спокойно, что кажется, будто они приносят ему соты в подарок.

Они были уже у провала.

– Просто не понимаю, как вы живёте, таская воду так далеко, – сказал Бык. – Ежели б я не собирался домой, я бы помог вам вырыть колодец у дома.

– Ты собираешься домой?

– Ну да. Мне тревожно за Сенокрыла. Да к тому ж со мною это впервые, чтобы я так долго обходился без виски.

Пчелиным деревом была мёртвая сосна. На половине её высоты зияло глубокое дупло, через которое влетали и вылетали дикие пчёлы. Она стояла с северного края провала. Бык задержался у купы живых дубов, чтобы набрать несколько охапок зелёного испанского мха. У подножия сосны он указал на кучку перьев и сухой травы.

– Тут пробовали свить гнездо древесные утки, – сказал он. – Но пчёлы их прогнали.

Он принялся рубить сосну. Где-то высоко-высоко над землей возникло гудение, словно заработало погремками целое логово гремучих змей, – отдалённое, бурное гудение. Эхо ударов металось по провалу то в одну, то в другую сторону. Белки, дотоле тихо сидевшие на пальмах и дубах, подняли возмущённый галдеж. Пронзительно кричали сойки. Сосна содрогалась. Гудение переросло в рёв. Пчёлы, словно мелкая дробь, со свистом проносились над их головами.

– Сделай мне дымник, мальчуган, да поживей! – крикнул Бык.

Джоди скатал в ком тряпки и мох, открыл рожок с трутом, который дал ему Бык, и вступил в единоборство с куском стали и кремнем. Пенни всегда так искусно высекал огонь, мелькнула у него лихорадочная мысль, что ему ни разу не приходилось браться за это самому. Искры так и летели на пережжённую ветошку, но дул он на них с такой силой, что они угасали, едва успев сесть на ткань. Бык бросил топор, подбежал и взял у него кресало и огниво. Он ударял сталью о кремень так сильно, как Джоди, зато дул на затлевшую ветошку с осмотрительностью, для Форрестера прямо-таки поразительной. В конце концов ветошка вспыхнула, и Бык поднёс огонь ко мху. Мох задымился, не разгораясь пламенем.

Бык вернулся к сосне и что есть мочи замахал топором. Блестящее лезвие так и врубалось в прогнившую сердцевину. Длинные волокна расщеплялись, рвались, дрожали. Сосна взревела, словно обрела голос, чтобы вскричать при падении, и с треском рухнула на землю. Пчёлы тучей кружились над её мёртвым зияющим сердцем. Бык схватил дымник и, что было совсем неожиданно при его огромной фигуре, стремительно, словно ласка, метнулся к поверженному дереву. Он тычком сунул дымящий комок мха в отверстие и как сумасшедший кинулся прочь, более чем когда-либо похожий на бегущего вперевалку медведя. Он взвыл и принялся хлопать себя по груди и плечам. Глядя на него, Джоди невольно расхохотался. Но тут его шею ожгла острая струйка огня.

– Давай в провал! – крикнул Бык. – К воде!

Они ссыпались вниз по крутому откосу. Прудок на дне из-за бездождья обмелел. Вода не закрывала их целиком, когда они легли в него. Бык зачерпывал пригоршнями грязь и обмазывал ею волосы и шею Джоди. Его собственная густая растительность служила ему достаточно надёжной защитой. Несколько пчёл полётели за ними вдогонку и теперь упорно кружили над ними. Через некоторое время Бык осторожно поднялся.

– Теперь им впору затихнуть, – сказал он. – А мы ну просто пара свиней, да и только.

Их штаны, лица, рубахи были залеплены грязью. Джоди повёл Быка вверх по южному склону провала к стиральным лоткам. Они прополоскали одежду и умылись.

У Быка было пять или шесть укусов, Джоди отделался двумя. Они приближались к пчелиному дереву с опаской. Дымник был заложен как надо. Густой дым одурманил пчёл. Они медленно ползали вокруг отверстия дупла, отыскивая матку.

Бык расширил отверстие и обрубил края охотничьим ножом. Он очистил дупло от сора и щепок и опустил в него нож. Он повернулся, изумлённый.

– Сегодня у нас великий день! Там целая лохань мёду. Дерево полно им.

Он достал золотистый, сочащийся мёдом комок. Сам сот был грубый и тёмный, но мёд был светлее очищенного сахарного сиропа. Они наполнили ведро из-под сала и на шесте принесли его домой. Для второго захода матушка Бэкстер дала им кипарисовую бадью. Бык за всю свою жизнь не мог упомнить такого большого сбора мёда с одного дерева.

– Вернусь завтра домой и расскажу своим, мне не поверят, – сказал он.

– А с собой мёду вы разве не возьмёте? – спросила матушка Бэкстер.

– Не больше, чем можно унести в желудке. Я уже приглядел два-три дерева на болоте. Вот коли с ними не будет удачи, приду к вам попрошайничать.

– Вы по-соседски выручили нас, – сказала матушка Бэкстер. – Может быть, мы когда-нибудь разбогатеем и сможем отблагодарить вас.

Бык был явно чём-то обеспокоен. За ужином он без конца шаркал ногами, а после принялся мерять шагами комнату. Он поглядел на небо.

– Ясная будет ночка, как раз впору отправиться, – сказал он.

– Отчего ты так вдруг забеспокоился? – спросил Джоди.

Бык приостановился.

– Находит на меня такое. Мне нравится бывать то здесь, то там. Какое-то время мне хорошо на новом месте, а потом вдруг чувствую – невмоготу, да и только. Бывало, как попадешь с Лемом и Мельничным Колесом в Кентукки, лошадьми торговать, то, ей-богу, места себе не находишь, так домой хочется. – Он помолчал, глядя на закат, затем тихо добавил: – Я очень тревожусь за Сенокрыла. У меня такое чувство… – он ударил себя кулаком по груди, – …что ему плохо.

– Но тогда кто-нибудь приехал бы.

– В том-то и штука. Не знай они, что твой отец болен, они бы запросто приехали. А так они знают, что твоему отцу надобна помощь, вот и не хотят отрывать меня, ежели у них какая-нибудь дурная или тревожная новость.

Он в беспокойстве ждал темноты. Ему хотелось покончить с делами и уйти. Джоди помог ему приготовить смолистой щепы для жаровни. Потом они прошли к Пенни.

– Ежели бы вы собирались за пантерой, – сказал он, – ей-богу, я увязался бы за вами, до того мне полегчало.

– Будь со мной собаки, я бы взял тебя на охоту за пантерой, – сказал Бык,

– Ну, моя-то пара утрет нос всей вашей своре. К слову сказать, – с невинным видом добавил отец, – как вы управляетесь с той дрянной собачонкой, которую я вам сторговал?

– Эта собака оказалась самой быстрой, самой отменной, самой неутомимой и самой смелой из всех собак, которые у нас были и есть, – растягивая слова, проговорил Бык. – Ей была нужна только выучка.

Пенни хмыкнул.

– Рад, что вы сумели довести её до ума, – сказал он. – Где она сейчас?

– Видишь ли, она была так чертовски хороша, что засрамила всех наших собак, и под конец Лем не выдержал, отвёл её в заросли и пристрелил, а потом захоронил ночью на вашем кладбище.

– То-то я заметил новую могилу и было подумал, что вам стало негде хоронить, – с серьёзным видом проговорил Пенни. – Я сделаю из камня надгробье, дай только поправлюсь. Вырежу на нем: «Здесь покоится Форрестер, оплаканный всеми родными». – Он широко ухмыльнулся и хлопнул рукой по одеялу. – Сдавайся, Бык, – сказал он. – Сдавайся.

Бык вытер бороду.

– Ладно, – сказал он. – Пусть это была шутка, я согласен. Только не жди от Лема, что он посмотрит на это иначе, как на преднамеренное оскорбление.

– Долой недобрые чувства, – сказал Пенни. – Я не держу на вас зла и надеюсь, вы тоже не будете злопамятны, ни Лем, ни кто другой.