– Помнится, её дом был где-то здесь… – сказал Пенни, больше самому себе, чем сыну.

Берег потока начал повышаться. Сосны и дубы высились на фоне заката. Они подошли к высокой круче, вздымавшейся над потоком. На верху её стояла хижина, внизу было расчищенное поле. Пенни поднялся по извилистой тропинке и взошёл на крыльцо. Дверь была заперта, и не видно было дымка из печной трубы. Окон у хижины не было. Их заменяли квадратные проемы с деревянными ставнями. Ставни были плотно прикрыты. Пенни обогнул хижину. Один ставень сзади был приоткрыт. Пенни заглянул внутрь.

– Её нет, но мы всё равно войдем.

– Мы пойдём отсюда вечером домой? – с надеждой спросил Джоди.

Пенни повернулся и посмотрел на него:

– Домой? Я же сказал тебе, что намерен разделаться с этим медведем. Ты можешь идти домой…

Он никогда не видел отца таким холодным и неумолимым. Собаки, тяжело дыша, легли на песок возле хижины. Пенни подошёл к поленнице и наколол дров. Набрав охапку, он швырнул её внутрь хижины через открытый проем. Затем влез туда сам и открыл кухонную дверь изнутри. Джоди вернулся к поленнице, нащепал смолистых лучин и, войдя в хижину, положил их на пол. Возле открытого очага частью стояли, частью висели на вращающихся кронштейнах котелки и форма для выпечки хлеба.

Пенни развёл огонь и повесил над ним мелкий котелок. Затем развязал на полу котомку, достал кусок свиного сала и ломтиками нарезал его в котелок. Сало начало потихоньку скворчать. Пенни вышел наружу к колодцу и достал на вороте ведро воды. С полки на кухне он взял замызганный кофейник, заварил в нём кофе и поставил его поближе к жару. В заимствованной сковороде замешал кукурузный хлеб и положил прогреваться к огню две холодные картофелины. Когда сало растопилось, он вылил в него тесто, дождался, пока лепёшка затвердеет и подрумянится, и, отвернув кронштейн от самого жара, оставил хлеб доходить. Тем временем вскипел кофе. Он отодвинул его от огня, достал из расшатанного кухонного шкафа тарелки и чашки и поставил их на голый сосновый стол.

– Пристраивайся, – оказал он. – Всё готово.

Он ел быстро и жадно. Остатки кукурузного хлеба он вынес во двор собакам и бросил им ещё по две полоски мяса аллигатора. Джоди было холодно, и не от одной только резкости вечера. Невыносимо было, что отец так молчалив. Он ел с ним всё равно как с чужим. Пенни согрел воды в котелке, в котором готовил, перемыл тарелки и чашки, убрал их в шкаф и подмёл пол. Затем вышел наружу, набрал с дуба несколько охапок мха и сделал собакам ложе под укрытым от ветра углом дома. Спускалась ночь, тихая и очень холодная. Он натаскал из лесу целых древесных стволов и два из них положил концами в очаг; их надо было время от времени проталкивать вперёд. Он набил трубку, раскурил её и лёг на пол возле огня, подложив себе под голову скатанную котомку.

– Лучше всего и тебе сделать то же самое, мальчуган, – добрым голосом сказал он. – Рано утром нам выступать.

Теперь он был больше похож на себя, и Джоди осмелился задать несколько вопросов:

– Па, ты думаешь, Топтыга пройдёт здесь обратно?

– Кто угодно, только не он. Или, во всяком разе, не так скоро, чтобы я стал его дожидаться. Я почти уверен, что ранил его. Я пройду к Солёным Ключам и, обогнувши верховья, перейду на ту сторону реки. А там – вниз по берегу вплоть до того места, где он бросился сегодня в чащу.

– Ведь это здорово далеко…

– Изрядно.

– Па…

– Ну?

– Как по-твоему, с Флажком ничего не стряслось?

– Ты не забыл, что я тебе сказал, когда позволил взять его с собой?

– Не забыл. Я только…

Пенни смягчился:

– Он не заблудился, ежели об этом твоя печаль. Оленя нельзя потерять в лесу. Он объявится сам, ежели только не вздумает одичать.

– Он не одичает, па. Никогда.

– В таком раннем возрасте – пожалуй. Скорее всего, в эту минуту он изводит нашу мать. Спи.

– А чей это дом, па?

– До сих пор принадлежал одной вдовой женщине. Я тут давно не бывал.

– А она не заругается, что мы пришли сюда?

– Ежели это та самая женщина – не заругается. Было время, я ухаживал за ней, до того как женился на твоей матери. Спи.

– Па…

– Это твой последний вопрос, дальше я просто угощаю тебя метлой. А если вопрос будет неразумный, то и за него угощу.

Он колебался. Он хотел спросить, не думает ли отец, что они смогут поспеть завтра вечером на рождественские праздники. Он рассудил, что вопрос неразумен. Преследование Топтыги может стать делом всей жизни. Он вернулся мыслями к Флажку. Ему воображалось, что Флажок заблудился, голоден, что его преследует пантера. Без Флажка было так одиноко. Он спросил себя, тревожилась ли о нём когда-нибудь так его мать, и решил, что, наверное, нет. Он заснул с какой-то печалью.

Утром его разбудил стук колёс во дворе. Собаки залаяли, им ответила чужая собака. Он сел на полу. Пенни, уже вскочив на ноги, тряс головой впросонках. Они проспали. Вокруг хижины, розовый, разгорался рассвет. Огонь распался на пепел и угольки, и только обугленные концы двух древесных стволов торчали над очагом. Воздух был ледяной. Пар от дыхания повисал в нём морозными облачками. Они промёрзли до мозга костей. Пенни подошёл к кухонной двери и открыл её. Послышались шаги, и в хижину вошла женщина средних лет, а следом за нею юноша.

– Господи боже!.. – проговорила она.

– Ну что же, Нелли, – сказал Пенни. – Похоже, тебе просто не суждено от меня отделаться.

– Эзра Бэкстер!.. Ты мог бы и подождать, пока тебя пригласят.

Он широко улыбнулся ей:

– Знакомься, вот мой сын Джоди.

Она мельком взглянула на него. Это была миловидная женщина, пухленькая и розовощекая.

– Он чуточку похож на тебя. А это мой племянник, Аза Ревелс.

– Уж не сын ли Мэтта Ревелса? Ей-богу! Ну, мальчуган, я знал тебя ещё тогда, когда ты был не больше осы-землеройки.

Они обменялись рукопожатием. Юноша был застенчив.

– Ну, а теперь, мистер Бэкстер, вспомнивши про вежливость и всё такое, расскажите же мне, как сталось, что вы так свободно распоряжаетесь в моём доме?

Она сказала это весёлым тоном. Джоди она понравилась. Женщины делятся на породы, как собаки, подумал он. Она была одной породы с бабушкой Хутто, из тех, с которыми мужчинам легко. И ещё, две женщины могут произносить одни и те же слова, но смысл этих слов будет не один и тот же, подобно тому как лай одной собаки может быть угрожающим, а лай другой – дружелюбным.

– Сейчас, вот только разворошу огонь, – сказал Пенни. – Тут не то что говорить, а самый дух в груди замораживает.

Он склонился над очагом. Аза вышел во двор за дровами. Джоди пошёл помочь ему. Джулия и Рвун с поднятыми хвостами ходили вокруг чужой собаки.

– Ваши собаки до смерти испугали нас с тетушкой Нелли, – сказал Аза.

Джоди не смог придумать ничего подходящего в ответ и поспешил с дровами в дом.

– Ежели ты ещё никогда не была ангелом, посланным мне с неба, Нелли, то этой ночью ты стала им, – говорил Пенни. – Мы с Джоди два дня подряд гоняем большого разлапого медведя. Он всё драл у меня скотину, и вот моё терпение лопнуло…

– Медведя без пальца на передней лапе? – прервала она. – Прошлый год он оставил меня без свиней.

– Ну да, мы идём по его следам от самого дома, и в болоте южнее низовий реки мы подняли его. Будь я к нему ярдов на десять поближе, я бы достал его. Я выстрелил по нему три раза, но он был слишком далеко. Последним выстрелом я ранил его. Он переплыл через реку, а мои собаки не захотели лезть в воду. Ах, Нелли, никогда я не был так близок к отчаянью с тех самых пор, как ты сказала мне, что Фред хочет составить тебе компанию на всю жизнь.

Она засмеялась:

– А ну тебя! Ты сам-то никогда не собирался.

– Теперь поздно объясняться… Так вот, я подумал, что ежели ты не вышла снова замуж и не уехала, твой дом должен быть где-то здесь. И я знал, что ты не откажешься приютить меня под своим кровом. Когда сегодня ночью я укладывался спать, я сказал: «Господи, благослови маленькую Нелли Джинрайт».