Не буду я с ней своих бывших обсуждать. Девственница у меня была всего одна, удовольствия это принесло мало. Фетиша на невинных у меня нет. Но есть огромная ненависть к тому, кто будет первым для Юли. Кто-то же точно должен.

— Мне лучше уйти, — говорю.

— Останься.

Оглядываю розовую спальню с балдахином, мягкими игрушками и цветами в вазах. Она вся такая девочковая, детская, воздушная, как сахарная вата. И в центре Юля, которая просит меня остаться и спрашивает, больно ли это в первый раз.

— Ты пьяна. Скажи это, когда будешь трезвой.

— А если скажу?

— Ты сначала скажи, — криво улыбаюсь. — Это ты сейчас такая смелая.

— А они? — Юля неопределенно кивает в сторону спальни отца. — Что будет с ними?

— Может, еще разбегутся до нового года, Юль. Всего месяц знакомы.

— А мы?

Надвигаюсь на нее и вижу, как сбивается дыхание. Как учащенно бьется на шее венка. Как она приоткрывает рот.

— А мы будем говорить об этом только, когда ты протрезвеешь. Ясно? И больше никаких шатаний по клубам с этим Розенбергом.

Юля моментально принимает воинствующий вид.

— Ты мне не брат, чтобы мной командовать.

— А ты мне не сестра, чтобы я закрывал глаза на то, с кем ты тусуешься.

— И что это значит?

— То и значит. Родственников из нас с тобой не выйдет. Я буду рядом только в одном случае.

— Каком?

— А вот трезвой ко мне придешь, тогда и поговорим, — в третий раз говорю.

Вижу, как она борется сама с собой. Одна ее половина хочет сказать: «Спорим?» И тогда она обязательно придет. А вторая — хочет послать меня из-за дерзости и запретов, которые обязательно придется нарушить. Я для нее одно сплошное «нельзя», с которым хорошим девочкам лучше не связываться.

Между нами ничего не будет просто. Это с Розенбергом было бы именно так: красиво, просто и безвкусно. Но Кудряш ее не цепляет. Иначе все бы давно произошло. Уверен, что и резинки он покупает не в первый раз, но он может носить их хоть до истечения годности.

Потому что она его отшивает. Делала это раньше и сделает снова.

Делаю шаг ближе к ней и на этот раз Юля даже не отшатывается. Замирает, слегка приоткрывая рот. На щеках проступает румянец.

Ее желание такое невинное, такое чистое. Так — она никогда не реагировала на Розенберга и, по сути, я могу спать спокойно. Она может даже уйти к нему, но с ним все равно будет хуже, и она это тоже понимает. 

Я мог бы дожать, мог получить свое и отвалить, но все усложняется тем, что после этой ночи — я не смогу сбежать. Только не с ней. Не выйдет навсегда исчезнуть, если отношения зайдут в тупик. 

Мы по-прежнему будем вместе. Жить рядом. Встречать праздники вместе. Если, не дай бог, наши родители надолго, то и нам потом видеться всю жизнь. Сможем мы оставить это в секрете? Не дать развиться ненависти, которая будет отравлять жизнь не только нам двоим. Всем четверым. Ведь невозможно будет находиться вместе и делать вид, что ничего не было, если мы зайдем дальше. И ошибемся.

Уверен, она тоже думает об этом. И так и не нашла ответа, что же делать дальше.

Юля вдруг делает шаг назад и снимает с себя каблуки, а потом тонкие лямки платья. Невзирая на то, что я стою рядом, она действует так, будто меня здесь нет.

Почему? Она приняла какое-то решение? Но какое?

Я будто прирос к полу. Меня злит, заводит и бесит то, что она действует так нарочито равнодушно к тому, что я все еще здесь. Если я в своих рассуждениях зашел только в тупик, то Юля, похоже, пришла к другому выводу. И я пока не понимаю, к какому.

Тонкий шелк сползает по бедрам на пол. Она стоит босая, в одних трусиках. Сглатываю при виде ее острой груди, с темно-розовым соском. При виде теней, которые подчеркивают ребра и острые угловатые бедра. А плавные линии ягодиц в черных кружевных бикини могут отправить меня прямо в нокаут. Она вся подтянутая, стройная, только это тело я теперь буду видеть, когда она будет на сцене в своих обтягивающих купальниках. Буду знать, что находится под ним. Если раньше я полагался на фантазию, теперь я знаю, что реальность в сто раз круче.

Сжимаю челюсть, когда она низко наклоняется. Специально делает это именно так, подцепив большими пальцами трусики. Пока черное кружево ползет ниже по бедрам, моя выдержка истончается с каждым сантиметром, и только каким-то чудом я все-таки не сдвигаюсь с места. Не забываю о том, что сегодня ничего не будет и по многим на то причинам.

Но и уйти или хотя бы отвести глаза тоже не могу.

У нее самое красивое тело, которое я когда-либо видел. Ее движения плавные, изящные, и когда трусики все-таки оказываются на щиколотках, а она выпрямляется полностью обнаженная, мне прямо физически больно стоять и не двигаться. Юля играет нечестно, но я не буду следовать ее примеру. 

Она не оборачивается. Так и стоит полубоком. Я вижу даже след от белья на ее бедрах и то, какими твердыми стали соски. Холод здесь совершенно не причем. В комнате Юли очень жарко, так что даже мурашкам на ее талии есть совершенно другое объяснение.

— И что ты делаешь? — хрипло спрашиваю.

До боли хочется уложить ее на спину, прямо среди этих плюшевых игрушек, и показать, что игры кончились. Нельзя вести себя так с мужчинами, у которых, когда трусики летят на пол, работает только одна извилина. И та уже прямая.

— Есть шанс, что протрезвев, я забуду этот разговор, — говорит она медленно. — Надеюсь, у меня получилось сделать так, чтобы его уж точно запомнил ты.

Я ничего не забыла.

Хотела бы, но память услужливо подкинула все картинки, от которых мигом вспыхнули щеки. Это ж надо было даже трусики снять!

«Проснулась?», — мурлычит телефон.

Хочу больше никогда не выходить из комнаты и не смотреть ему в глаза. Хочу исчезнуть под одеялом и никогда, никогда больше не видеть его.

Кай: «Стыдно?»

Еще как.

Кай: «У тебя получилось. Я все очень хорошо запомнил».

А я должна была забыть! Но не вышло.

Скатываюсь с кровати и смываю наконец-то с лица косметику, которую не смыла вчера. Господи. Зачем я так набралась. Больше никогда. Хочу выпить всю воду в кране.

А еще очень боюсь, что спалюсь перед отцом.

Кай: «Выходи, балеринка. Им тут все равно не до тебя».

Гляжу на часы, завтрак уже в разгаре по идее. Ох, я еще и проспала.

Натягиваю безразмерные тренировочные штаны и такой же серый, как моя жизнь, батник и выхожу. В квартире неожиданно тихо. Только звенят приборы о тарелки.

— Доброе утро, — буркаю приветствие. Голос хриплый, как будто я вчера орала на морозе.

— О, Юль. Наконец-то. Садись, — говорит отец.

Оксана сосредоточено пилит омлет. Так-так, что же случилось? Какая кошка пробежала между ними?

Беру себе кофе из машинки, одно вареное яйцо, цельнозерновой тост, сажусь за стол и чищу авокадо. Еду взяла скорее по привычке, потому что язык превратился в наждак и ничего в меня не влезет, только несколько литров воды, пожалуйста.

Словно читая мои мысли, Кай молча и любезно наливает мне полный стакан воды из кувшина. Хочу сдержаться, но не могу. Осушаю весь и залпом. Он наливает еще.

— Что случилось? — спрашиваю. Голос звучит почти нормально.

Ненароком думаю, вдруг отец знает? Вдруг застал Кая, когда он выходил из моей комнаты? Или меня выдало что-то еще?

Отец откладывает вилку и делает глоток кофе.

— Ночью вскрыли офис. Все перевернули вверх дном. Ничего не взяли, только разбили все, что можно было. Ущерб значительный. Полиция считает, что это предупреждение. И что нам всем стоит быть аккуратными.

Осторожно киваю, нарезая авокадо на дольки. Мне очень страшно за отца. Думала, с угрозами покончено, в его сторону давно не было выпадов, но похоже, нет.

— Поэтому с этого дня, Юль, ни шагу одна. Только с Костей.

Нож дергается в моей руке, царапая тарелку.

— То есть? — поднимаю глаза на отца.