В мой оглохший мир вдруг врываются звуки. Обрушиваются лавиной, сметая на своем пути тишину. Плач, крик, сирены, вспышки телефонов, и только мое хриплое, царапающее горло дыхание стирает часть фраз.

— Чтобы я тебя больше не видел возле своей дочери!

— Платон, нет! Остановись!

— Юля, в машину. Быстро, я сказал!

Асфальт подо мной вибрирует, а после меня кое-как поднимают. Вся моя правая половина тела тут же вспыхивает огнем, затапливаемая чем-то горячим, будто лавой. Смотрю, как отдаляются красные задние огни, которые уносят от меня балеринку.

Ты не увезешь ее от меня, Платон.

Больше нет. Я верну тебя, балеринка. И стану лучше, веришь? Сделаю все ради того, чтобы ты была в безопасности и счастлива. Потому что это крохотное сердце у нас теперь одно на двоих.

И у моего сына должна быть настоящая семья, которой никогда не было у меня.

— Мамочка, хватит плакать! Как зовут вашего сына?

— Костя… Константин Гронский, — мама захлебывается в рыданиях, и мне ее действительно жаль, но я не могу обнять ее и ничего произнести тоже не могу.

Даже пошевелиться не могу, да и дышать становится все сложнее. Небо над моим лицом заменяется низким потолком кареты «Скорой помощи».

— Не засыпаем, Костя. Не засыпаем! Слышишь меня?

— Я стану отцом…

Непослушные деревянные губы не хотят улыбаться, а кожа на лице трещит, будто картон.

— Поздравляю, — отзывается медбрат. — Только, кажется, ты единственный, кто этому обрадовался.

Оксана возвращается домой после полуночи.

Это все еще ее дом. Даже, несмотря на то, что мой отец мог убить ее сына прямо на тротуаре перед рестораном, если бы не патруль, который оттащил его в сторону, Оксана все равно возвращается сюда.

Почему? Что ее держит здесь? Любовь? Деньги? Что?

Мне очень хочется все бросить и уйти после вопиющего отцовского поступка, просто испариться, не сидеть в этой розовой комнате, которая убрана чужими руками и теперь как будто и не принадлежит мне. Но я знаю, что хватит с меня бегства. Москва мне доказала, бегством я ничего не решу. Хотя бы кто-то один из Дмитриевых должен начать думать головой, а не эмоциями.

Я все рассказала. Легче пока не стало, но Ксения Михайловна говорила, что однажды все-таки станет. Костя говорил правду, мой отец никогда не будет готов к таким новостям и рассказать надо было раньше.

Закрываю глаза и снова вижу, как отца оттаскивал патруль, а до этого мы вдвоем с Оксаной его от Кости.

А сам Костя мне так ничего и не сказал. Никак не отреагировал на эту новость.

Глупая, а когда ему было говорить хоть что-то? Между тем, как ему прилетело ногой по ребрам или, может, когда папа рассек ему бровь?

Оксана оставила его одного в больнице и вернулась. Как так можно?

Обнимаю себя обеими руками и плачу. Сижу на краешке застеленной кровати, в той же рубашке, которую натянула на себя еще в квартире Розенберга, потому что она оказалась со мной. Во-первых, она теплая, а во-вторых, это оказалась единственная свободная верхняя одежда, которая у меня есть. Вся остальная подчеркивает живот слишком очевидно. Оказывается, раньше я носила невероятно узкие и обтягивающие вещи.

Стук в дверь заставляет меня подпрыгнуть на месте.

Открываю дверь. Там отец. Лицо как маска. Хочется броситься в объятия, заплакать, обнять, но он стоит на расстоянии. Показывает рукой на кухню.

— Оксана пришла.

— Я слышала.

Иду следом за ним. Оксана разливает горячий чай. Теперь она отвечает за то, где хранится чайник и заварка. Папе больше не надо ломать голову над этим, но почему он не стал от этого счастливее?

Он занимает место у окна, складывает руки на груди и спрашивает:

— Когда это произошло?

— Что именно ты хочешь узнать, папа? Как это было, где или сколько раз мы это делали?

Я все еще зла на него.

От моей дерзости глаза у отца становятся ядовито-зеленые. Бабушка, когда он злился, говорил: «А ну не выпучивай на меня свой крыжовник» Это всегда помогало, он смеялся, но думаю, мне уже не поможет.

— Не зли отца, — машинально говорит Оксана, опускаясь со мной за стол. — Он пытается сделать, как лучше.

Что может измениться от моего ответа? Детально расписывать подробности своей личной жизни я все равно не буду.

— Это произошло десять недель назад, — отвечаю, вскинув подбородок. — Большего тебе знать не нужно. И не следовало так сильно его бить, — смотрю только на отца.

Если Оксана не готова противостоять ему, то это сделаю я. Никто не имеет права махать кулаками. Это я знаю твердо. Даже если у нас с Костей не сложится, папе не стоило реагировать так бурно.

— Он не один виноват в том, что случилось, — продолжаю. — Я тоже участвовала, папа. Будешь и меня бить ногой по ребрам?

Зелень в его глазах зашкаливает.

Я не узнаю собственного отца, но даже когда мы ссорились раньше, он никогда не смотрел на меня вот так.

— Юленька, — мягко откашливается Оксана. — Не говори так с отцом.

— Почему вы защищаете моего отца, а не Костю?

— С Костей все хорошо, девочка. Нет причин для беспокойства. Платон ведь не убил бы его, в самом-то деле, — как-то неуверенно говорит она.

Бросает испуганный взгляд на моего отца, а потом снова в чашку. Неужели Оксана настолько слишком держится за новую семью? А почему уже списала со счетов сына?

Отец переводит взгляд на Оксану. Он держится преувеличенно далеко. От нас обеих, а мы с ней сидим за столом, будто мы одна команда. Почему? Что между Оксаной и отцом пошло не так и что нас с ней объединяет, если не Костя, которого она и не думает защищать?

— Есть новости, Оксана? — бесцветным голосом спрашивает ее отец.

— Нет, — отвечает она. — Давай завтра поговорим, Платон.

О чем? Чувствую себя лишней.

— Что ты будешь делать, Юля? — Отец опять переводит взгляд на меня.

— Что бы ты ни решила, Юленька, — встревает Оксана. — Позволь дать совет, как женщина… кхм, женщине…

— Вы ведь тоже рано забеременели, — перебиваю ее я. — Когда вы поняли, как поступить с ребенком?

Оксана водит пальцем по узору на скатерти. Мой бестактный вопрос ее не злит.

— Девочка моя, мы с тобой в очень непохожих обстоятельствах и нас совершенно бесполезно сравнивать. Это было давно и сейчас уже не так важно, о чем я думала, но раз ты спросила… Представь себя одну, без семьи и поддержки. В чужом городе. Ты не поступила сразу в университет, уже пропустила учебный год и к этому времени потеряла деньги, которых и так было немного… Это было очень сложно, Юль. Просто знай, что бы ты ни решила, мы с отцом, никогда не будет тебя попрекать этим выбором. Правда, Платон?

Отец молчит.

— Даже если я сделаю аборт?

— Конечно! — с жаром отвечает Оксана. — У тебя карьера на носу! Выпускной экзамен! Европейские театры будут ждать тебя уже этим летом! Разве не глупо отказываться от всего этого? Да если бы у меня все это было, да я бы…

Отец отлипает от подоконника, и Оксана осекается.

Крыжовник в его глазах превзошел всю допустимую концентрацию.

— А что тогда произошло с вами, Оксана? — спрашиваю очень тихо. — Вам не позволили сделать аборт? Вы пропустили сроки? У вас не было денег? Вы ведь хотели. Хотели от него избавиться.

Оксана замирает, так и не поднеся чашку до губ.

— С чего ты решила, что я…

— Вы до сих пор совершенно не любите его.

— Костю?! Да что ты такое говоришь, Юля! Я вырастила его! Одна! Я ночами не спала из-за него, училась, работала, чтобы дать ему все самое лучшее! А он…

— А он родился. В этом его единственная вина.

Оксана вскакивает из-за стола, опрокидывая чашку.

— Не суди о том, чего не знаешь, девочка, — в ее голосе наконец-то проявляется металл, который всегда был там, когда она говорила с Костей.

— Мы не такие уж и разные, — говорю. Вспоминаю свою панику, страх и бегство. — В чем-то мы очень похожи. Думаю, не только мы. Все женщины.