— Давайте я вам расскажу Николай Петрович, что я видел за два года, проведённые в интернате, — предложил я ему, — да, я не спорю двенадцать лет я жил беззаботно и счастливо, здесь вам низкий поклон, но проливали вы кровь за то, чтобы двенадцатилетних девочек насиловали люди, которые должны были о них заботиться? Или чтобы детям ломали руки? Ноги? Просто, чтобы они лучше делали домашнее задание? Что-то я не помню таких обещаний от наших политических лидеров.

Взгляд полковника посуровел.

— Ты говори, да не заговаривайся Ваня, разбрасываясь такими словами.

— Если бы ваш генерал дослушал до конца, то одним из моих главных условий была встреча со следователем МУР-а Владимиром Павловичем Араповым.

— И о чём ты хотел с ним поговорить? О том, что сейчас сказал? — спросил он с усмешкой, — для этого можно было и не ехать в Москву, а просто пойти в милицию там, где ты жил. Там бы со всем быстро разобрались.

— Я конечно тупой, сам бы конечно до этого никогда не догадался. Вот одна только загвоздка: участковый — муж прошлого директора интерната и закрывал на всё глаза, а заместитель начальника КГБ района покрывает нынешнего директора. Вот ведь незадача какая, правда Николай Петрович? А письма товарищу Хрущёву почему-то вместо Москвы оказываются на столе у директора интерната, дальше думаю не нужно говорить, что произойдёт с учениками, их написавшими?

Лицо у полковника как-то внезапно постарело, он перестал улыбаться.

— И поскольку я это всё придумал, то вот это всё я заработал, играя во дворе и падая, — я остановился и прямо на дорожке, где мы шли снял с себя куртку, затем рубашку, показывая ему шрамы, переломы, затем нагнулся и показал голову где проходил широкий рубец.

— Оденься, люди смотрят, — хмуро сказал он, внимательно всё рассмотрев, — как-то и правда слишком много всего для подростка.

Дальше мы пошли молча.

— Что ещё ты хочешь? — наконец спросил он.

— Стадион для тренировок, доступ в зал тяжёлой атлетики, и чтобы мне не говорили, что я не так тренируюсь, как нужно. Я сам разработал методику для своих тренировок и пока она не давала сбоев. Время с каждым разом только улучшалось.

— 10.1, да, всех весьма впечатлило для никому не известного парня, — согласился он, — что-то ещё?

— Не хочу жить с этими, — я кивнул головой назад, — если есть казарма, тренировочный лагерь, хоть что-то, где можно поставить койку, я лучше буду там находиться.

— Ещё?

— Форму и шиповки если только, — я пожал плечами, — в нынешнем только страну позорить.

— Квартира, машина, деньги? — заинтересованно посмотрел он на меня.

— Когда я стану Олимпийским чемпионом, мы обязательно вернёмся к этому вопросу Николай Петрович, не волнуйтесь.

— Когда? — хмыкнул он.

— До Олимпиады осталось два года, если у меня будут все условия для тренировок, то я принесу стране первое золото в этих двух дисциплинах.

— А не много на себя ты берёшь Ванюшка? — искренне удивился он.

— У нас, как я понял сейчас идёт доверительный разговор Николай Петрович, поэтому я оцениваю свои силы и говорю, что думаю, — пожал я плечами, — конечно никто не исключает травмы, да и автомобиль меня может сбить в любой момент.

— А не прикроешься ли ты этим, когда настанет пора выступать?

Я развёл руками, как я мог такое гарантировать.

Он задумался.

— Я почему-то по приказу Зверева подумал, что ты хочешь чего-то для себя лично, ещё ничего не сделав, — признался он наконец, — а тут такое…

— Мне нужно подумать, с кондачка такое не решить, — наконец принял решение он, — с ответственными товарищами посоветоваться.

— Из Москвы я никуда не денусь, вы знаете где меня можно найти.

Он повернул назад и доведя меня до дома, простился. Я вернулся в квартиру, где меня ждал ужин, гордость говорила мне не притрагиваться к еде, но спортсмен предупреждал, что голодание весьма пагубно на мне сказывается. Я прислушался ко второму голосу и сел за еду. Мать Ивана, пыталась со мной поговорить, но я молчал, лишь поблагодарив за еду.

Вернувшийся поздно домой Николай Викторович, был хоть и раздражён, но позвав меня, объявил правила нашего совместного проживания. Пока у меня не было решения от Щитова, я просто всё принял, сказав, что согласен на это, только если продолжу жить с ними вместе. Он довольно кивнул, сказал, что «куда я денусь с подводной лодки». Комментировать подобное я просто не стал.

Утром за мной приехала машина. Обычный «Москвич», но сержант позвонивший в дверь, передал конверт старшему по званию, который очень сильно удивился, сквозь зубы бросив, что меня переводят жить на тренировочную базу ЦСКА. Мне нужно собрать вещи и последовать за бойцом.

Скрыв ухмылку и желание спросить про подводную лодку, я лишь кивнул и забрав всего один небольшой вещмешок и пошёл за солдатом. Он предложил сесть рядом, но я отправился на заднее сидение, устроив рядом майку, шорты, шиповки и небольшое количество наград и документов — всё что нажил за эти два года, не считая то, что не отдал Пень.

Ехали мы по Москве достаточно долго, хотя трафик конечно в 1966 году, меня просто рассмешил. Столица мне почему-то понравилась больше сейчас, чем в будущем, поскольку казалась светлее и наряднее, чем тогда, когда я приезжал сюда по делам. Наконец мы съехали с основной автострады и поехали по грунтовой дороге, вскоре прибыв к огороженной бетонным забором территории. Предъявив на КПП документы, водитель, сопровождаемый любопытными взглядами караульных, повёз меня дальше, по уложенным на земле бетонным плитам, попрыгивая на стыках.

— Подожди меня пожалуйста здесь, — попросил он, когда мы остановились у небольшого двухэтажного здания, — сейчас в штабе отмечусь и спрошу где Николай Петрович.

— Конечно, — я вылез из машины и стал осматриваться по сторонам. Кругом были ряды казарм и лес, а также флагшток с красным флагом, где-то вдалеке справа.

Мимо меня строем прошло с десяток рядовых, запевая песню, так что я даже вздрогнул, такое дежавю на меня накатило от этого.

Вскоре вернулся водитель.

— Тебе повезло, он ещё не уехал, давай быстро дуй на стадион, — поторопил меня он.

— А где он?

— Блин точно, — спохватился сержант, — давай садись, я тебя до гаражей подкину, а там уже пешочком пройдёшься, недалеко.

Недалеко, в армии понятие относительное, поскольку территория части была огромная и только ехали мы минут десять, не говоря уже о том, что мне пришлось пробежаться, поскольку флагшток оказался как раз таки установлен на стадионе. Там уже было много людей, занимавшихся разными видами спорта, от самой большой группы, при виде меня отделился Щитов и протянул руку.

— Привет Ваня.

— Доброе утро Николай Викторович.

— В общем обмозговали мы вчера с тренерами и решили дать тебе тест. Пройдёшь его, будет тебе всё запрошенное, только чур если нет, всё будет по-нашему. Честный расклад?

— Смотря какой тест.

— Мы собрали сегодня здесь, всех наших лучших легкоатлетов, если обгонишь их всех, то тест пройден.

— Тогда по рукам, — я протянул ему руку, которую он тут же пожал. Так быстро, что я тут же понял, что где-то скрыт подвох.

Стоящие на поле около двадцати взрослых мужчин, от двадцати до тридцати лет, весело на меня поглядывали, когда подошедший Щитов объяснил условия соревнований: мы бежим с ними дистанции на 100, 200, 400 и 800 метров. Победителем будет признан победивший в большинстве из них.

«А вот и подвох, — понял я».

— Так, встаём на сто метров, — улыбаясь, приказал он, — не толпитесь, сделаем несколько забегов по Олимпийской системе.

Пока они разбирались, я переоделся, одев свои шиповки, в которых уже не было пары шипов.

«Если уже убивать, то по полной, — решил я».

— Мать моя женщина, — присвистнул кто-то рядом, — Николай Викторович, посмотрите на его ноги.

Щитов повернулся, и улыбка стала медленно сползать с его губ.