Еще один вертолет заклекотал над их головами, летя в сторону расположенного неподалеку здания андалузского парламента. Идя по улице Лос-Ромерос, Фалькон позвонил Рамиресу и попросил его выяснить фамилию прихожанина, о котором упоминал сеньор Харруш и который, по его словам, посещал мечеть по утрам. Выяснилось, что этого человека зовут Маджид Меризак. Рамирес предложил присоединиться, но Фалькону хотелось провести эту беседу одному.

Маджид Меризак не пострадал от взрыва в мечети, потому что был болен и лежал в постели. Он был вдовец, за ним ухаживала одна из дочерей. Она не смогла воспрепятствовать отцу, решившему непременно спуститься по лестнице, чтобы посмотреть, что случилось; но этому воспрепятствовал упадок сил, почти лишивший его способности двигаться. Теперь он сидел в кресле, откинув голову, расширив глаза, как безумный, и тяжело дыша; звук телевизора был включен на полную мощность, потому что вдовец был почти глух.

В квартире стоял запах рвоты и поноса. Хозяин не спал всю ночь и очень ослаб. Дочь выключила телевизор и уговорила отца надеть слуховой аппарат. Она сказала, что отец плохо знает испанский, и Фалькон ответил, что в таком случае они могли бы побеседовать по-арабски. Она объяснила это отцу, который выглядел смущенным и раздражительным из-за того, что вокруг происходило столько событий. Но как только его дочь проверила слуховой аппарат и вышла из комнаты, Маджид Меризак утратил вялость.

— Вы говорите по-арабски? — спросил он.

— Только учусь. У меня есть родственники-марокканцы.

Тот кивнул и, пока Фалькон представлялся, пил чай; он явно успокоился, слыша корявый арабский Фалькона. Это был верный ход. Меризак держался куда менее настороженно, чем Харруш.

Чтобы разговорить его, Фалькон начал с вопроса, когда тот посещает мечеть. Выяснилось, что вдовец аккуратно приходит туда каждое утро и остается там примерно до середины дня. Потом Фалькон спросил о незнакомцах.

— На прошлой неделе? — переспросил Меризак, и Фалькон кивнул. — Два молодых человека приходили во вторник утром, ближе к полудню, и два человека постарше приходили в пятницу, в десять утра. Вот и все.

— И вы никогда их раньше не видели?

— Нет, но вчера я видел их опять.

— Кого?

— Тех двух молодых людей, которые были здесь в прошлый вторник.

Судя по описанию, которое дал Меризак, это были Хаммад и Сауди.

— А что они делали в прошлый вторник?

— Они прошли в комнату имама и разговаривали с ним примерно до половины второго.

— А вчера утром?

— Они принесли два тяжелых мешка. Каждый приходилось нести вдвоем.

— Во сколько это было?

— Примерно в половине одиннадцатого. В это же время явились электрики, — сообщил Меризак. — Да-да, электрики тоже приходили. Но я их тоже никогда раньше не видел.

— Куда эти двое сложили мешки?

— В кладовку, рядом с комнатой имама.

— Вы знаете, что было в мешках?

— Кускус.[38] Так было на них написано.

— Кто-нибудь раньше доставлял в мечеть подобные товары?

— Не в таких количествах. Люди приносили пакеты еды и отдавали имаму… вы же знаете, это наш долг — делиться с неимущими.

— Когда они ушли?

— Они пробыли около часа.

— А как насчет тех, кто приходил в пятницу?

— Это была инспекция муниципалитета. Обошли всю мечеть. Обсудили что-то с имамом и ушли.

— А отключение электричества?

— Это было в субботу вечером. Меня здесь не было. Имам был один. Он говорил, что раздался громкий хлопок — и свет погас. Он нам об этом рассказал на следующее утро, когда нам пришлось молиться в потемках.

— И электрики пришли в понедельник, чтобы все починить?

— В восемь тридцать пришел один. А через два часа пришли трое других, они-то и сделали всю работу.

— Испанцы?

— Они говорили по-испански.

— Что они сделали?

— Перегорел предохранитель, они поставили новый. А потом они сделали розетку в кладовой.

— Какую именно работу они для этого провели?

— Просверлили дырку в стене комнаты имама, там, где у него была розетка. А через стену как раз была кладовая. Потом они вставили в дырку какую-то серую гибкую трубку с проводом внутри и все зацементировали.

Меризак видел синий грузовой фургон, он описал его как «потрепанный», но не заметил никаких особых примет и не запомнил номер.

— Как имам расплачивался с ними за работу?

— Наличными.

— Вы не знаете, откуда у него был телефон этой компании?

— Нет.

— Вы бы узнали этих электриков, инспекторов и молодых людей, если бы увидели их еще раз?

— Да, но я вряд ли сумею их вам хорошо описать.

— Вы слушали новости?

— Они сами не знают, о чем болтают, — проговорил Меризак. — И это меня очень сердит. Как только взрывается бомба, они сразу думают на исламских боевиков.

— Вы когда-нибудь слышали о «Los Martires Islamicos para la Liberacion de Andalucia»?

— Первый раз — сегодня в новостях. Это выдумка журналистов, которые хотят опорочить ислам.

— Вы когда-нибудь слышали, как имам проповедует в мечети идеологию боевиков?

— Скорее он проповедовал прямо противоположное.

— Мне говорили, что у имама хорошие способности к языкам.

— Он очень быстро выучил испанский. Говорят, у него вся квартира полна книг на французском и английском. И немецкий он тоже знает. При мне он говорил по телефону на языках, которых я никогда раньше не слышал. Одним из них оказался турецкий, так он мне сказал. А в феврале сюда приехали несколько человек, они пробыли у него около недели, и он тоже говорил с ними на каком-то незнакомом языке. Кто-то сказал, что это пуштунский и что эти люди — из Афганистана.

В редакции газеты «АБС», расположенной в стеклянном цилиндре на острове Картуха, царила обстановка максимальной неразберихи, какую только может обеспечить такое истерическое занятие, как журналистика. Стоя на пороге отдела новостей, Анхел Зарриас наблюдал, как журналисты вопят в телефонные трубки, кричат на ассистентов и горячо разглагольствуют друг перед другом.

Мерцали компьютерные экраны; телефонные провода были натянуты до предела, так что казалось — они вот-вот лопнут; руки, подпирающие лбы, образовывали треугольники; и сквозь все это Анхел смотрел на открытую дверь кабинета редактора. Он выгадывал время. У охотников за новостями была сейчас самая горячая пора. Это их работа — находить сюжеты, которые редактор соткет воедино, придав им нужную окраску и интонации, и это будет еще один рассказ о городе, переживающем кризис.

По дороге от Мануэлы в редакцию он попросил таксиста высадить его на одной из улиц возле арены для боя быков «Маэстранса»: здесь жил его друг Эдуардо Риверо, и здесь же располагалась штаб-квартира политической партии Риверо — «Фуэрса Андалусия». Накануне вечером он как раз ужинал с Эдуардо Риверо и новыми спонсорами партии. Тогда же ему в голову пришло внезапное решение, о котором он не мог рассказать Мануэле, пока сегодня оно не приобрело официальный статус. Он не мог и сообщить ей, что теперь он намерен больше работать для «Фуэрса Андалусия», чем для «АВС». У него много серьезных идей, ему надоело рассуждать об однополых браках в своей ежедневной политической колонке.

Дом Риверо производил сильное впечатление. Казалось, он вобрал в себя все черты традиционного воспитания и мышления своего хозяина. Фасад был выкрашен темно-терракотовой краской, рамы окон были покрашены охрой, а на самих окнах имелись изящные кованые решетки. Трехметровой высоты дубовая парадная дверь была покрыта каштановым лаком; ее усеивали латунные медальоны. За дверью лежало огромное, вымощенное мрамором патио, где Риверо несколько отступил от традиции, высадив два квадрата живой изгороди из самшита. В центре каждого квадрата высилось по статуе: слева — Аполлон, справа — Дионис, а посередине лежала массивная чаша фонтана из белого мрамора, и скромные струйки воды придавали дому сходство с религиозной обителью — несмотря на этих языческих идолов.