— Это Консуэло Хименес разорвала отношения? — осведомился Пабло.

— Их разорвала она, — подтвердил Фалькон, разведя руками. Он отлично понимал, что об этой истории знает все управление полиции. — Она не хотела в это погружаться.

— И вас это опечалило?

— Меня это очень опечалило.

— Что же вами руководило, когда вы искали Артуро? — спросил Хуан.

— Консуэло отказалась видеться со мной, говорить со мной. Она вычеркнула меня из своей жизни.

— То же самое Рауль пытался сделать с Артуро, — заметил Хуан.

— Если угодно.

Хуан взял зубчик маринованного чеснока и с легким хрустом откусил.

— Я понял, что единственный способ ее увидеть, если обстоятельства сложатся благоприятно, — это не стать безумцем, который ее преследует, а совершить нечто необыкновенное. Я знал, что если я найду Артуро, то ей придется со мной увидеться. Когда-то нас соединила подобная история, и я знал, что в душе у нее может что-то всколыхнуться.

— И как, это сработало? — спросил Хуан, зачарованно наблюдая за мучениями Фалькона.

Теплый ветерок облетел патио, взъерошив большое мертвое, высохшее растение в темном дальнем углу галереи.

— Думаю, лучше будет придерживаться хронологического порядка, — заметил Пабло. — Почему бы вам не рассказать, как вы нашли Артуро Хименеса?

Треск и шелест мертвых листьев заставили Фалькона посмотреть в иссохший угол. Давно надо было избавиться от этого растения.

— Поиск Артуро я связывал с надеждой на воссоединение с Консуэло, я представлял себе это как нечто вроде испытания. Но в действительности все оказалось несколько проще. Мне повезло: мне помогли, — сказал Фалькон. — Я поехал в Фес с одним из членов моей вновь обретенной марокканской семьи. Он нашел проводника, который привел нас к дому Абдуллы Диури где-то в глубине медины.[45] Дверь была украшена затейливой резьбой, в остальном же снаружи дом не представлял собой ничего особенного. Но за дверью оказался настоящий рай — несколько патио, бассейны, миниатюрные сады, которым позволили прийти в упадок, но которые еще хранили следы былого величия. Где-то не хватало черепицы, где-то растрескались полы, решетки вокруг галереи были кое-где сломаны. Слуга, впустивший нас, рассказал, что Абдулла Диури умер лет двадцать назад, но память о нем жива, ибо он был добрым и поистине великим человеком.

Мы хотели поговорить с кем-нибудь из его сыновей, но слуга сказал нам, что в доме живут только женщины, а сыновья рассеялись по Марокко и Ближнему Востоку. Тогда мы спросили, не согласится ли кто-то из женщин обсудить с нами деликатную историю, которая произошла около сорока лет назад. Он спросил наши имена и удалился. Через четверть часа он вернулся, попросил моего марокканского родственника остаться у дверей и повел меня в долгое путешествие по дому. Наконец мы оказались в одной из комнат второго этажа, откуда сквозь отремонтированные решетки открывался вид в сад. Он оставил меня там, и через какое-то время я обнаружил, что в комнате есть кто-то еще. Женщина в черном, с лицом полностью скрытым вуалью, указала, куда мне сесть, и я поведал ей свою историю.

По счастью, я поговорил с моими марокканскими родственниками о своем намерении, так что теперь я знал, что мне надо быть очень осторожным, излагая эту историю. Мне следовало придерживаться марокканской точки зрения.

— Что это означает? — спросил Хуан.

— Что Рауль Хименес — злодей, а Абдулла Диури — спаситель семейной чести. Если бы я хоть раз непочтительно отозвался о патриархе, если бы я выставил его преступником, похитителем детей, я бы ничего не добился. Это был хороший совет. Женщина выслушала меня молча, неподвижная, как статуя под черным покрывалом. Когда я закончил, из рукава одеяния показалась рука в перчатке и бросила карточку на низкий столик между нами. Затем она встала и вышла. На карточке был напечатан адрес в Рабате, номер телефона и имя: Якоб Диури. Еще через несколько минут слуга вернулся и проводил меня до дверей.

— Не совсем поиски Святого Грааля, — заметил Хуан, — но впечатляет.

— Марокканцы любят таинственность, — пояснил Фалькон. — Абдулла Диури был весьма ревностным мусульманином, и Якоб потом сказал мне, что в доме в Фесе специально ничего не меняют — в память о великом человеке. Никто из сыновей не смог оставаться в этом доме, они не вынесли этой атмосферы, вот почему он пришел в такое плачевное состояние. Им стали безраздельно владеть женщины этого семейства.

— Итак, вы получили адрес в Рабате… — напомнил Пабло.

— Я переночевал в Мекнесе[46] и позвонил Якобу оттуда. Он уже знал, кто я такой и чего хочу, и мы договорились встретиться на следующий день у него в Рабате. Как вы, наверное, знаете, он живет в громадном современном доме, который выстроен в арабском стиле и располагается на окраине города, в районе, отведенном для посольств. Там не меньше двух гектаров земли: апельсиновая роща, сады, теннисные корты, бассейны, — маленький дворец. Лакеи в ливреях, розовые лепестки в фонтанах и прочее в том же духе. Меня провели в огромную комнату с видом на один из бассейнов. Повсюду стояли кожаные диваны кремового цвета. Мне принесли мятного чая и оставили одного; я томился там полчаса, пока не появился Якоб.

— Он был похож на Рауля?

— Я видел танжерские снимки Рауля, когда он был молодым человеком, не таким потрепанным жизнью. Черты сходства были, но Якоб — животное совсем другой породы. Рауль разбогател, но, как ни старался, в душе так и остался андалузским крестьянином, а Якоб — человек очень утонченный, он много читает по-испански, по-французски и по-английски. Он говорит и по-немецки. Этого требует его бизнес. Он делает одежду для всех крупнейших европейских производителей. Среди его клиентов — Диор и Адольфо Домингес.[47] Якоб — как леопард, а Рауль — как ворчливый старый лев.

— И как же прошла ваша первая встреча? — спросил Пабло.

— У нас сразу все пошло как по маслу, а со мной такое нечасто случается, — ответил Фалькон. — Сейчас мне трудно общаться с людьми моего круга и воспитания, а вот со всякими неудачниками, с теми, кто не вписывается в свой слой, я схожусь быстро: похоже, у меня к этому особый талант.

— Почему так? — поинтересовался Хуан.

— Видимо, привычка сосуществовать с собственными страхами дала мне способность понимать комплексы других или, по крайней мере, не судить о человеке по первому впечатлению, — сказал Фалькон. — Так или иначе, уже при первой встрече мы с Якобом подружились — и, хотя мы мало видимся, мы остаемся друзьями. Собственно, он мне позвонил вчера вечером, сказал, что хотел бы встретиться со мной в Мадриде в ближайшие выходные.

— Якоб знал вашу историю?

— Он читал о ней в газетах, когда был скандал с Франсиско Фальконом. У них там было много шума, когда выяснилось, что знаменитых фальконовских обнаженных на самом деле нарисовал марокканский художник Тарик Чечауни.

— Удивляюсь, как это журналисты не попытались его выследить, — сказал Пабло.

— Они пытались, — ответил Фалькон. — Но не продвинулись дальше порога дома Абдуллы Диури в Фесе.

— Вы сказали, что Якоб не вписывается в свой слой, — подал голос Грегорио. — Но с первого взгляда так не кажется. Преуспевающий бизнесмен, женат, двое детей, правоверный мусульманин. Судя по всему, он отлично вписан в социум.

— Да, при взгляде со стороны кажется именно так, но, как только я с ним познакомился, я увидел его неприкаянность, — ответил Фалькон. — Он был доволен своим положением и при этом чувствовал, что находится не на своем месте. Его оторвали от собственной семьи, но Абдулла Диури ввел его в свою и даже дал ему свою фамилию. Его настоящий отец и не думал его разыскивать, но Диури обращался с ним точно так же, как с собственными сыновьями. Однажды он признался мне, что не только уважал Абдуллу Диури, своего похитителя, но и любил его, как отца. Но несмотря на то, что новая семья его приняла, он так и не избавился от ужасного ощущения, что собственная семья бросила его на произвол судьбы. Вот что я имел в виду, когда сказал, что он не вписывается в свой слой.