— Никаких разговоров с ними, — распорядился Лобо. — К тому же, помимо этого заявления, нам нечего им сказать. Позже мы соберем еще одну пресс-конференцию и попросим их подавать вопросы заранее.

Они вышли из здания. Всех, кроме Лобо, Эльвиры и Спинолы, отвезли обратно к детскому саду. Судья дель Рей еще не дочитал материалы по делу: их скопилось уже огромное количество. Он сказал, что завершит чтение к середине дня и тогда хотел бы встретиться со следственной группой.

Фалькон позвонил доктору Пинтадо, судмедэксперту, который занимался трупом, найденным на свалке, и спросил номер телефона Мигеля Ково, сказав, что хотел бы как можно скорее увидеть, чего удалось добиться скульптору. Пинтадо ответил, что Ково сам даст о себе знать, если ему будет что показать.

На его личный мобильный позвонили. Это был Анхел. Надо было вырубить проклятую штуковину.

— Я там был, — заявил Анхел. — Никогда в жизни не видел ничего подобного.

— Я уж думал, нам придется распылять против вашего брата слезоточивый газ, — проговорил Фалькон, стараясь держаться легковесного тона.

— Для вашего расследования это катастрофа.

— Судья дель Рей — очень способный человек.

— Хавьер, и это ты говоришь мне — Анхелу Зарриасу, специалисту по связям с общественностью. Сейчас на вас висит…

— Мы знаем, но что мы можем сделать? Нельзя перевести часы назад и вернуть Инес к жизни.

— Извини, — произнес он. Это имя напомнило ему о необходимости соблюдать деликатность. — Мне очень жаль, Хавьер. Меня просто захватило сегодняшнее безумие. Конечно, для тебя это очень тяжело. К такому не приготовишься, даже при твоем опыте.

Во рту у Фалькона сгустилась слюна: на него снова неожиданно накатила горькая волна несчастья. Он удивился. Ему казалось, что он уже избавился от всех эмоциональных связей с Инес, но, оказывается, что-то еще оставалось. Когда-то он любил ее, или, по крайней мере, сейчас ему так казалось, — и он был поражен, что это чувство выдержало испытание ее жестокостью и эгоизмом.

— Что я могу для тебя сделать, Анхел? — спросил он деловым тоном.

— Послушай, Хавьер, я не идиот. Я понимаю, что ты не можешь ни о чем рассказывать, даже если знаешь, что произошло, — сказал Анхел. — Я просто хочу поставить тебя в известность: «АВС» — на твоей стороне. Я говорил с редактором. Если комиссару Эльвире понадобится помощь, мы готовы оказать полнейшее содействие.

— Я ему передам, Анхел, — ответил Фалькон. — Мне пора, у меня еще один звонок.

Он закрыл один телефон и открыл другой. Звонил Мигель Ково, скульптор. Он был готов кое-что показать. Он объяснил Фалькону, как найти мастерскую. Фалькон сказал, что будет через десять минут. Потом он позвонил Эльвире и сообщил о беседе с Анхелом Зарриасом.

— Ничто в этом мире не достается даром, — заметил Эльвира, — но нам действительно нужна любая помощь, какую мы только сможем получить. Я только что прочел протокол вскрытия и… простите, Хавьер, я не должен был об этом говорить.

— Я видел ее, — произнес Фалькон, и у него екнуло в животе.

Но он не хотел этого слышать. Ему доводилось читать протоколы вскрытия избитых жен и подружек, и он всегда поражался способности человеческого тела принимать удары и продолжать жить. Он отключился от звуков голоса Эльвиры. Нет, он не хочет знать, что перенесла Инес.

— …Культурный человек, умнейший, уважаемый юрист, образованная личность. Иногда мы случайно встречались с ним в опере. Не было никаких признаков, Хавьер. Страшно думать, что даже таким несомненным вещам не всегда можно доверять.

— Может быть, мне не следовало говорить вам о предложении Анхела Зарриаса.

— Не понимаю вас.

— У Анхела Зарриаса есть талант: он умеет управлять имиджем людей.

— Нас наверняка заподозрят в том, что мы знали о поведении Кальдерона и покрывали его молчанием, памятуя о его выдающихся способностях, — сказал Эльвира, которого стала больше страшить власть прессы, после того как он потерял Кальдерона, своего блистательного публичного представителя. — Все начнет выплывать наружу, как только старший инспектор Зоррита начнет копать. Объявятся все эти женщины, которых он… ну, вы понимаете…

— Трахал?

— Я хотел употребить другое слово, но, так или иначе, это, как я понимаю, была не одна и не две, — проговорил Эльвира. — Менее щепетильные газеты, чем «АВС», могут ухватиться за них, и тогда начнут выясняться истории, которые происходили в течение всех этих лет… Мы будем выглядеть полными идиотами, или, что еще хуже, сочтут, что мы не сумели заблаговременно разглядеть недостатки его характера.

— Никто из нас об этом не знал, — возразил Фалькон. — Так что мы не должны чувствовать свою вину по поводу того, кто был нашим представителем в этом деле. И потом, так уж принято в современном мире, что эти вещи обязательно полощет пресса. Во всяком случае, тут есть и положительные стороны.

— В чем же они?

— Изменятся представления людей. Теперь они поймут, что мучителем женщин может оказаться каждый. Это не обязательно удел необразованных мужланов, не умеющих себя контролировать: этим могут заниматься и цивилизованные, культурные, высокоинтеллектуальные мужчины, которые плачут, когда слушают «Тоску».

На этом разговор завершился. Мастерская Ково располагалась близ модернистской площади Пеликано — уродливого участка земли, застроенного жилыми домами в семидесятые годы, а центральная часть площади, где стояли скамейки, давно превратилась в место, куда владельцы собак выводили испражняться своих питомцев. Фалькон припарковался рядом со студией Ково, среди примыкающих к ней маленьких мастерских, и вынул из бардачка цифровой фотоаппарат.

— Раньше я все это держал в доме, — рассказывал Ково, проводя Фалькона через обшитую сталью дверь в комнату, где не было совершенно никаких украшений и имелся лишь стол и два стула. — Но моя жена стала жаловаться, когда я распространился на другие комнаты.

Ково заварил крепкий кофе, оторвал фильтр от «дуката» и закурил. Его бритая голова была выбрита до короткой седой щетины. Он носил очки с половинками стекол в золоченой оправе, так что выше шеи он напоминал бухгалтера. Кожа у него была орехового оттенка, а руки и ноги — жилистые, мускулистые: это было легко заметить, ибо он носил черную майку, спортивные шорты и сандалии.

— Одна беда — летом здесь очень жарко, — заметил он.

Они пили кофе. Ково не собирался по доброй воле сообщать еще какую-либо информацию. Он изучал лицо Фалькона, его глаза метались вверх-вниз, вправо-влево. Он кивал, курил, отхлебывал кофе. Фалькон не ощущал неловкости. Ему приятно было отдохнуть от безумия окружающего мира в компании этого странного человека.

— Каждый из нас уникален, — проговорил Ково спустя несколько минут, — а между тем все мы, в сущности, очень похожи.

— Люди делятся на типы, — ответил Фалькон. — Я замечал.

— Единственная проблема: мы живем в той части Европы, где проходил весьма интенсивный обмен генами. Например, берберский генетический маркер[77] «Е-ЗБ» можно встретить и в Северной Африке, и на Иберийском полуострове, — проговорил Ково. — Как бы нам ни хотелось, мы не можем точно сказать, откуда именно ваш покойник: он либо испанец, либо североафриканец.

— Это уже кое-что, — отозвался Фалькон. — А как вы нашли этот маркер?

— Доктору Пинтадо помогли в лабораториях, — ответил Ково. — У вашего покойника хорошие зубы. Вы уже знаете, что ему их специально выпрямляли; для его поколения это процедура дорогая и необычная. Эту работу проделали не в Испании.

— Вы очень тщательно все изучили.

— Я предположил, что смерть этого человека как-то связана со взрывом, так что я работал быстро и интенсивно, — пояснил Ково. — Важно понять, как зубы влияют на форму лица. Общее же влияние хороших зубов на внешность очень велико. Волосы — тоже важная вещь: и те, что в верхней части головы, и те, что на лице.

— Вы считаете, у него была борода?