Аркониэль потянулся, расправляя онемевшие плечи, и подошел к окну кабинета. Снова развернув письма, доставленные Кони этим утром, он неторопливо перечитал их.

День быстро угасал. Тень башни пролегла по свежевыпавшему снегу, укрывшему луг. Лишь следы лошади Кони нарушали гладкий чистый покров, похожий на свежую простыню: никто не построил крепостей из снежных шаров, никто не убежал из замка в лес или на реку.

И никто не смеялся за его дверью, уныло подумал Аркониэль. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким. Лишь Нари и повариха оставались теперь в замке; и втроем они болтались тут, как игральные кости в кубке для метания.

Аркониэль вздохнул и вернулся к письмам. Его присутствие в замке оставалось тайной, так что письма из осторожности были адресованы Нари. Аркониэль положил первый пергамент на подоконник, разгладил его ладонью, рассеянно коснувшись большим пальцем сломанной печати. Оба мальчика написали ему о смерти Оруна. Айя прислала сообщение раньше, но его больше интересовали версии Тобина и Ки.

Тобин был краток: с Оруном случилось нечто вроде удара из-за дурных вестей. В письме Ки содержалось больше подробностей, хотя он и не присутствовал при случившемся. Аркониэль улыбнулся, разворачивая двойной лист пергамента. Несмотря на первоначальное нежелание Ки учиться грамоте и его весьма далекий от совершенства почерк, слова, казалось, сами собой текли из-под пера мальчика, точно так же, как они срывались с его губ. Письма Ки всегда были полны разнообразных деталей. Он рассказал и о синяках на шее Тобина, и о том, что домой его принесли без сознания. Но самыми странными казались слова, которыми он завершал свое изложение: «Тобин до сих пор ужасно чувствует себя из-за этой истории». Айя в своем письме не упоминала ни о каких сожалениях, но Аркониэль склонен был больше доверять Ки. Он ведь знал Тобина лучше, чем кто-либо другой, и он разделял отвращение Тобина к его опекуну. Так почему же Тобину плохо из-за смерти лорда?

Аркониэль сунул письмо Тобина в рукав, чтобы отдать потом Нари, а письмо Ки положил на аккуратную стопку на письменном столе.

«Я чуть не убил его, но все-таки я этого не сделал», — напомнил он себе, как делал каждый раз, добавляя очередное письмо к этой стопке. Аркониэль и сам толком не знал, почему хранит эти письма, — может быть, в качестве средства от ночных кошмаров, все еще донимавших его, снов, в которых он не колебался, а Ки уже никогда не приходил в себя.

Аркониэль отогнал воспоминания и выглянул в окно, чтобы посмотреть, далеко ли еще до вечера. Накануне он засиделся здесь слишком долго.

Когда он только приехал сюда, замок был похож на могилу, населенную живыми и мертвыми. Они с Айей хитростью и уговорами заставили герцога создать настоящий дом для его ребенка, и со временем замок действительно стал домом. И домом для самого Аркониэля тоже, первым с тех пор, как он покинул отчий кров.

Ныне здесь все разрушалось и чахло. Новые гобелены и расписанные потолки поблекли. Серебряные светильники в коридорах потемнели оттого, что ими никто не пользовался, под потолком в большом зале обосновались пауки. В большинстве комнат огонь не разжигали постоянно, и весь замок пропитался сыростью, холодом и унынием. Как будто мальчики забрали жизнь этого дома с собой.

Аркониэль со вздохом вернулся к письменному столу, чтобы закончить дневные записи. Спрятав дневник в укромное место, он привел в порядок кабинет, уничтожив следы разрушений, причиненных его последними неудачными опытами.

Он почта закончил работу, когда что-то тихо прошмыгнуло по полу — как будто мышь пробежала. Аркониэль замер. Стеклянная палочка, которую он как раз протирал, выскользнула из его пальцев и со звоном упала на пол.

«Это только крыса. Еще слишком рано».

Золотые лучи постепенно заливали небо на востоке.

«Она никогда не приходит так рано».

Он зажег свечу и медленно двинулся к двери, от страха кожа покрылась мурашками. Свеча дрожала в руке, и капли горячего воска стекали на пальцы.

«Ничего тут нет. Ничего нет», — повторял он себе, как ребенок, напуганный темнотой.

Зная, что внизу находится Тобин и его свита, он справлялся со своими страхами, даже когда в замке неожиданно задержался Бизир и ему пришлось целыми днями сидеть наверху, как в ловушке. В доме, полном людей, Аркониэль не обращал внимания на едва слышные шорохи в коридоре.

Но теперь, когда второй этаж опустел, ему вдруг стало казаться, что его комнаты находятся слишком далеко от теплой кухни и слишком близко к двери в башню. Та дверь оставалась запертой со дня смерти Ариани, но это ничуть не мешало ее беспокойному духу бродить вокруг.

С момента своей первой встречи с разгневанным призраком Ариани Аркониэль всего дважды поднимался в башню. Влекомый любопытством и чувством вины, он вошел туда на следующий день после первого отъезда Тобина в Эро, но ничего не почувствовал. Успокоенный, но неудовлетворенный, он набрался храбрости и во второй раз отправился в башню в полночь — тогда и застал его Тобин. На этот раз он слышал плач Ариани так отчетливо, словно она стояла у него за спиной. Разрываясь между страхом и болезненной тоской, он сбежал из башни в кухню, зажав в руке ключ от двери, словно талисман. На следующее утро он выбросил ключ в реку и устроил себе спальню в игровой комнате внизу. Он бы и кабинет перенес вниз, но мебель там была слишком тяжелой, да к тому же ему пришлось бы потратить весь остаток зимы на то, чтобы перетаскать на новое место все книги и инструменты, которые он собрал за прошедшие годы. Поэтому он просто ограничил свои занятия дневными часами.

Но сегодня он засиделся за работой. Глубоко вздохнув, Аркониэль отодвинул задвижку и распахнул дверь.

Ариани стояла в конце коридора, по ее окровавленному лицу текли слезы, губы шевелились. Застыв в дверном проеме, Аркониэль напряг слух, но Ариани не издавала ни звука. В первую их встречу после ее смерти она напала на него не мешкая, но все же Аркониэль ждал, отчаянно надеясь услышать от Ариани какие-то слова, объяснить ей все… Но вот она двинулась к нему, ее лицо исказилось яростью — и всю его храбрость как ветром сдуло.

Свеча отбрасывала по сторонам прыгающие тени, когда Аркониэль стремглав помчался к лестнице, потом погасла. Ничего не видя во внезапно наступившей темноте, он перепрыгивал через ступеньку, но, прежде чем глаза приспособились к потемкам, оступился, неловко упал и скатился по последним ступеням в приветливый свет коридора второго этажа. Борясь с желанием оглянуться, он, прихрамывая, поспешил к следующей лестнице, ведущей в нижний холл.

Когда-нибудь он и сам превратится в привидение…

У лорда Оруна не было наследников. После смерти его состояние отходило короне и поступало в сокровищницу, которой он так умело управлял. Нирин считал это единственным добрым делом в жизни Оруна. Волшебника всегда удивляла щепетильная честность лорда Оруна во всем, что касалось его официальных обязанностей.

Дом со всей обстановкой вскоре был продан, сокровищница обрела нового хранителя. Оставалось только решить судьбу слуг Оруна; наиболее толковых можно было взять во дворец.

От самых преданных шпионов Оруна избавились без лишнего шума. Орун страстно обожал шантаж. Не ради денег — он и без того был достаточно богат, — а просто ради садистского наслаждения властью над другими. Памятуя эту страсть, как и прочие забавы Оруна, мало кто оплакивал его кончину.

Шпионы Оруна были либо отравлены, либо тихо задушены в темных аллеях, смазливые любовники — переправлены в другие поместья, а остальная челядь выслана из города с хорошими рекомендациями и суммой денег, достаточной для того, чтобы им и в голову не взбрело возвращаться.

Нирин лично проследил за всеми хлопотами и даже присутствовал при сожжении тела Оруна. Именно на церемонии он обратил внимание на молодого человека среди немногих оплакивавших лорда.