Он опять посмотрел на Тобина, и глаза у него были холодными и бездушными, как у змеи.

Корин всхлипывал, но кулаки у него были крепко сжаты, а мышцы шеи и подбородка судорожно дергались, когда он выкрикнул:

— Сожги их! Сожги их всех!

Ки, стоявший в коридоре вместе с остальными, слышал, как кричал Эриус, и вовремя шарахнулся в сторону, когда король вылетел из спальни.

— Призвать мою гвардию! — проревел Эриус, потом стремительно повернулся к юношам. — Убирайтесь отсюда, все вы! И ни слова никому, слышали? Поклянитесь!

Компаньоны поспешно поклялись и рассыпались в разные стороны. Все, кроме Ки. Спрятавшись за дверью в конце коридора, он ждал, когда из палат наследного принца выйдет Тобин. И стоило ему увидеть бледное, ошеломленное лицо друга, как он порадовался тому, что остался. Он быстро отвел Тобина в их комнаты, усадил в кресло у очага, укутал одеялом, принес кубок крепкого вина, а Балдусу велел найти Никидеса и Луту.

Тобин выпил почти целый кубок, прежде чем смог заговорить, а потом рассказал то, что все уже знали: ребенок оказался мертворожденным. Конечно, Ки видел, как трясутся руки Тобина, и понимал, что в спальне случилось нечто большее, но Тобин больше ничего не говорил. Он просто съежился, прижав колени к подбородку, и сидел молча, дрожа всем телом, пока не пришел Танил с вестью о том, что леди Алия умерла. Тогда Тобин уронил голову и заплакал.

— Корин не хочет от нее отходить, — доложил им Милирин, пришедший следом, пока Ки пытался успокоить Тобина. — Танил и Калиэль чего только не делали, чтобы увести его из спальни, но он просто выгнал их. Даже Калиэлю не разрешил остаться. Сейчас с ним Нирин, но он говорит только о том, что надо жечь волшебников! Я вернусь, пожалуй, постою у двери, подожду, пока они выйдут. Могу я послать за тобой, принц Тобин, если Корин о тебе спросит?

— Конечно, — вяло пробормотал Тобин, рукавом вытирая слезы.

Милирин бросил на него благодарный взгляд и ушел. Никидес покачал головой.

— Где это видано, чтобы волшебник мог причинить вред нерожденному ребенку? Я бы скорее сказал, что это Иллиор…

— Нет! — резко вскрикнул Тобин, выпрямляясь в кресле. — Не говори так! Никто не должен так говорить! Никогда!

«Это были не просто неудачные роды», — подумал Ки.

Никидес тоже мгновенно понял, что дело нечисто.

— Вы слышали, что сказал принц? — обернулся он к остальным. — Никто из нас не будет говорить об этом.

Лхел осталась на зимовке в горах с Аркониэлем и остальными, но ночевала одна, в отдельной хижине. Она знала, что ее внезапное охлаждение ранило Аркониэля, но все шло так, как должно было идти. Другие волшебники не последовали бы за Аркониэлем, если бы увидели, что Лхел — его любовница.

Как и предвидела Лхел, маленький Тотмус умер через несколько недель после того, как они устроились в горах. Лхел вместе со всеми участвовала в похоронном ритуале, зная, что зима будет слишком суровой и забота о больном только отняла бы у всех лишние силы. Но остальные были вполне крепкими.

Под руководством Симеуса они старались построить достаточно большое укрытие до того, как начнутся зимние бури. Дети каждую свободную минуту использовали для сбора дров, и еще Лхел учила их добывать пропитание в такое время года, показывая им последние съедобные корешки и грибы и как коптить то мясо, что добывали Норил и Колин. Витнир и девочки тоже увеличивали запасы, ловя в силки кроликов и куропаток. Малканус неожиданно доказал, что тоже может быть полезным, когда сразил молнией случайно забредшую в их лагерь жирную дикую свинью.

Лхел учила городских жителей, как пускать в дело каждую кость, каждый зуб и каждое сухожилие и как извлекать из длинных костей жирный костный мозг. Она учила их выделывать любые шкуры, показывала, как растягивать сырую кожу на решетке из кедровых веток, как натирать шкуры изнутри кашицей из золы; она заботилась о них всей душой. И все равно старшие волшебники не слишком доверяли ей, да и она им тоже; и конечно же, Лхел не показывала никому своих тайных умений. Пусть Аркониэль сам научит их, чему захочет. Такую уж нить сплела Великая Мать, что поделаешь.

Того продовольствия, что они привезли с собой, и того, что успели добыть, было слишком мало, и все это понимали. В преддверии долгой зимы, уже дышавшей им в спину, необходимо было закупить продукты, сено, одежду и домашнюю скотину. И Ворнус и Лиан сели в телегу и отправились по дороге на север, в один из маленьких торговых городков.

Вскоре начались снегопады, с неба посыпались крупные пушистые снежинки. Они падали негусто, но постоянно, снег безмолвно окутывал плотным одеялом каждый камень и каждый пенек. Однако к тому времени, как ветер стал достаточно холодным, чтобы превратить легкие снежные хлопья в колючие ледяные иголки, беженцы уже успели соорудить большой сарай для животных с односкатной крышей и длинную невысокую хижину. Строение было примитивным, недостаточно вместительным. У них не было пакли или глины, чтобы заделать щели в стенах, но Серана соткала чары против сквозняков, а Аркониэль наложил еще одни чары на тростниковую крышу, заставив стебли плотно прижаться друг к другу, чтобы ни дождь, ни снег не проникали внутрь.

В ночь зимнего солнцестояния Лхел привела Аркониэля в свою хижину. Аркониэль не думал ни о Великой Матери, ни о каких-либо ритуалах, когда они с Лхел занимались любовью, но он был горяч и страстен, и обряд жертвоприношения прошел как должно. В ту ночь Великая Мать даровала Лхел видение — и впервые с тех пор, как молодой волшебник обосновался в постели Лхел, она порадовалась тому, что его семя не может породить дитя в ее утробе.

К рассвету Лхел была уже за много миль от стоянки чародеев, и на прощание она оставила лишь несколько отпечатков своих ног в снегу.

Крестьянин, ехавший в своей телеге домой после торгового дня в Эро, заметил маленькую девочку, плакавшую на обочине дороги. Он спросил, где ее родные, но девочка была то ли слишком застенчива, то ли слишком напугана и молчала. Судя по ее грязным башмакам на деревянной подошве и тускло-коричневому платью из домотканой шерсти, девочка была не горожанкой. Может, она вывалилась из фургона какого-то фермера? Крестьянин выпрямился и оглядел дорогу в обе стороны, но никого не увидел.

Он был добрым человеком, и, поскольку приближалась ночь, а помощи девочке ждать было явно неоткуда, он не нашел ничего лучшего, как посадить ребенка в свою телегу и привезти домой, к жене. Девочка сразу перестала плакать, как только он поднял ее в телегу, но продолжала дрожать. Крестьянин закутал ее в свой плащ и дал ей кусочек жженого сахара, который купил для своих маленьких дочурок.

— Мы тебя пристроим на ночь с нашими девочками, там тебе будет тепло, как долгоносику в мешке с овсянкой! — пообещал он и щелкнул языком, заставляя лошадь тронуться с места.

Девочка чихнула, потом со счастливым видом принялась сосать сахар. Родившись немой, она не могла сказать этому человеку, что не понимает его слов. Но она знала, чувствовала, что он человек добрый — это было понятно из звуков его голоса, из того, как он с ней обращался. Он был ничуть не похож на тех чужаков, что увезли ее из родной деревни в лодке, битком набитой ужасно печальными людьми, а потом ночью бросили одну на дороге.

Она не могла поблагодарить крестьянина за сахар, и от этого ей стало немножко грустно, а в груди и в горле возникло какое-то горячее ощущение.