Она захватила из мешочка щепотку листьев и изобразила жестами, как она их растирает между пальцами и бросает в чашку.

Тобин спрятал мешочек под тунику, потом, сцепив пальцы и уставившись на них, сказал:

— Я не хочу всего этого, Лхел. Не хочу быть девушкой. И я не хочу быть… королевой. — Он с трудом выговорил это слово.

— Ты не изменить судьбу, кееса.

— Судьбу? Это все ты сотворила! Ты со своими волшебниками!

— Великая Мать и Светоносный сказать — должно быть так. Значит, судьба.

Тобин поднял голову и увидел, что Лхел смотрит на него мудрыми печальными глазами. Она ткнула пальцем вверх и произнесла:

— Боги жестоко поступать, да? С тобой и Братом.

— Брат! Тебе Аркониэль рассказывал, что он сделал? Я никогда не позову его опять! Никогда! Я принесу тебе куклу. Пусть у тебя хранится.

— Нет, ты его позовешь. Должен. Души крепко связаны, — Лхел показала, как именно, соединив пальцы.

Тобин вцепился в свои колени так, что побелели костяшки пальцев.

— Я его ненавижу!

— Он тебе нужен. — Лхел взяла его за руку и заговорила напрямую с его умом — без слов, как она делала, стремясь к полному пониманию. — Вы с ним должны быть вместе, чтобы удержать магию. Да, он жесток. Но разве он может быть другим, если он разгневан и одинок и видит, что ты живешь жизнью, отнятой у него? Может быть, теперь, когда ты знаешь правду, ты немного лучше поймешь его?

Тобин не желал ни понимать Брата, ни прощать его, но все равно слова ведьмы угодили в цель. Вот только и сама Лхел была хороша.

— Это ты причинила ему боль, когда зашила его кость в мою грудь. Он плакал кровавыми слезами.

Лхел скривилась.

— Ему бы не надо делать так, дитя. Я для него сделать все, что могла, но он все равно ноша в моем сердце, с тех пор как вы рождались.

— Твоя ноша? — фыркнул Тобин. — Он ведь не над тобой издевался, а надо мной, и причинял боль моим матери и отцу, и всех слуг разогнал… И он чуть не убил Ки! — Огонь костра расплылся перед его глазами, слезы поползли по щекам. — Ты видела Ки? Он не просыпается!

— Он проснется. А ты будешь хранить куклу и заботиться о Брате.

Тобин сердито вытер глаза.

— Это несправедливо!

— Молчи, кееса! — рявкнула Лхел, резко отводя от него руки. — Разве богам есть дело до твоей «справедливости»? Я тут живу далеко от свой народ, это справедливо? Жить в дереве? Ради тебя делаю. Ради тебя все мы страдать.

Тобин отшатнулся как от удара. Никогда прежде Лхел не говорила с ним так — и никто другой не говорил.

— Ты должна быть королева Скала. Это твоя судьба! Хочешь бросить свой народ? — Лхел замолчала, качнула головой, снова смягчаясь. — Ты молода, кееса. Слишком молода. Но это все потом кончаться. Когда снимешь кожа Брата, оба станете свободные.

— Но когда?!

— Не вижу. Может, Иллиор тебе сказать. — Она погладила Тобина по щеке, потом взяла его руку и прижала к своей правой груди. Грудь под грубой шерстяной тканью была мягкой и тяжелой. — Однажды ты стать женщиной, кееса. — Потом голос Лхел снова зазвучал в уме Тобина, он был насыщен непонятной лаской. — Я вижу страх в твоем сердце, страх, что ты лишишься своей силы. Но женщины тоже обладают силой. Как ты думаешь, почему твоя лунная богиня создала королев Скалы? Все твои предшественницы были воительницами. Никогда не забывай об этом. Женщины несут луну в токе своей крови, луна живет в крови их сердца.

Лхел показала Тобину внутреннюю сторону своего запястья, где виднелись тонкие голубые вены, и провела по ним пальцем. Крошечный полумесяц проявился на ее коже, четко обрисованный черными линиями.

— Вот что ты такое сейчас — лунный серп, большая твоя часть в тени. — Лхел отвела палец, и на ее коже возник полный круг, почти касающийся внутреннего изгиба серпа. — А когда ты достигнешь расцвета, как полная луна, ты познаешь свою силу.

Глазом художника Тобин видел, что композиция на запястье Лхел не завершена, что в нее следует добавить и второй полумесяц — луну на ущербе, но Лхел не стала показывать ему последнюю фазу и ни слова о ней не сказала. Вместо этого она коснулась плоского живота Тобина.

— Вот тут вырастут новые королевы. — Ее глаза встретились с глазами Тобина, и он увидел почтение во взгляде ведьмы. — Научи их, Тобин. Расскажи им про мой народ. И своим волшебникам тоже расскажи.

— Айя и Аркониэль знают. Они всегда обращаются к тебе за помощью.

Лхел фыркнула и села на место.

— Таких мало, — сказала она вслух.

Достав из-за пояса серебряный нож, Лхел уколола себя в подушечку большого пальца на левой руке и выдавила капельку крови. Кровью она нарисовала на лбу Тобина полумесяц, потом дополнила его до круга.

— Великая Мать защитить тебя, кееса. — Лхел поцеловала нарисованную луну. — А теперь иди.

Покидая поляну, Тобин остановился у источника, чтобы увидеть в отражении, как выглядит начерченный ведьмой знак. Но на лбу ничего не было; возможно, знак исчез, когда Лхел коснулась его губами. И еще Тобин искал в зеркале воды то, другое лицо, но, увидев только свое собственное, искренне порадовался.

Остаток дня Тобин провел рядом с Ки, наблюдая, как повариха и Нари осторожно вливают бульон в его рот, потом меняют под Ки толстые шерстяные подушки и подкладывают новые, чистые. Больно было видеть полную беспомощность друга. Ки было тринадцать лет, и ему бы не понравилось, что с ним обращаются как с младенцем.

Тобин мечтал остаться один, но, казалось, все вокруг задались целью присматривать за ним. Фарин принес воск для лепки и уселся рядом. Сержант Ларис и еще несколько гвардейцев тоже явились в комнату, предлагая сыграть в бакши или кости, но Тобин отказался. Все старались развеселить его, шутили и болтали с Ки так, словно тот мог их слышать, но от этого Тобин чувствовал себя только хуже. Он не хотел болтать о лошадях или охоте, даже с Фарином. Все разговоры на обыденные темы казались ему пустыми и фальшивыми. Слова Лхел настойчиво звучали в его голове, заставляя Тобина чувствовать себя чужаком в собственной коже. Его новые тайны застревали между зубами, как зернышки смородины, угрожая вот-вот вылететь наружу — в тот момент, когда он совсем не будет об этом думать.

— Эй, послушайте-ка, вы совсем измучили бедного Тобина! — воскликнула Нари, входя в комнату со стопкой чистого постельного белья. — Он и сам-то едва поднялся с постели. Идите-идите, дайте ему отдохнуть.

Она выставила солдат за дверь, но Фарин задержался.

— Тобин, ты не хочешь, чтобы я остался?

Но Тобину впервые этого не захотелось.

— Прости, но я, кажется, и вправду очень устал.

— Тебе надо лечь в постель, — заявила Нари. — Я принесу тебе бульона и положу к ногам горячий кирпич.

— Нет, спасибо. Позволь мне еще посидеть тут, с ним.

— Он может и здесь поспать, если хочет. Вот то кресло очень даже удобное, — сказал Фарин и, подмигнув Тобину из-за плеча Нари, быстро увлек кормилицу за дверь.

Тобин свернулся в кресле и некоторое время наблюдал, как поднимается и опускается грудь Ки. Потом уставился на закрытые веки друга, страстно желая, чтобы те поднялись. Наконец он сдался и взялся за воск, принесенный Фарином. Отломив кусок, Тобин принялся разминать воск до мягкости. Знакомые ощущения и сладкий запах успокоили его, как это всегда бывало, когда он начинал лепить для Ки очередную лошадку — тот очень их любил. Когда-то Тобин подарил другу маленький деревянный амулет в форме лошадки — вскоре после приезда Ки в крепость, — и Ки до сих пор носил эту фигурку на шнурке на шее. С тех пор искусство Тобина возросло, и он предлагал Ки сделать другую фигурку, гораздо лучше прежней, но Ки слышать ничего не хотел.

Тобин как раз закончил вычерчивать ногтем гриву лошадки, когда почувствовал за спиной чье-то присутствие. Обернувшись, он увидел в дверях Айю; она с улыбкой смотрела на него, и Тобин догадался, что наставница давно за ним наблюдает.

— Можно мне посидеть с тобой?