– Снег все еще идет?

– Это слишком мягко сказано – на улице настоящая снежная буря.

– Вы это уже прочли? – спросил я, указывая на рукопись.

Фермин молча кивнул.

– Я должен найти Беа, пока не стало слишком поздно. Мне кажется, я знаю, где она.

Я сел в постели и огляделся. Стены почему-то качались, словно водоросли в пруду, а потолок все время уплывал куда-то вверх. Голова так сильно кружилась, что встать на ноги я уже не смог. Фермин снова уложил меня на раскладушку.

– Вы никуда не пойдете, Даниель.

– Что это были за таблетки?

– Пилюли дядюшки Морфея. Будете спать как убитый.

– Нет, мне сейчас нельзя…

Кажется, я бормотал что-то еще, но веки словно налились свинцом, и я провалился в пустоту, забывшись тяжелым, пустым, бесконечным, как туннель, сном. Сном виновных.

Уже подкрадывались сумерки, когда наконец тяжкий сон, давивший мне на грудь бетонной плитой, растаял, и я открыл глаза в темной комнате, где только две оплывшие свечи, мигая, несли вахту на тумбочке. В углу Фермин, развалившись в кресле, храпел так громко, будто был в три раза крупнее, чем на самом деле. На полу у его ног, словно пролитые бумажные слезы, валялись разбросанные листки рукописи Нурии. Боль уже не разрывала мою голову на части: она тихонько пульсировала где-то глубоко-глубоко внутри. Я на цыпочках выскользнул из комнаты и очутился в маленькой гостиной с балконом и дверью, ведущей, как мне показалось, на лестницу. Мое пальто лежало на стуле, ботинки стояли рядом. Из окна струился красноватый свет, переливаясь радужными бликами. Я подошел к балкону и увидел, что снег все еще идет. Крыши домов были едва различимы в белой мгле, отливавшей алыми всполохами. Вдалеке виднелись башни индустриального училища, словно острые стрелы, пронзающие густой туман в закатных отблесках красного зимнего солнца. На заиндевевшем оконном стекле я написал: «Я пошел искать Беа. Не ходите за мной. Я скоро вернусь».

Проснувшись, я ощутил странное чувство уверенности, я уже знал, что нужно делать и куда идти, словно кто-то во сне рассказал мне об этом. Выбравшись из квартиры, я сбежал вниз по лестнице и вышел на улицу. Улица Уржель напоминала реку сверкающего текучего песка, в которой тонули фонари и мачты деревьев, уходящие вверх сквозь плотную белую дымку. Ветер швырял снег в лицо горстями. Дойдя до метро «Оспиталь Клинико», я погрузился в тоннель, полный пара и тепла, оставленного другими людьми, как поношенная одежда. Там, внутри, орды барселонцев, всегда считавшие снегопад чудом, продолжали обсуждать сюрпризы погоды. Первые полосы вечерних газет пестрели фотографиями заснеженных бульваров Лас-Рамблас и фонтана Каналетас, истекающего ледяными сталактитами. «Снегопад века», – утверждали заголовки. Я рухнул на скамью на перроне и глубоко вдохнул аромат подземелья и сажи, доносимый звуком невидимых поездов. С другой стороны путей, на рекламной афише, призывающей насладиться чудесами парка аттракционов Тибидабо, я заметил голубой светящийся трамвайчик, за ним угадывался силуэт особняка Алдайя. Я спрашивал себя: могла ли Беа, затерявшаяся в этом городе отщепенцев, увидеть ту же самую картинку и понять, что, кроме этого места, ей некуда больше идти?

Когда я вышел из метро, на город уже успели опуститься сумерки. Пустынный проспект Тибидабо рисовал на сером небе картину бесконечного бегства кипарисов прочь от погребенных в мертвенном кладбищенском свете особняков. Вдали на остановке я увидел силуэт голубого трамвая, ветер донес звук колокольчика кондуктора. Я прибавил шагу и успел вскочить на площадку, когда трамвай уже почти тронулся. Кондуктор, старый знакомый, протянул мне билет в обмен на мелочь, что-то бормоча себе под нос. Я занял место в середине вагона, чтобы хоть немного укрыться от снега и холода. Темные дома медленно проплывали за замерзшими окнами. Кондуктор искоса наблюдал за мной со смесью дерзости и опасения, как бы примерзшими к его лицу.

– Номер тридцать два, молодой человек. Обернувшись, я увидел призрачный силуэт дома Алдайя, медленно, словно темный корабль, выплывающий из тумана нам навстречу. Трамвай, дернувшись, остановился. Я вышел, старательно избегая взгляда кондуктора.

– Удачи, – пробормотал он мне вслед.

Я смотрел, как трамвай исчезает в тумане, пока от него не осталось только эхо колокольчика. Плотная тьма сгустилась вокруг меня. Я поспешил обойти каменную ограду в поисках отверстия, проломленного в стене за домом. Когда я перебирался через ограду, мне на минуту показалось, будто я услышал хруст приближающихся шагов по покрытому снегом тротуару напротив. Я замер на несколько мгновений, вглядываясь в темноту ночи, но звук шагов уже растворился в порывах ветра. Я спрыгнул на другую сторону и углубился в сад. Под ногами хрустела покрытая льдом мертвая трава. Рухнувшие статуи ангелов покоились под снежным саваном. Фонтан превратился в черное блестящее зеркало, над поверхностью которого словно обсидиановый меч возвышалась каменная рука затонувшего ангела. На указательном пальце повисла ледяная капля. Обвиняющая ангельская десница указывала прямо на приоткрытую дверь главного входа.

Я поднимался по ступенькам, не обращая внимания на громкий звук своих шагов, надеясь в душе, что пришел не слишком поздно. Толкнув дверь, вошел в прихожую. Вереница зажженных свечей на полу уходила куда-то вглубь. Это были свечи Беа, почти догоревшие до основания. Я последовал за ними и остановился у подножия лестницы. Светящаяся дорожка вела по ступеням на второй этаж. Я поднимался наверх, следуя за собственной тенью, странно изломанной в дрожащем пламени свечей. Дойдя до лестничной площадки второго этажа, я заметил, что еще две свечи горели в глубине коридора, а третья мерцала возле бывшей комнаты Пенелопы. Я подошел к двери и тихо постучал.

– Хулиан? – послышался дрожащий голос. Открыв дверь, я медленно вошел в комнату, уже не зная, кто ждет меня с другой стороны. В углу комнаты, завернувшись в одеяло, сидела Беа. Я бросился к ней и, не говоря ни слова, крепко прижал к себе. Она расплакалась.

– Я не знала, куда идти, – прошептала она. – Я столько раз звонила тебе, но никто не отвечал. Я испугалась…

Беа вытерла слезы и внимательно посмотрела на меня. Я кивнул. Все было понятно без слов.

– Почему ты назвала меня Хулианом?

Беа бросила взгляд на полуоткрытую дверь.

– Он здесь. В этом доме. То приходит, то уходит. Он встретил меня, когда я пыталась войти. Как будто знал, что я приду. Он знает, кто я. Он знает, что случилось, а ведь я ему ничего не рассказывала. Он устроил меня в этой комнате, принес одеяла, еду. Сказал, чтобы я ждала. Что все будет хорошо. Что ты придешь за мной. По ночам мы часами говорили. Он рассказал мне о Пенелопе, о Нурии… Но больше всего он говорил о тебе, о нас двоих. Он сказал, что я должна заставить тебя забыть о нем.

– Где он сейчас?

– Внизу, в библиотеке. Он предупредил, что ждет кое-кого, и просил меня не выходить из комнаты.

– Кого он ждет?

– Я не знаю. Он сказал, что этот человек придет с тобой, что ты его приведешь.

Когда я выглянул в коридор, на лестнице уже слышались шаги. Я узнал эту бесплотную тень, паутиной расплывшуюся по стенам, черное пальто, натянутую на глаза шляпу и револьвер, блеснувший в темноте, как коса старухи Смерти. Фумеро. Он всегда мне кого-то напоминал, вернее, что-то. Но только сейчас я понял, что именно.

Сделав Беа знак молчать, я быстро затушил свечи. Она вцепилась в мою руку и заглянула мне в глаза. На лестнице послышались медленные шаги Фумеро. Я затащил Беа обратно в комнату и знаком показал ей, чтобы она спряталась за дверью.

– Не выходи отсюда, чтобы ни произошло, – шепнул я.

– Не оставляй меня одну, Даниель, пожалуйста.

– Я должен предупредить Каракса.

Беа умоляюще посмотрела на меня, но я уже выскользнул в коридор, не оставляя себе пути к отступлению. Я осторожно пробрался к главной лестнице. Там уже не было Фумеро, и шаги его стихли. Судя по всему, он затаился где-то в темноте и терпеливо ждал. Я вернулся в коридор и сквозь галерею комнат добрался до центральной части дома. Сквозь замерзшее окно просвечивали четыре мутных, как стоячая вода, синеватых луча света: внизу, у главных ворот, стоял черный автомобиль. Я узнал машину лейтенанта Паласиоса. В темноте вспыхнул огонек сигареты. Паласиос сидел за рулем. Я медленно стал спускаться вниз, ступенька за ступенькой, стараясь ступать как можно тише. На середине лестницы я замер, вглядываясь в густую темноту первого этажа.