– Значит, если бы кому-то пришло в голову уничтожить Хулиана, он должен был бы уничтожить эти истории и этих персонажей, так?

Нурия вновь улыбнулась своей усталой печальной улыбкой.

– Вы мне напоминаете Хулиана, – сказала она. – До того, как он потерял веру.

– Веру во что?

– Во все.

Нурия в темноте приблизилась ко мне и взяла меня за руку. Не говоря ни слова, она провела пальцами по ладони, словно хотела прочитать мою судьбу по линиям руки. От ее прикосновения рука у меня задрожала. Я поймал себя на мысли, что пытаюсь представить себе контуры ее тела под этим старым платьем, будто с чужого плеча. Мне захотелось дотронуться до нее, почувствовать биение ее сердца под кожей. Наши взгляды на мгновение встретились, и мне показалось, она прочла мои мысли. В этот момент я еще сильнее ощутил ее одиночество. Когда я снова взглянул на нее, я увидел спокойный отрешенный взгляд.

– Хулиан умер в одиночестве, убежденный в том, что никто никогда не вспомнит ни о нем, ни о его книгах и что его жизнь не значила ровным счетом ничего, – сказала она. – Но ему было бы очень приятно узнать, что кто-то хочет, чтобы он продолжал жить, что кто-то хранит о нем память. Хулиан всегда говорил: мы существуем, пока нас помнят.

Меня охватило болезненное желание поцеловать эту женщину, я испытывал к ней необычайное влечение, как никогда прежде, даже к призраку Клары Барсело. Нурия прочла это в моем взгляде.

– Вам пора, Даниель, – прошептала она.

Что-то во мне страстно повелевало остаться, затеряться в полумраке наедине с этой незнакомкой и слушать, как она говорит о том, что мои жесты и мое молчание напоминают ей Хулиана Каракса.

– Да, – пробормотал я.

Она молча кивнула и пошла проводить меня. Коридор показался мне бесконечным. Нурия открыла дверь, и я вышел на лестничную площадку.

– Если увидите моего отца, скажите, что у меня все хорошо. Обманите его.

Я простился с ней, вполголоса поблагодарив ее за потраченное время, и протянул ей руку. Нурия Монфорт Даже не обратила внимания на мой формальный жест.

Она положила руки мне на плечи, порывисто приблизилась и поцеловала меня в щеку. Мы посмотрели друг другу в глаза, и на этот раз я, дрожа от волнения, отважился прикоснуться губами к ее губам. Мне показалось, они приоткрылись, и ее руки потянулись к моему лицу. Но в следующий момент Нурия отшатнулась и опустила глаза.

– Думаю, лучше вам уйти, Даниель, – прошептала она.

Казалось, она вот-вот расплачется, но прежде чем я успел что-то сказать, дверь в квартиру закрылась. Я остался один на лестничной площадке, ощущая ее присутствие с другой стороны, спрашивая себя, что же произошло со мной там, в полумраке. В двери напротив замигал глазок. Я махнул ему рукой и сбежал вниз по ступенькам. Выйдя на улицу, я понял, что уношу с собой ее лицо, голос, запах, что они запечатлелись в моей душе. Я нес прикосновение ее губ, след ее дыхания по улицам, полным безликих людей, спешивших прочь из контор и магазинов. На улице Кануда мне в лицо ударил ледяной ветер с моря, унося с собой городской шум и суету. С благодарностью приняв его отрезвляющий удар, я зашагал по дороге к университету. Пройдя по Лас-Рамблас, я повернул на улицу Тальерс и углубился в ее узкий бесконечный полумрак, представляя себе темную гостиную в доме Нурии Монфорт, где она, должно быть, молча сидела сейчас в сумерках, одна, снова и снова раскладывая по порядку свои аккуратные папки, карандаши и воспоминания, с уставшими от слез глазами, обращенными в прошлое.

Вечер подступил незаметно, подул холодный ветер, и закат ярко-красным покрывалом опустился на город, скользя в просветах улиц и домов. Я ускорил шаг и через двадцать минут фасад университета вынырнул передо мной из полумрака, словно корабль цвета охры, севший нынешней ночью на мель. Привратник филологического факультета сидел в своей будке, наслаждаясь чтением лучших современных авторов, золотых перьев нынешнего века в спортивном выпуске «Эль Мундо». Студенты, похоже, все уже разошлись. Мои шаги гулким эхом раздавались в пустых коридорах и галереях, ведущих во внутренний двор, где желтовато-красный свет двух фонарей едва нарушал вечерние сумерки. У меня промелькнула мысль, что Беа, возможно, подшутипа надо мной, назначив встречу здесь в такой поздний час, и сделала это, чтобы посмеяться над моей излишней самонадеянностью. Листья апельсиновых деревьев во дворе университета трепетали серебристыми каплями, а шум фонтана расползался под сводами, проникая во все уголки. Я разочарованно и, быть может, с некоторым трусливым облегчением окинул взглядом двор. Она была там, сидела на скамье, и ее взгляд скользил по сводчатым стенам. Ее силуэт четко выделялся на фоне фонтана. Я задержался у входа, чтобы рассмотреть ее, и на мгновение мне показалось, что я увидел отражение Нурии Монфорт, мечтательно смотрящей в никуда на своей скамейке на площади. Я заметил, что у Беа не было с собой ни папки, ни книг, и подумал, что, возможно, у нее в тот день нет занятий. Получается, она пришла специально, чтобы встретиться со мной. Проглотив комок в горле, я двинулся вперед. Беа услышала мои шаги по брусчатке, которой был выложен двор, и подняла на меня глаза, улыбаясь, словно не ожидала встретить меня.

– Я думала, ты не придешь, – сказала Беа.

– То же самое я подумал про тебя.

Она продолжала сидеть на скамье, напряженно выпрямившись, сжав руки на коленях. Я спрашивал себя, как получается, что я чувствую ее такой далекой, читая каждую складочку ее губ.

– Я пришла, чтобы сказать тебе, что ты сильно заблуждаешься в том, что сказал мне тогда, Даниель. Я выйду замуж за Пабло и, что бы ты ни показал мне этим вечером, уеду с ним в Эль Ферроль, как только он вернется из армии.

Я смотрел на нее, как смотрят на быстро уходящий поезд, понимая, что последние два дня блуждал в высях собственных фантазий, а теперь реальность со всей своей неумолимостью обрушилась на меня.

– А я-то думал, ты пришла, потому что захотела меня увидеть, – в отчаянии я попытался улыбнуться.

Мое замечание заставило ее покраснеть.

– Я пошутил, – солгал я. – Мне действительно хотелось показать тебе ту Барселону, какую ты ни разу не видела. Так, по крайней мере, у тебя будет повод вспоминать обо мне и о Барселоне, куда бы ты ни уехала.

Беа грустно улыбнулась и отвела глаза.

– Я чуть было не пошла в кино. Чтобы только не встречаться с тобой, понимаешь? – сказала она.

– Почему?

Беа молча посмотрела на меня. Потом пожала плечами и посмотрела куда-то вверх, словно пыталась на лету поймать ускользающие слова.

– Потому что боялась: вдруг ты окажешься прав, – наконец произнесла она.

Я вздохнул. Нас окружали сумерки, тишина и ощущение заброшенности, которые всегда объединяют малознакомых людей. Я почувствовал, что способен произнести вслух все, что взбредет в голову, даже зная наперед, что после этого нам не доведется больше разговаривать.

– Ты его любишь?

Она взглянула на меня с сердитой улыбкой:

– А вот это не твое дело.

– Ты права, – ответил я. – Это только твое дело. Ее взгляд стал холодным.

– А тебе какая разница?

– А вот это не твое дело.

Она больше не улыбалась. У нее дрожали губы.

– Все знают, что я очень ценю Пабло. Моя семья и все…

– Но я для тебя почти незнакомец, – прервал ее я. – И мне хотелось бы услышать это от тебя.

– Что услышать?

– Что ты его любишь на самом деле. И что ты не выходишь замуж только для того, чтобы вырваться из дома и уехать подальше от этого города и твоей семьи, туда, где они не причинят тебе боль. Что ты уезжаешь, а не бежишь.

В ее глазах заблестели слезы ярости.

– Ты не имеешь права говорить со мной так, Даниель! Ты меня не знаешь.

– Скажи, что я ошибаюсь, и я уйду. Ты его любишь?

Мы долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова.

– Я не знаю, – прошептала она наконец. – Не знаю.